Томаш Ржезач - Спираль измены Солженицына

• Название: Спираль измены Солженицына
• Автор: Томаш Ржезач
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1978

---

Не довольствуясь тем, что имелось в государственных книжных магазинах, «три мушкетера» ищут другой источник. И находят. Под стеклянными сводами ростовского рынка. Здесь, у литых чугунных столбов, по соседству с огурцами и арбузами, рыбой и капустой, икрой и грибами, были разложены книжки в потрепанных обложках: дешевый и богатый источник, который, по словам Александра Моисеевича Кагана, они частенько использовали.

Весьма похвально, что в начале своей писательской карьеры Александр Солженицын стремится накопить как можно больше знаний. Недаром говорится, что писатель должен знать немного обо всем и все о немногом. Однако Солженицын и это воспринимает по-своему. Позже, создавая в романе «В круге первом» автопортрет в образе Глеба Нержина, он подчеркнет:

«Нержин никогда не читал книг забавы ради. Он искал в них союзников или врагов, о каждой книге составлял отточенное суждение и любил преподносить его другим».

Мысль Солженицына не нова. Важен подтекст этого высказывания: все, что когда-либо делал Солженицын, было подчинено определенной цели и замыслу…

Шел 1940 год. Саня женился…

«Солженицын получал Сталинскую стипендию. Получал не только как отличник учебы, но и как активист. Он участвовал во всех общественных мероприятиях, выступал в художественной самодеятельности, был членом редколлегии стенгазеты», — напишет Наталия Алексеевна Решетовская в своей книге. Как раз в то время, о котором идет речь, стипендия означала для них основу существования.

Сталинская стипендия! Она в несколько раз больше, чем обычная университетская, и ее действительно может получить лишь добившийся отличной успеваемости студент, который к тому же политически активен. Иными словами, Сталинская стипендия предназначена для людей, которые обладают всеми качествами и способностями для того, чтобы однажды стать ведущей силой в советском обществе.

— К чему нам Сталинские стипендии? — заявил тогда Симонян Солженицыну. — Лучше бы вместо Сталинской дать две-три обычные. У нас было бы больше высокообразованных людей.

Разумеется, Кириллу Семеновичу не следовало этого говорить! Солженицын примет его слова на свой счет и, оскорбленный, будет ждать удобного момента, чтобы отомстить Кириллу. Уже в 1952 году он, квалифицируя эти слова студента Симоняна как антисталинский выпад, попытается использовать их для того, чтобы посадить хирурга Симоняна за решетку.

Интересно, был ли действительно в то время на стороне Советской власти сталинский стипендиат Солженицын? Может быть, его разрыв со строем и страной был обусловлен суровым опытом войны и особенно заключением?..

Такая постановка вопроса может показаться резонной.

Наталия Алексеевна Решетовская скажет мне: «Хотя дома Солженицын воспитывался в духе православной веры, он был абсолютным материалистом, когда я с ним познакомилась. Он просто жил изучением диалектического материализма».

Однако Николай Виткевич, который учился вместе с Солженицыным, утверждал совсем другое: Александр едва усвоил основные философские понятия, в серьезных теоретических вопросах он всегда плавал.

Но предоставим слово по этому вопросу самому Солженицыну. В романе «В круге первом», характеризуя самого себя в образе Глеба Нержина, он пишет:

«В тринадцать-четырнадцать лет, выучив уроки, Глеб не бежал на улицу, а брался за газеты. Он знал по имени всех партийных руководителей и их посты, красных военачальников, наших послов в каждой стране и иностранных послов у нас. Он читал все выступления на съездах и воспоминания старых большевиков… И наверное, потому, что его слух был молодым, или потому, что он читал больше, чем было в газетах, он так ясно слышал фальшь в чрезмерном — взахлеб — превозношении одного человека, всегда одного-единственного. Если он — это все, то другие — ничто? Только из протеста Глеб не мог им восхищаться».

Этот один-единственный человек — Сталин.

Тем не менее бывший сталинский стипендиат Солженицын в 1952 году, будучи в заключении, не постеснялся состряпать донос на Кирилла Семеновича Симоняна за «злобную клевету на Сталина».

Эти факты в комментариях моралистов не нуждаются.

Постараемся не заметить, что Солженицын наделяет Глеба Нержина идеями такого рода, на какие «политический разум» тринадцати-четырнадцатилетнего подростка вообще еще не способен. Не будем брать в расчет и ту возможность (для этого мы уже достаточно знаем Александра Исаевича), что Солженицын задним числом изображает себя умнее, чем был на самом деле, и создает вокруг себя атмосферу «извечного борца против сталинизма». Исключим также возможность литературной автостилизации.

Солженицын неоднократно заявлял на Западе (он повторил это и мне), что никогда не доверял Сталину. И это может быть лишь мудростью «задним числом».

Мы имеем здесь дело не с процессом познания и духовного созревания, который якобы привел Солженицына к разрыву с родиной, а с разными вариантами неизменной ситуационной модели — методичного безудержного продвижения к собственному благополучию.

Когда нет чувства меры…

В 30‑е годы Солженицын, как говорят англичане, young man on the hurry[2], поднимаясь по лестнице, перешагивает через две ступеньки; говорит быстро, почти неразборчиво, ревниво относится к своему времени, которое у него рассчитано буквально по минутам. Экономить время — умение не бесполезное для человека, который дал обет сделать многое. Только… он не был бы Солженицыным, если бы снова не перегнул палку, доведя столь похвальное качество почти до карикатуры.

Николай Виткевич сказал мне: «Экономия времени была для него почти мучительным процессом и распространялась на самые интимные стороны его жизни. Когда он познакомился со своей будущей первой женой, Наталией Алексеевной Решетовской, их свидания не походили на встречи Ромео и Джульетты. Саня точно определял время свидания: от и до. Время истекло? Прощай!»

Слов нет, в этих вопросах нельзя считать Николая Виткевича самым объективным источником информации, ибо Наташа в то время, мягко говоря, не была для него безразлична. Но сама Наталия Алексеевна невольно подтверждает слова Коки (Виткевича). Солженицын не уделял ей ни минуты «полезного» времени. Он встречался с ней лишь тогда, когда закрывалась библиотека…

А известный советский художник Ивашев-Мусатов, который познакомился с Солженицыным в заключении, пишет, что его очень удивляла «неграмотность чувств» Александра Исаевича…

Одно из свойств таланта — чувство меры. Александру Исаевичу Солженицыну его не хватает во всем. И даже в словотворчестве. Приведу такой пример. В 1974 году в Швейцарии я по просьбе Солженицына работал над переводом его поэмы «Прусские ночи» на чешский язык. Тринадцатый стих первой строфы этого сочинения звучит так: «Шестьдесят их в ветрожоге, веселых, злоусмешных лиц…» Слово «ветрожог» в обычных словарях русского языка не встречается. Нет его даже в академическом словаре, и оно ничего не говорит чистокровным русским. Не оставалось ничего иного, как спросить самого Александра Исаевича.

Он ответил мне:

— Не знаю. Я уже забыл, что бы это могло означать.

Затем, нахмурив лоб так, что шрам, казалось, стал еще более глубоким, неопределенно посмотрел вдаль и рявкнул:

— Вы должны заново открыть это слово. От вас зависит, чтобы оно вновь обрело жизнь!..

— ?..

Это «было бы смешно, если бы не было так грустно».

Надо сказать, что Александр Исаевич бывает очень вспыльчив и груб, если ему возразить или задать вопрос не вовремя. Многие его друзья и знакомые отмечают, что он не умеет и не хочет уважать мнения других. Но его слова, его действия (даже самые несуразные) должны, как он в этом убежден, покорять сердца всех. Поэтому неудивительно, что отсутствие чувства всякой меры породило в Солженицыне чистейший цинизм и беспредельный эгоизм.

Глава III. МАНИЯ ВЕЛИЧИЯ

Добиться славы — любой ценой

Для советской литературы 30‑х годов характерен творческий подъем. Популярнейшими книгами того времени становятся «Тихий Дон» Шолохова, эпическое произведение Гладкова «Цемент», роман «Бруски» Панферова, в котором изображается монументальная картина поволжской деревни. В полную силу трудятся такие народные писатели, как Федин и Фадеев, Паустовский и Эренбург; Михаил Кольцов публикует свои блестящие репортажи. Советская проза подвергается хлесткому и точному анализу Виктора Шкловского…

Александр Солженицын открывает для себя еще одно качество выдающихся авторов: большие писатели пишут большие романы. То есть многотомные романы на многих сотнях страниц. Эпопеи. Исторические повествования в беллетристической форме.

Этот явно интеллигентный и с далеко не малым багажом знаний молодой человек, когда бы он ни сталкивался с литературой — а он сталкивался с ней ежедневно, — совершенно теряет здравый смысл и логику; он действует сумбурно, в страшном напряжении. В нем как бы оживает помещичий инстинкт деда Семена Ефимовича: «Чем больше — тем лучше…» Самолюбие и мания величия становятся преобладающими чертами его характера.