Анатолий Марченко - Смеющиеся глаза

• Название: Смеющиеся глаза
• Автор: Анатолий Марченко
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1964

Книга Анатолия Марченко «Смеющиеся глаза» состоит из повестей «Дозорной тропой», «Смеющиеся глаза» и нескольких рассказов. Главные герои книги — пограничники, зорко берегущие передний край нашей любимой матери-Родины от посягательств империалистических лазутчиков. В повестях и рассказах, написанных в лирическом, романтически приподнятом ключе, выведены люди суровой и завидной судьбы, влюбленные в свой ратный труд, смело идущие навстречу трудностям и опасностям, до последнего дыхания преданные великому делу коммунизма.

В творчестве Анатолия Марченко основное место занимает тема воинского труда, тема границы. Повесть «Дозорной тропой» в 1962 году выходила в Воениздате отдельной книгой и получила хорошие отзывы читателей и критики. Перу Анатолия Марченко принадлежит также повесть «Юность уходит в бой», посвященная становлению молодежи в грозных битвах Великой Отечественной войны.

---

— Идите, Теремец, — отпустил он солдата. — Мы еще с вами побеседуем. А призывы не те пишете, что надо. Завтра буду на вышке — не заставляйте меня цитировать ваши произведения.

— Ясно, товарищ капитан, — коротко ответил Теремец.

Когда он скрылся в казарме, Туманский сказал мне:

— Займитесь рядовым Теремцом, лейтенант Костров. Индивидуально.

— Есть, заняться рядовым Теремцом, — повторил я.

Грач лукаво подмигнул мне и ушел вместе с Туманским.

Когда мы остались одни, Ромка, копируя Грача, подмигнул правым глазом и протяжно, почти по слогам, сказал:

— Высшая математика!

— А ты знаешь, кто такой этот Грач?

— Брат Туманского?

— Писатель.

— Не слыхал такого.

— А я слыхал. И читал его роман, — похвастался я.

— Не очень-то радуйся, — оборвал меня Ромка. — Вставит он нас с тобой в какую-нибудь комедию. В виде этаких недоносков. Тогда ты по-другому запоешь.

ГРАЧ ВТОРГАЕТСЯ В НАШ МИР

В первую ночь на заставе мы спали не очень крепко. Все еще не верилось, что Туманский принял решение пока что не посылать нас на службу, а главное, в любую минуту мог прозвучать сигнал тревоги.

Проснувшись, Ромка невесело пошутил, что жизнь наша в сравнении с курсантской, по существу, не изменилась: такие же солдатские койки, точно так же сложенное обмундирование на табуретках: сперва гимнастерка, потом брюки. Единственное новшество: никто под самым ухом не заорал «подъем». Я хотел сказать, что выводы делать еще преждевременно, но в дверь кто-то постучал.

— Видишь, — торопливо сказал я Ромке, — в училище бы к нам вошли без стука.

— Ты гений, — убежденно заявил Ромка и весело заорал: — Войдите, к чему этот дипломатический этикет? Здесь не посольство.

В комнате появился Грач.

— Привал перед боем? — усмехнулся он, комкая в руке берет. — Не узнаю Туманского. По моим предположениям, вы сейчас должны были карабкаться по скалам левого фланга. Куда исчезла традиционная метода? Он еще не говорил вам, что пограничником нужно родиться?

— Не говорил, — независимым тоном произнес Ромка. — Да и вообще он, кажется, слишком дорожит каждым своим словом.

— В отличие от своего брата, хотите вы сказать? — хитровато прищурился Грач, и кустистые брови его смешно зашевелились. — Вы знаете, — оживился он, нетерпеливо шагая между нашими койками, — мне вспомнился день, в который я окончил училище. Меня назначили командиром курсантского взвода. А моего дружка Володьку, как сильнейшего артиллериста, — преподавателем. И знаете, с чего мы начали?

— Перешили обмундирование? — спросил я, вспомнив, что эта проблема была у нас с Ромкой одной из первоочередных.

— Нет! — восторженно воскликнул Грач, радуясь, что я не отгадал. — Нет! Мы рысью помчалась искать себе квартиру. Чтобы окончательно утвердить свою самостоятельность и независимость. И как только кто-либо хотел посягнуть на наш суверенитет, мы немедленно, как выражался Володька, рубили концы и поднимали якорь. Так было, например, когда наша квартирная хозяйка стала усиленно предлагать нам в невесты свою дочь. А вообще, чертовски не хотелось оставаться в тылу, друзья снова возвращались на фронт, а мы должны были, как торжественно провозгласил генерал, ковать новые отряды офицерских кадров.

Грач говорил быстро, восхищенно и не переставал ходить по комнате. Мы крутили головами, чтобы все время видеть его, и то, что он, оказывается, тоже был курсантом, да еще во время войны, сразу же как-то сблизило нас.

— Однако, — вдруг резко перескочил Грач на другую тему, — я должен доложить вам, юные лейтенанты, что начальник заставы не очень-то в восторге от вашего приезда. Я успел его прощупать. «А как ты думаешь, — сказал он мне, — если бы на заставу прислали опытных офицеров, мне было бы легче или тяжелее?» Вам ясна ситуация?

— Аксиома, — равнодушно отозвался Ромка и повернулся на другой бок. — Ничего иного мы и не ожидали.

— Но! — остановил его Грач, подняв палец кверху. — При всех минусах Туманского я согласился бы пройти школу пограничной выучки именно у него. Кстати, имейте в виду, вас могут разыгрывать. Был я как-то на западной границе. Там стажировались курсанты. И вот ночью часовой заставы вызывает дежурного. А дежурил курсант. Докладывает: «Товарищ курсант, баржа с дровами пришла. Куда подать на разгрузку?» Курсант растерялся. Поднял старшину. А тот завопил: «Какая такая баржа? С ума спятил? Река-то не судоходная!»

— Это для профилактики? — заершился Ромка. — Так мы на границе не новички.

Грач замолчал и сунул в рот сигарету.

— А чем вас удивляет застава? — неожиданно спросил он, не заботясь о логической связи с тем, что говорил перед этим.

— Застава как застава, — сказал Ромка.

— А я поражен, — воскликнул Грач, распахнув окно. — Какое причудливое сочетание совершенно несовместимых явлений! Наряды как вихрь, когда застава зовет в поиск. И белье на веревке возле офицерского домика. Вышка как символ зоркости. И огород с самой обыкновенной картошкой. Строевая песня солдат. И отчаянный рев моего племянничка крикуна Генки, которого не хотят катать на машине. Вы чувствуете?

— Мы еще не рассмотрели, — не меняя своей подчеркнуто равнодушной позы, сказал Ромка. — И какое это будет иметь значение в становлении молодого офицера?

— Величайшее, — убежденно заявил Грач, и мне показалось, что он любит преувеличивать. — Нужно уметь идти очень верной дорогой, — пояснил он, — чтобы не получилось перекоса.

Грач закурил очередную сигарету. Я боялся, что Ромка, не переносивший табачного дыма, со свойственной ему прямотой нагрубит Грачу. Но тут Грач начал рассказывать о геологах. Ромка сел на койке. Кажется, это его заинтересовало.

— Туманский что-то равнодушен к геологам, — говорил Грач. — У них, мол, своих дел по горло, и они так увлекаются, что, кроме минералов, ничего не видят. А я уверен, что каждый геолог, работающий в приграничье, может быть отличнейшим дружинником. Согласны?

— Конечно, — живо откликнулся Ромка. — У геологов и пограничников много общего. И те и другие ищут.. Даже названия родственные. У пограничников — поисковые группы, у геологов — поисковые партии. У нас — дозорные тропы, у них — маршруты.

Ромка, этот колючий Ромка, видимо получавший наслаждение от того, что противоречил даже в том случае, если внутренне был согласен со своим собеседником, вдруг стал поддакивать Грачу!

— Вся разница в том, — вмешался я в разговор, — что геологи ищут дорогую руду, а пограничники…

— Это уже не столь существенно, — горячо перебил меня Ромка. — Для людей же ищут. И те и другие.

— Говорят, все профессии хороши, — сказал Грач. — А все-таки завидую первооткрывателям. Романтикам. Я побывал у геологов перед тем, как ехать сюда. Начальником партии у них Мурат. А молодые геологи — Борис и Новелла.

— Новелла? — переспросил я. — Что за странное имя?

— Вовсе не странное, — возразил Грач. — Вы видели когда-нибудь смеющиеся глаза? Полные солнца. Зовущие, как далекие звезды. Глаза — зеркало души человека. Истина старая как мир. Может быть непроницаемым лицо, может солгать язык, но глаза все равно скажут правду. Даже если разум запрещает им делать это. Глазами человека смотрит его душа. Удивительно не только то, что в них увидишь восторг и гнев, испуг и бесстрашие, равнодушие и одержимость. Особенно удивительны полутона, своего рода переходные оттенки от одного контраста к другому. Человек молчит, а глаза все равно говорят, говорят, пока он жив, пока дышит. По глазам вы безошибочно определите, умен ли человек, или глуп, добр или жесток, чиста его совесть или нет. И дело вовсе не в цвете глаз, это лишь признак красоты внешней, главное — что́ они говорят людям.

— Значит, у этой девушки смеющиеся глаза? — спросил я, чувствуя, что Грач ударился в область философии и совсем забыл о Новелле.

— Да! — тотчас же рванулся навстречу моим словам Грач. — Такие глаза могут быть только у тех, кто очень любит жизнь. Кто идет вперед. У счастливых людей. Может быть, ей следовало бы стать актрисой. Но она геолог. Портрет? Черномазая. Большеротая. Худышка. Гибкая, как цирковая гимнастка. Кубинцы приняли бы ее за кубинку, грузины — за грузинку, евреи — за еврейку. Впрочем, я не мастер рисовать портреты. Критики всегда поругивают меня за это. Но каждый художник нарисовал бы ее по-своему. Потому что красота ее необычна.

— А фамилии вы не помните? — вдруг отчужденно спросил Ромка, будто злясь на Грача за то, что он так много говорит о Новелле.

— Что значит не помню? — рассердился Грач. Я уже начал замечать, что он сколько угодно может посмеиваться сам над собой, но не терпит, когда другие высказывают по его адресу какие-либо сомнения. — За кого вы меня принимаете? Я рассказываю о Новелле Гайдай.