Энн Райс - Белинда

• Название: Белинда
• Автор: Энн Райс
• Издательство: Домино; Эксмо
• Жанр: Эротика
• Год: 2012
• ISBN: 978–5-699–55669–4

Белинда! С виду она невинна и беззащитна, а на самом деле сама страсть. Она может соблазнить и святого. Она обнаженной позирует знаменитому иллюстратору. Она становится его музой, и карьера героя оказывается под угрозой. Она скрытна, и попытка узнать ее тайну приводит героя в мир роскошных особняков Беверли Хиллз, экзотических песчаных пляжей греческих островов. В мир, где все как зеницу ока хранят семейные тайны…

Впервые на русском языке!

---

Нет, место, конечно, интересное. Спорить не буду. Но больно уж негостеприимное.

Хотя гостеприимным оно никогда и не было.

В незапамятные времена, когда я только обзавелся мастерской в Хейте, еще до того как сюда повалили дети цветов, здесь был унылый, неприветливый район города. Торговцы никогда не поддерживали разговора с покупателями. Ты не знал своих соседей снизу. Решетки были толстыми. Здесь обитали люди, которые арендовали жилье у хозяев, предпочитавших жить в пригороде.

Район Кастро в центре города, где я в результате обосновался, был совершенно другим местом. Кастро производил впечатление маленького городка, в котором семьи уже целый век жили на одном месте. А приток туда геев и лесбиянок в последнее время только способствовал созданию нового сообщества внутри старого. Кастро отличала особая добросердечная атмосфера, здесь возникало такое ощущение, что тут люди присматривают друг за другом. И конечно, здесь много солнца и тепла.

Туман, каждый день опускающийся на Сан-Франциско, рассеивается на вершине Твин-Пикс, как раз над Кастро. После сумрака и прохлады других районов здесь ты сразу видишь голубое небо над головой.

Хотя трудно сказать, каким может стать Хейт. Писатели, художники, студенты до сих пор приезжают сюда в поисках низкой квартирной платы, поэтических вечеров, лавок с подержанными вещами и книжных магазинов. Здесь полно книжных магазинов. И пошляться по ним в субботу днем иногда даже очень занятно.

Но не в случае, если вы ищете сбежавшую девочку-подростка. Тогда район этот становится настоящими джунглями. Каждый бродяга кажется потенциальным сутенером или насильником.

Я не нашел ее. Я припарковал машину, пообедал в занюханном маленьком кафе — холодная еда, небрежное обслуживание, какая-то девица с болячками на лице разговаривает сама с собой в дальнем углу — и побрел прочь. Я не мог заставить себя показать ее фото встречным ребятишкам, спросить их, не видели ли они ее. Считал себя не вправе это делать.

Вернувшись домой, я понял: лучший способ не думать о ней — это попытаться ее нарисовать. Я поднялся в мастерскую, просмотрел ее фотографии и тут же приступил к написанию картины. «Белинда на карусельной лошадке».

В отличие от большинства художников я не растираю краски. Я покупаю самые лучшие, что имеются в наличии, и выдавливаю краску прямо из тюбиков, поскольку масла там уже достаточно. Иногда я чуть-чуть разбавляю ее скипидаром. Мне нравится, когда краска густая. Нравится, чтобы она ложилась плотно и текла, если только я так хотел.

Что касается холстов, то я предпочитаю большие, а маленькие использую, если работаю во дворе или в парке. Причем они уже натянуты и загрунтованы специально для меня. И у меня под рукой всегда имеется приличный запас, так как обычно я тружусь сразу над несколькими проектами.

Итак, приступить к написанию картины для меня означает выдавить на палитру краски земли: желтую охру, жженую сиену, умбру, багровую и карминную, — а потом взять одну из сотни приготовленных кисточек. Можно, конечно, предварительно делать эскизы, но это не для меня. Я пишу сразу alla prima, по сырому, то есть за несколько часов полностью покрываю поверхность холста.

Точно воспроизводить натуру получается у меня чисто автоматически. Перспектива, пропорции, иллюзия трехмерного пространства, то есть все, чему меня в свое время учили, для меня не проблема. Я уже в восемь лет умел рисовать с натуры. К шестнадцати я мог в течение полудня написать маслом портрет друга или за ночь на полотне четыре на шесть футов вполне реалистично изобразить лошадей, ковбоев и ферму.

Скорость всегда имела для меня решающее значение. Лучше всего у меня получается, когда я работаю максимально быстро. Если я вдруг остановлюсь, чтобы подумать, как лучше нарисовать переполненный трамвай, который спускается с горы под ветвями качающихся на ветру деревьев, то застопорюсь, поскольку упущу момент вдохновения, если можно так выразиться. А потому я делаю решительный шаг. Я творю. И вот через полчаса — пожалуйста, получите свой трамвай.

А если мне что-то не нравится, я выкидываю картину. Один из верных признаков того, что у меня ничего не получается, что я в творческом тупике, — неспособность вовремя закончить свое произведение.

Мой учитель рисования — неудавшийся художник, боготворивший агрессивные абстрактные работы Мондриана и Ханса Хофманна,[2] — заявил, что мне следовало бы сломать правую руку. Или начать рисовать исключительно левой.

Я его не слушал. По-моему, это все равно что уговаривать молодого певца, берущего высокие ноты, начать фальшивить, чтобы вложить в пение больше души. Как всякий художник-реалист, я верю, что точно переданный образ говорит сам за себя. Я свято верю в незыблемость этого постулата. Магия произведения искусства кроится именно в правильно выбранных композиции, световых акцентах и цвете. Точность вовсе не лишает его жизни. Было бы глупо так считать. А в моем случае некоторый налет таинственности просто неизбежен.

Несмотря на то что я всего-навсего ремесленник, никто не считает меня скучным или застывшим в своем творчестве. Наоборот, мои картины называют гротескными, барочными, романтическими, сюрреалистическими, избыточными, напыщенными, безумными и, конечно, хотя я и не захотел признаться в этом Белинде, порочными и эротическими. Но не статичными. И не слишком академичными.

Хорошо. Я сделал решительный шаг. Я изобразил ее густые золотые волосы, ее прелестные ножки, виднеющиеся из-под подола ночной рубашки, а в качестве фона наложил густые слои умбры, что, как всегда, сработало: лошадка была великолепна, и нежная ручка Белинды…

Случилось нечто невероятное.

Мне захотелось написать ее обнаженной.

Я сидел, обдумывая эту мысль. Я хочу сказать: что было не так в том, как она сидела на роскошной игрушке в этой белой ночной рубашке? Какого черта она там делала? Она не Шарлотта. До сих пор работа шла хорошо. На самом деле даже более чем хорошо, но все было неправильно. Я шел окольными путями.

Я снял картину с мольберта. Нет. Для нее это не годится.

А затем я машинально повернул лицом к стене все полотна с Анжеликой, которые написал для новой книги. Мне даже стало смешно, когда я наконец осознал, что же такое делаю.

— Отвернись, Анжелика, — громко сказал я. — Почему бы тебе, дорогая, не упаковать вещи и не убраться отсюда ко всем чертям?! Отправляйся в Голливуд, в «Рейнбоу продакшн»!

Я осмотрелся по сторонам.

Никакого смысла поворачивать к стене остальные холсты. Они были слегка гротескными, о них часто спрашивали репортеры, но их никто не видел — ни в книжках, ни в художественных галереях.

Они не имели ничего общего с моими иллюстрациями. И все же я трудился над ними многие годы. То были изображения моего старого дома в Новом Орлеане и разрушающихся особняков Гарден-Дистрикт, а также несчастных брошенных созданий в комнатах с отклеивающимися обоями и отваливающейся штукатуркой, где повсюду рыскают крысы и кишмя кишат тараканы. Конечно, весьма легкомысленно с моей стороны. Я хочу сказать, мне ужасно нравилось, когда заходившие в гости друзья ахали при виде этих картин. Чистое ребячество, конечно.

Естественно, буйство красок Нового Орлеана прослеживается во всех моих работах. Кованые ограды, пугающее изобилие цветов, фиалковое небо, просвечивающее сквозь паутину листвы.

Но на этих никогда не выставляемых картинах сады точно джунгли, а крысы и насекомые гигантского размера. Они заглядывают в окна, прячутся за увитыми диким виноградом трубами, рыскают по похожим на туннели узким улочкам в тени дубов.

Картины те темные и отдают сыростью, и если там и присутствуют оттенки красного, то только кроваво-красные. Похожие на морилку. Здесь весь фокус в том, чтобы не использовать черную краску, поскольку все и так кажется черным.

Я пишу те картины только под настроение, и работать над ними — все равно что мчаться на автомобиле со скоростью сто миль в час. Мчаться сломя голову.

Друзья нередко поддразнивают меня по этому поводу.

«Джереми спешит домой, чтобы рисовать своих крыс».

«Новая книжка Джереми будет называться „Крысы Анжелики“».

«Нет-нет. Скорее „Крысы Беттины“».

«Сэтерди морнинг рэт».

Мой агент с Западного побережья Клер Кларк однажды зашла в студию и, увидев крыс, заметила: «Господи боже мой! Не думаю, что нам удастся продать права на экранизацию такого» — и быстро спустилась вниз.

Райнголд — мой дилер — тоже в один прекрасный день посмотрел картины и заявил, что хочет немедленно выставить как минимум пять из них. Три в Нью-Йорке и две в Берлине. Он страшно возбудился. Но не стал спорить, когда я сказал: нет.

«Не уверен, что в них есть хоть какой-то смысл», — ответил я.

«Позвоните мне, когда сочтете, что наполнили их достаточным смыслом», — помолчав, кивнул он.