Владислав Бахревский - Никон

• Название: Никон
• Автор: Владислав Бахревский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-064785-9, 978-5-271-26628-7

В книгу известного современного писателя-историка В. Бахревского вошли романы, повествующие о людях и событиях XVII века.

«Никон» рассказывает о жизни и судьбе патриарха московского и всея Руси, главного идеолога церковных реформ.

---

У Саввы от радостной встречи все слова в голове перемешались, он слышал, что его окликают, но смотрел и молчал.

— Глухой, что ли? — снова шумнул возница.

— Лазорев! — тихонько позвал Савва больного.

Полковник повернул голову на зов и смотрел на красавца парня не понимая.

— Останови! — попросил возницу.

Лошадь стала. Молодой мужик, улыбаясь, шагнул к повозке.

— Я же Савва! — сказал он. — Саввушка.

— Ты?! Саввушка?! — У Лазорева губы задрожали: растрогался. — Ай, встреча какая! Бог послал! Господи, да какой же ты Саввушка, ты — Саввище!

— Время-то идет!

— Идет, брат! — грустно покачал головой Лазорев. — Помнишь, каков был мо́лодец-поручик, а теперь…

Махнул рукой.

— А что стряслось?

— По голове съездили. Покажи, брат, куда ехать. Вся надежда моя теперь на поповские молитвы… Помогает, что ли… здешняя вода?

— Не кощунствуй! — смиренно попросила Любаша.

— Говорят, помогает, — сказал Саввушка и вспомнил вдруг мельника Серафима, который учил его собирать полезные травки. — От головы-то я знаю средство. Траву кавыку надо поискать. — И спохватился: — Возле источника — ничего нет. Часовенка для монаха, и все. К нам поехали! У нас изба самая просторная в Рыженькой.

— А хозяин-то кто же, ты? — спросил Лазорев, все еще с радостным недоверием разглядывая Саввушку. — Ты что же, крестьянин?

— Да нет! — смутился Савва. — Хозяин избы Малах, тесть. Я тут одно лето всего. Колодцы мы копаем.

— Погоди-погоди! У тебя ведь были названые братья, им Плещеев языки порезал! — вспомнил Лазорев.

— С ними и хожу. — Савва опять улыбнулся. — Только теперь уж, наверное, отходился.

— Пригожая, видно, жена, если столько мыкался по белу свету, а тут и нашлась обратка на бычка.

— Нашлась! — охотно согласился Савва.

Малах нежданным гостям и очень удивился, и очень обрадовался. Полковник на постой просится!

Избу освободили, полы вымыли, выскребли, посыпали душистой травой. Пока шла уборка, съездили на святой источник. Попили водицы, послушали разумные речи старого монаха, приставленного к часовенке. Помолились вместе с ним, вклад для монастыря передали — десять золотых.

Савва тоже времени не терял понапрасну. Вместе с Енафой пошел искать траву кавыку.

Кавыкой мельник Серафим лечил скотину, утихомиривал норовистых лошадей, смирял бодучих коров и коз, но другой успокоительной травы Савва не знал. Да ведь если что скоту полезно, человеку тоже не во вред.

Собирая траву, Енафа рассказала про Лесовуху. Лесовуха жила за болотом, в Паленом бору.

При Иване Грозном еще монастырские монахи спалили здесь деревеньку инородцев. Инородцы только вид делали, что в Бога веруют, сами же поклонялись тысячелетнему дубу. Монахи казнили огнем жреца инородцев, а те подстерегли и убили игумена. Была справа и расправа, и уцелело от тех инородцев всего несколько семей, попрятали их у себя жители Рыженькой. Так вот Лесовуха, сильная колдунья и превеликая травница, была из того, переведшегося рода, который поклонялся тысячелетнему дубу.

— Где же тот дуб? — спросил Савва.

— Сгорел. Монахи в дубе часовенку вырубили, но даже освятить, говорят, не успели. Не пожелал того Господь — молнию на дуб кинул.

Савва подумал-подумал, расшвырял кавыку и сказал Енафе:

— Ну какой из меня знахарь! Надо полковника к твоей Лесовухе сводить. Дорогу-то кто может указать?

— Пятой укажет. Пятой Лесовухе хлеб носит. Она его от змеи спасла. Совсем помирал, нога как бревно была, а Лесовуха пошептала над ним — на другой день и поднялся.

7

Названые Саввины братья принялись за околицей рубить избу, до обеда колодец копали на указанном Саввой месте, после обеда избой занимались.

Савва все эти дни был с Лазоревым. Полковник дважды при нем терял сознание, и Савва рассказал Любаше о Лесовухе. Любаша долго не раздумывала, с вечера приготовилась, а поехали до свету, при звездах. Пятой сам лошадью правил.

Доехали до болота.

— Дальше дороги нет, — сказал Пятой. — Лошадь с собой возьмем. Оставить нельзя — волки сожрут. Да и поклажи у нас много.

Через болото вел путано, долго вел, но толково. Вода чавкала, однако же ног не замочила. Потом шли лесом, словно бы и наугад, но Пятой ни разу не усомнился в своей невидимой тропе. Лазорев шел, опираясь на Саввино плечо. Лоб у него покрылся испариной, и Савва все собирался окликнуть Пятого, чтоб сделал привал, но полковник всякий раз сжимал Савве плечо — не надо, мол, потерплю.

На поляну вышли при солнце.

Белый туман клубами ходил в этой лесной чаще, и всем стало жутко — уж больно на варево чародейское похоже.

— Корабль! — удивился Лазорев.

И точно, по летучим волнам тумана плыл остроносый корабль.

— Изба это, — сказал Пятой. — Крыша у нее такая.

Теперь все посмотрели на Пятого. Над туманом — лошадиная морда да рука, держащая повод.

— С озера натянуло, — объяснил Пятой, и все перевели дух.

Двор Лесовухи был обнесен частоколом, но вместо ворот — вставленная в скобы жердь.

Пятой стреножил лошадь, кивнул Савве:

— Помоги мешки отнести.

Никто их не встречал, живности во дворе тоже не было.

Пятой вошел в избу первым.

Угол у двери был темен, весь свет, собранный двумя оконцами, падал на стол, за которым вздымалось нечто похожее на каменную бабу.

— Пятко, хлебушко бабушке принес? — раздался совсем не страшный женский голос.

— К тебе вот, бабушка, привел. Помочь людям надо.

— Коли ума хватит, помогу, — сказала Лесовуха. — А нет, значит, так Богу угодно.

— Куда поставить-то? — толкнул ногой мешки Пятой.

— У двери оставь, разберусь. А что для себя привезли, к печи несите. Пусть молодайка к печи станет да и приготовит, а я покушаю с вами. У меня какая еда? Попался вчера в петлю заяц, а они летом все в бегах да в делах, больше поту, чем жиру.

Пятой с сомнением поглядел на Любашу.

— Бабушка! Госпожа-то — дворянка. Ей, может, и не управиться у печи-то. Непривычно, чай. Я уж сам сварю.

— Управится! — сказала строго Лесовуха. — Тебе — другое дело. Лошадь привел — оно и хорошо. Поди сруби пару дубов, подгнил нижний венец в избе. Заменить пора, да некому. А вас, мужиков, двое. Пока я то да се — и вы управитесь. А ты, добрый человек, ко мне за стол иди, — сказала она Лазореву, — горох будем перебирать. Я горох разбираю.

Никто поперечного слова Лесовухе не сказал. Выслушали урок, и всякий принялся за свое дело.

Три дня Лазорев горох разбирал с Лесовухой.

Вечером третьего дня колдунья спросила Любашу, которая, стоя у печи, готовила ужин:

— Давно ли твой петушок на курочку напрыгивал?

Любаша покраснела до слез, но колдунья ногой топнула:

— Для дела спрашиваю!

— Думать про грешное забыли! Постимся да молимся.

— Ну и дурни. То и есть жизнь — пока хочется… А теперь слезы свои дурацкие утри да слушай. Хочешь, чтоб муж мужем был, сделай все, как я скажу. Лекарство мое от любых болезней — верное.

8

Береза светила им издали, высокая, белая.

— Как свеча, — сказал Андрей.

Любашу била дрожь, и она молчала.

Тропинка обогнула черные заросли можжевельника, и они сразу очутились на берегу затаившегося озера. Любаше чудилось, что всякий куст и всякая былинка высматривают их, идущих совершить чародейство.

Вдруг потянуло совсем еще летним, теплым ветром, по озеру побежала мелкая рябь, и только что взошедшая огромная луна растеклась, как желток по сковороде.

Бесшумно пролетела сова.

— Тебя, наверное, за мышь приняла, — сказал Андрей. — Уж больно ты тихая нынче.

Любаша взяла мужа за руку. Ей было страшно, а ему нет. Светло, тропинка приметная.

— Вон и камень! — увидел Андрей.

Камень, словно глыба белого льда, так и не растаявшего за лето, выпирал из земли.

— Молчи! — шепнула Любаша. — Теперь молчи!

Она сняла башмачки и встала на камень. Подняла правую руку, показывая луне, потом левую, сложила ладони лодочкой, подождала, пока в них наберется достаточно лунного света, и умылась. Распустила волосы, покружилась, чтоб каждый волосок обмакнулся в струи лунных неощущаемых вод. Зажмурилась, развязала на ощупь тесемочки на груди, скинула платье. Рубашки на ней не было. И стояла она, как береза, вся в лунном свете и сама светилась.

— О луна-пособница! Как я наполнена тобою, твоим совершенством, твоей крепостью, так и раб Божий Андрей пусть будет полон твоим совершенством и крепостью, а если мало будет, то и от меня пусть к нему перейдет, перельется, перекатится…

Андрей тоже знал, что ему делать. Разделся донага, встал на камень рядом с женою, и она — серебряная — брала от луны и от себя, прикасаясь ко всем частям тела, и «отдавала» мужу. Андрей никогда еще не видел голой женщины. Как чумы, страшились обнаженного тела. Упаси боже лечь в постель, не натянувши рубахи до пят!