Джозеф Хеллер - Лавочка закрывается

• Название: Лавочка закрывается
• Автор: Джозеф Хеллер
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-237-01495-Х

«Лавочка закрывается» (1994) — это продолжение знаменитого романа «Поправка-22». Действие романа отнесено к нашим дням, постаревшим героям под семьдесят. Но их связывает память о прошлом и войне. Теперь, когда молодым война кажется не то страшноватой сказкой, не то приключенческим сериалом, для участников она сделалась и памятью о юности, и самым сильным переживанием за всю жизнь. Жизнь кончается, лавочка закрывается, все видится отчетливее, и даже в том вывихнутом мире, который всегда занимал Хеллера, вещи встают на свои места. И приходят горькие мысли о том, «что у каждого в этом мире есть права, но никому не позволено ими пользоваться».

---

Неделю или около того спустя немцы оставили Рим, и туда вошли американцы, по случайному совпадению это произошло в день высадки во Франции. Казалось, не прошло и нескольких часов, как начальник штаба нашей эскадрильи — я до сих пор не знаю, что это такое, но у нас на этой должности был майор де Коверли — снял там две квартиры, чтобы мы могли пользоваться ими во время краткосрочных отпусков; та, что была для офицеров, представляла собой элегантное помещение с четырьмя спальнями для четырех человек, отделанное мрамором, с зеркалами, шторами и сверкающими кранами в ванной; эта квартира располагалась в доме на широкой улице, называвшейся Виа-Номентана и находившейся на окраине, так что ходить туда было довольно далеко. Наша квартира занимала два полных этажа на верху здания со скрипучим лифтом неподалеку от Виа-Венето, в центре города, и из-за удобства расположения офицеры-отпускники любили бывать там, они даже ели там и иногда проводили время с девушками, недостатка в которых никогда не было. Мы приезжали группами побольше, взяв с собой продовольственные пайки, а благодаря Милоу и майору де Коверли там весь день были женщины, которые для нас готовили. Для уборки у нас были горничные, которые неплохо устроились, работая там и находясь с нами, а их подружки приходили к нам в гости и оставались на вечер, а часто и на ночь, чтобы поесть и развлечься. Любое неожиданное желание могло быть легко удовлетворено. Однажды я зашел в комнату Сноудена и увидел Йоссаряна на кровати верхом на горничной, которая все еще держала в руке швабру, а ее зеленые трусики лежали на матрасе рядом с ними.

Я никогда так хорошо не проводил время, как в той квартире, и вряд ли с тех пор я когда-либо проводил время лучше.

На второй день моего первого отпуска я вернулся после короткой прогулки в одиночестве и у дверей столкнулся с пилотом по имени Заморыш Джо, как раз выходившим из запряженной лошадью коляски с двумя девушками, которые казались веселыми и беззаботными. У него был фотоаппарат.

— Эй, Зингер, Зингер, иди-ка сюда, — завопил он возбужденным, высоким голосом; помнится, он всегда так разговаривал. — Нам понадобятся здесь две комнаты. Я заплачу, и тебе тоже достанется. Они обещали позировать.

Он позволил мне начать с хорошенькой — черноволосой, пухленькой, с ямочками на круглом лице и полногрудой — и все было очень здорово, как мог бы сказать об этом Хемингуэй; захватывающе, расслабляюще, полноценно. Мы понравились друг другу. Когда мы поменялись и я оказался с худенькой, то все было еще лучше. Я увидел, что женщины и в самом деле тоже могут этим наслаждаться. И уже после этого у меня больше не было никаких трудностей, в особенности, когда я переехал в Нью-Йорк в собственную маленькую квартиру и с удовольствием работал в рекламном отделе журнала «Тайм». Я умел разговаривать, умел флиртовать, умел тратить деньги, я умел обольстить женщину так, чтобы она сама приняла решение обольстить меня, именно так я и соблазнил Гленду на то, чтобы она соблазнила меня переехать к ней после многих проведенных вместе уикэндов, а потом соблазнила и на женитьбу.

Вернувшись потом в эскадрилью, я почувствовал себя уверенно и раскованно, этаким дамским угодником и сорвиголовой. Мне выпала достойная роль в неплохом фильме. Мы их тогда называли «киношка». Мне казалось, что все шло прекрасно без всяких усилий с моей стороны. Каждое утро у нас были свежие яйца, а когда мы садились в самолет, бомбы уже были загружены. За всем необходимым присматривали другие, и никакой умственной работы от меня не требовалось. Я жил с неевреями и вполне с ними уживался.

Когда я прибыл, среди нас было несколько авиационных стрелков и офицеров, уже отлетавших свои боевые задания. У них было по пятьдесят вылетов, и многих из них обхаживали, пытаясь уговорить вылететь на еще одно-два задания, когда в тот или иной день по той или иной причине была нехватка персонала, а они ждали приказа собираться и отправляться домой, в Штаты. До перевода нашей бомбардировочной группы с континента на остров, они вылетали на задания в Монте-Кассино и Анцио, когда у немцев в этом районе еще были истребители и они нас атаковали, а незадолго до моего прибытия большинство других летало в горячие точки, о которых они часто говорили, — в Перуджу и Ареццо, а Феррара, Болонья и Авиньон были еще впереди, в моем будущем. Когда число боевых вылетов было поднято с пятидесяти до пятидесяти пяти, тем, кого еще не отвезли в Неаполь для отправки домой, приказали снова встать на боевое дежурство и отлетать дополнительно назначенные задания. И они подчинились, эти ветераны-летчики, которые знали больше меня, подчинились без страха или гнева с некоторым раздражением на причиненное им неудобство, но без всякой паники или протеста. Мне это показалось обнадеживающим. Они остались живы и здоровы и со временем уехали домой. Большинство из них было не намного старше меня. Они прошли войну без царапинки, как пройду и я. Я чувствовал, что у меня вот-вот должна начаться взрослая жизнь. Я прекратил мастурбировать.

18 ДАНТЕ

— На каком языке?

— Конечно, в переводе. Я же знаю, что ты не читаешь по-итальянски.

— Три или четыре раза, — Йоссарян вспоминал о «Божественной комедии» Данте, дожидаясь лифта вместе с Майклом после того, как тот отдал свой законченный рисунок. — Один раз еще ребенком — я тогда читал столько, что ты и представить себе не можешь. Один раз, слушая вместе с Нудлсом Куком курс литературы Возрождения. А с тех пор, может быть, всего пару раз, да и то только «Ад». И я никогда не получал от этой книги столько удовольствия, сколько следовало бы. А почему ты вдруг спросил?

— Он вызывает у меня ассоциации с этой книгой, — сказал Майкл, имея в виду здание АВАП, куда они оба теперь направлялись, хотя и по разным делам — Майкл с М2, чтобы прохронометрировать действие на видеомониторах, а Йоссарян — на встречу с Макбрайдом, которого сопровождали одетые на всякий случай в бронежилеты полицейские, вооруженные винтовками с усыпляющими пулями против собак, обитающих внизу первой лестницы. — Даже название. Порт, администрация, автовокзал. Или «терминал», как его еще называют. Я знаю, что означает «терминал». Сам я никогда не пробовал, — напористо и хвастливо продолжал он, — но каждый раз, вспоминая об этом автовокзале, я думаю, что с него вполне можно списать дантов ад.

— Это свежая концепция, — сухо заметил Йоссарян. Они были единственными пассажирами.

— Но есть и одно различие, — поправил его Майкл, когда лифт пошел вниз. — Здание АВАП стоит на земле открыто. Как что-то обычное.

— Что еще хуже, верно? — сказал Йоссарян.

— Чем ад? — Майкл покачал головой.

— Сартр говорит, что ад — это другие люди. Ты должен его почитать.

— Я не хочу его читать. Глупо, если он писал это серьезно. Так говорят те, кто хочет, чтобы их цитировали люди, вроде тебя.

— Какой ты умный.

— К этому мы начинаем привыкать, — сказал Майкл.

— А поэтому оно должно становиться еще хуже? Ты что, думаешь, те, кто в аду, не привыкают к нему? — со смехом добавил Йоссарян. — У Данте они отвечают на вопросы, их мучения прерываются, и они рассказывают о себе длинные истории. Ничто из сделанного Богом так толком и не получилось, да? Ни ад. Ни даже эволюция.

Майкл был образованным человеком, не находившим ничего волшебного в «Волшебной горе». Он не читал «Швейка», хотя и имел о нем благоприятное мнение. Он находил, что Кафка и Джозеф К. забавны, но неуклюжи и скучны, Фолкнер устарел, а «Улисс» — это отжившее новшество, но Йоссарян тем не менее любил сына.

Став отцом в молодости и обзаведясь со временем четырьмя детьми, Йоссарян и не помышлял — никогда, — что на склоне лет все еще может быть связан с ними.

— И то же самое я начинаю чувствовать при виде здания, где расположен твой офис, — сказал Майкл, когда они вышли из лифта и покидали вестибюль.

— Наш, — поправил его Йоссарян. Походка у Майкла была пружинистой, в кармане у него лежал чек от «М и М», и его приподнятое настроение резко контрастировало с его мрачными замечаниями.

— И при виде всех остальных зданий здесь, в Рокфеллеровском центре. Раньше они были выше, как настоящие небоскребы. А сейчас они тоже, кажется, проваливаются в ад, оседают.

Может быть, Майкл в чем-то и прав, подумал Йоссарян, когда они вышли на залитую светом улицу, забитую машинами и кишащую пешеходами. И в самом деле, стройные здания с выверенными пропорциями и однородный, отливающий серебром камень первоначального, настоящего Рокфеллеровского центра теперь терялись среди более высоких сооружений более экстравагантного стиля и более смелой конструкции. Старые дома уступали место новым. Теперь они уже не имели того значения, что прежде. Их крыши и в самом деле казались ниже, и Йоссарян задал себе глупый вопрос — а в самом деле, уж не погружаются ли они медленно куда-то в таинственные болотистые глубины какого-то ирреального моря забвения.