Эрик Хансен - Титаник. Псалом в конце пути

• Название: Титаник. Псалом в конце пути
• Автор: Эрик Хансен
• Издательство: Азбука» - «Терра»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7684-0617-4

Их было две тысячи двести, полторы тысячи утонули в ледяных водах Атлантики. Этот роман лишь о семерых из них и о том, что на свете нет такой силы, которая остановит музыку.

---

— Спасибо, хорошо.

— Правда? Это меня радует. А Даниэль?

— Даниэль… Она уехала.

— Да, я кое-что слышал. Должен сказать, Левенгаупт… Между прочим, давайте выпьем. Что вы пьете?

Лео показал на свой бокал.

— Прекрасно, — сказал маэстро. — Официант! Еще две порции того же. Так на чем мы остановились? Мы говорили о Даниэль.

— Совершенно верно…

— Должен сказать, Левенгаупт, я многого ждал от вас обоих. От обоих. В самом деле, многого.

— Боюсь, и мы тоже.

— И вот я встречаю вас здесь. — Им подали абсент. — Вы часто здесь бываете?

— Каждый вечер.

— Вот как. А ваши композиторские занятия?

Лео долго молчал.

— Маэстро, вчера я был на концерте и слушал Дебюсси. «Послеполуденный отдых фавна», — сказал он наконец.

— Вот как? Я тоже там был. Почему же я вас не видел?

— Я стоял. В конце зала.

— Правда?

— Да, слушал и плакал. Его музыка, как зонтик от солнца. Он держит его под мышкой, но у моря раскрывает — огненно-красный, большой, изумительный.

— Да.

— Я плакал. Помните… помните, вы когда-то предсказали мне много слез и много бессонных ночей?

— Да, Лео. Помню.

— Я уже много лет сочиняю музыку. Маэстро! Я знаю, вы кое-что из этого слышали. Скажите, что вы думаете о моей музыке?

Маэстро задумался.

— Честно говоря, все твои произведения говорят о незаурядном таланте и мастерстве.

— Но?

— Но не больше того.

— Когда-то я владел языком, — сказал Лео после долгого молчания. — Это был музыкальный язык Европы. Язык Бетховена, Моцарта, Гайдна. Он был способен выразить сложнейшие движения души и вместе с тем был прост и доступен. Я рос с этим языком. Я жил его звуками с самого детства. Потом я вырос и обнаружил, что этот язык перенят и опошлен мелкими буржуа. Господином и госпожой Бидермайер. Моими родителями. Им пользуются для создания маленьких, хорошеньких вещиц — он пущен на распродажу. Что сейчас пользуется успехом? Вальсы. Короли вальсов заимствуют обороты из нашего общего музыкального наследия для своей массовой продукции. Короли вальсов стали богачами.

— Еще какими, — согласился маэстро.

— А содержание… оно проглядывает в банальностях Оффенбаха. Язык, который был нашим, на котором я мог выражать свои чувства, изуродован. Бидермайеры сидят на нем своими жирными задами. Путь к истинной художественной выразительности проходит сегодня в иных местах.

Маэстро с интересом смотрел на Лео.

— И уже давно.

— Да, — согласился маэстро. — Это началось еще до твоего рождения.

— Да! Да! Я обнаружил это, когда приехал в Париж. Обнаружил, что был всего лишь безделушкой, не больше. Мейсенской статуэткой. Меня просто возили по выставкам.

— Да. — Маэстро кивнул. — Ты выглядел неприглядно.

— Я думал, что смогу уберечься от лжи. Думал, что достаточно все разметать, разбить эту фарфоровую статуэтку. Думал, что достаточно проветрить, начать заново, следовать истине. Создать новый язык. Я хотел разделаться с этой ложью, но сам был ее частицей. У меня не получилось.

— Я не совсем понимаю тебя.

— Маэстро! Вчера я слышал новую вещь Дебюсси.

— Ну и что?

— Я не могу творить. У меня нет того, что для этого нужно. Того, что нужно теперь. Мои способности… Я их потерял.

Маэстро долго смотрел на него.

— Я полагаю, ты говоришь искренне, Лео?..

— Да. Я больше не слышу музыки. Она исчезла. И я сам уничтожил ее.

Маэстро опять замолчал.

— Тогда, у нас дома… — продолжал Лео, — вы… не сказали мне, что…

— Только не говори, что я не предупреждал тебя.

— Я этого и не говорю.

Маэстро осушил свой бокал.

— Что это за пакость? — скривившись, проговорил он. — Это для детей. А не для взрослых мужчин.

Лео его не слушал.

— Но я не могу не мечтать о музыке! — воскликнул он с жаром. — Ничего, кроме музыки, мне не надо! Мне всегда хотелось только сочинять музыку. Создавать великое, истинное!

Маэстро посмотрел на него. Его темные глаза зло сверкнули. Но он мягко сказал:

— Много званых, да мало избранных.

— А вы?.. Вы из избранных?

— Лео, братец, ты мог бы стать замечательным скрипачом.

— Но тоже не из числа избранных?

— Наверное, нет.

— Но ведь я знал…

— Да, Лео. Ты знал все. У тебя все получалось. У тебя была великолепная техника. Ты владел ею в буквальном смысле слова до кончиков пальцев. Как, наверное, овладел техникой и теорией композиции.

— Но в чем же тут дело?

Маэстро поглядел на него. И засмеялся. Он смеялся долго и громко. Не успев рассердиться, Лео удивился. Он никогда не слышал смеха маэстро.

— Лео, Лео. Прости меня, смех неуместен, когда ты сам так строго судишь себя. Но мне уже за шестьдесят, а я так и не нашел ответа. Что отличает подлинное от фальшивого? Глубокое от поверхностного? Что делает одного человека художником, а другого ремесленником? Простым ремесленником. По правде говоря, даже не знаю, по какую сторону этой границы нахожусь я сам.

— Мне хочется умереть, маэстро.

— Чепуха! Тебя донимают кредиторы?

— Когда я возвращаюсь домой, то всякий раз застаю у своей двери нового кредитора.

— Тебе нельзя умирать. Есть люди, которые нуждаются в тебе.

— Нет!..

— Ну-ну! Не горячись. У тебя есть жена. Есть… кажется, дочь?

— Да. Жозефина. Ей скоро десять.

— Они ждут тебя.

— Я не могу пойти к ним. Да и не думаю, что Даниэль примет меня. Если б она и согласилась… Нет, мне это не по плечу. Мне нечего им дать.

— Лео, мое предсказание остается в силе. Впереди тебя ждет еще много слез и бессонных ночей. Твое путешествие только началось. Оно продлится дольше, чем ты думаешь. Но ты совершишь его! — Последние слова маэстро почти выкрикнул. — Совершишь любой ценой, несмотря ни на что! Куда бы оно тебя ни привело!

— Даже если я не смогу сочинять музыку?

— Сможешь, Лео. Ты очень одаренный человек. Вопрос в том, что сочинять.

Лео покачал головой.

— Ладно… вот увидишь. Поживешь — увидишь. Между прочим, должен сказать, что я больше не преподаю.

Лео с удивлением поднял на него глаза.

— Смотри! — Маэстро с трудом снял перчатки. Его пальцы были изогнуты, как когти. — Ревматизм, — сказал он.

— Это… это очень больно?

— Да нет. Только когда играю. — Он снова усмехнулся, и опять его глаза зло сверкнули.

— Боже мой! — пробормотал Лео.

— Теперь мне осталось лишь думать и ждать. С игральными фишками я еще управляюсь. И деньги у меня есть, так что я обхожусь. У меня свои источники… Между прочим, это из-за рук я в свое время перестал давать концерты и начал преподавать. Я рано заметил первые признаки ревматизма. И потому всегда носил черный шелк. Ради тепла. А вот теперь я здесь.

— Боже мой! — снова пробормотал Лео.

— Мой Гварнери все еще у меня. Я хотел его кому-нибудь подарить. У меня была мысль подарить его тебе. Представь себе, еще в первую нашу встречу я решил, что со временем он достанется тебе.

— Нет! — воскликнул Лео. — Только не это!

— Не бойся. Ты его не получишь.

— Слава Богу!

— Эта скрипка дороже любых денег. Но… может, ты знаешь кого-нибудь, кому она нужна?.. Ведь она лежит у меня без дела…

— Нет, — ответил Лео. — Я никого не знаю.

— Ты глуп, Лео. Помнишь, когда ты занимался у меня в классе, я учил вас думать? И тебя в том числе. Я при вас обдумывал произведение вслух от начала и до конца, чтобы вы учились понимать замысел композитора, как математическое уравнение. Неужели ты этого не помнишь?

— Конечно помню.

— Теперь я снова буду учить тебя думать. Раз тебе самому он не нужен — я имею в виду Гварнери, — я хочу подарить его твоей жене. Можешь дать мне ее адрес?

— Дани?..

— Да, Даниэль. Маленькой серьезной Даниэль. Которая однажды подобрала меня на улице. И которая потом, насколько я понимаю, не раз за эти годы подбирала и тебя. Она получит моего Гварнери.

— Но она… она больше не дает концертов.

— Да, Лео, — грустно сказал маэстро. — Концертов она не дает. И я не понимаю почему. Мне не хочется думать об этом. Но — и я опять буду учить тебя думать, — может, она начнет давать их?

Лео был поражен.

— Самые важные мысли находятся не здесь. — Маэстро показал на лоб. — Главные мысли приходят сюда. — Он прижал к груди изуродованные ревматизмом пальцы.

Лео молчал.

— А теперь, — сказал маэстро, — теперь я ухожу. Я слишком долго пил с тобой эту гадость. Фу!

— Подождите, — попросил Лео. — Подождите.

— Ты боишься остаться один?

— Да. — Лео опустил глаза. — Куда вы пойдете?

— Не думаю, что тебе надо это знать. Пойду туда, куда всегда хожу, когда у меня начинают ныть руки.

— Куда?

Маэстро пристально смотрел на Лео.

— Не знаю, правильно ли это… Ты в таком состоянии…