Клас Эстергрен - Джентльмены

• Название: Джентльмены
• Автор: Клас Эстергрен
• Издательство: Издательство Ольги Морозовой
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-98695-045-7

Боксер и пианист Генри Морган живет в необычной квартире на улице Хурнсгатан в Стокгольме. С ним живет и брат Лео, бывший вундеркинд, философ и поэт-шестидесятник — ныне опустившийся тип. В доме происходит множество странных событий. Братья Морган, поистине, загадочные персонажи. Во всяком случае, по мнению писателя «Класа Эстергрена», который появляется в удивительной квартире летом 1978 года, после того, как у него украли все, кроме двух печатных машинок. Поселившись в одной из комнат квартиры братьев Морган, он оказывается втянут в душераздирающую драму.

Читатель становится свидетелем разнообразных приключений братьев Морган в Стокгольме и других европейских столицах, пока не наступает час решающего испытания мрачной шведской зимой 1979 года.

Талант рассказчика и хитросплетение интриг приводят к финалу, в котором сам повествователь пытается понять, что же произошло с героями на самом деле. Но и финал не является финалом — сюжет написанного двадцать пять лет спустя романа «Гангстеры» берет начало там, где заканчивается история «Джентльменов».

---

Генри расхаживал по студии как дома, беседовал с режиссерами, осветителями, техниками и прочими служителями кино. Со многими он был в дружеских отношениях, народ смеялся и кивал, стоило Генри подойти ближе.

— Это моя последняя находка, Класа, настоящий самородок! — Генри подтолкнул меня к режиссеру по имени Гордон, который, признаться, разочаровал меня. Я ожидал совсем другого. Я всегда думал, что режиссеры — эгоцентричные демоны, истязающие коллег. Но этот Гордон, по всей видимости, принадлежал к новой школе, он был совсем иным: ходил на цыпочках и разговаривал шепотом, словно стесняясь собственной незначительности. Он слабо и неуверенно пожал мою руку своей потной ладонью, сказав, что я идеально подхожу на роль.

— Ты… ты… Ты как две капли воды похож на моего друга детства, — говорил он. — Они, он… этот фильм, это очень личное… Мне нужно… нужно разобраться в самом себе… — продолжал он до тех пор, пока кто-то не отвлек его внимание.

Генри, казалось, разделял мое мнение насчет Гордона; мы как ни в чем не бывало расхаживали по старому залу, разглядывая девчонок. В этом эпизоде изображались приготовления к школьным танцам, атмосфера должна была быть беспокойной, полной нетерпеливого ожидания — а уж что-что, а нервное настроение Гордон создавать умел. Никто ничего не знал, и если бы не Лиза, никакого фильма, наверное, и не получилось бы.

Спустя четыре часа ожидания, шушуканья и переговоров наконец начались съемки. Звезды — профессионалы, которые должны были служить приманкой для публики, — вовсе не сердились. Они привыкли к ожиданию. Директора школы должен был играть один из моих любимых актеров. Когда он прошествовал из гримерки, остальные утихли и потупили взор: его самоуверенность была отвратительна, но люди все равно тянулись к нему, как к пропасти, в которую во что бы то ни стало надо заглянуть.

Гордон шепотом отдавал указания, группировал актеров, а мы с Генри взобрались на сцену и принялись репетировать «Дроппен Дрипп» и прочие забытые шлягеры.

Первый дубль завершился фиаско. Мы с Генри отработали на ура, но у исполнительницы главной роли задралось платье на спине. Гордон, разумеется, оценил этот момент, но что-то все же было не так. Однако после пяти дублей все вышло как надо.

— По-моему, просто отлично, — удовлетворенно сказал Гордон; на том и порешили.

Я даже не успел поймать настроение. Мы репетировали несколько недель, ждали несколько часов, а съемки закончились за несколько минут.

— Такая уж у статистов жизнь, — резюмировал Генри. — Пойдем за нашими кровными.

Кровные нам выдал загнанный кадр, отвечающий за все и вся. Наш скромный вклад в искусство был оценен в пару тысяч.

— Потом половину вырежут. В лучшем случае мы промелькнем призраками на заднем плане. Но ничего не поделаешь. Статист должен быть скромным. Ты есть, но тебя не видно.

— Non videre sed esse, — сказал я.

Генри вздрогнул, непонимающе уставившись на меня. Затем он углубился в рассуждения о сущности и природе статиста. Нередко случается, сказал он, что из целого фильма зритель запоминает одного лишь статиста или дурацкую роль второго плана. По мнению Генри, в этом крылось нечто замечательное, и он даже не был уверен, что согласился бы играть настоящую роль. Ему нравилось оставаться в тени. Только в самом укромном месте он мог создавать музыку едва ли не разрушительной красоты.

Тогда я его не понял, но сейчас, много позже, понимаю очень хорошо. Генри так удручало положение вещей в мире, что он пытался делать вид, будто его ничто не волнует. Прожить жизнь, пожимая плечами, поддевая каблуком камешки. Но я думаю, это было лишь показное упрямство. На самом деле он мог испытывать такой гнев, что еле сдерживался, а настоящий гнев присущ лишь очень чутким людям. Чтобы справиться с тяжкой ношей нравственного долга, ему приходилось делать вид, что никакого долга не существует. Стоило ему столкнуться с чьими-то требованиями, как он пугался и ему начинали мерещиться обвинения. Он старался заранее обезопасить себя. Быть, но оставаться незаметным.

Я совсем не понимал его, когда мы сидели в раздевалке и курили сигареты из его элегантного портсигара. Генри чистил ногти перочинным ножичком, который он всегда носил с собой в темно-красном кожаном футляре. Я не понимал его и был весьма сбит с толку. Более всего меня интересовало, что он думает о моем дебюте.

— У тебя хорошо получилось, Класа, — отозвался Генри, не прекращая своих маникюрных занятий. — Сильно получилось.

— Спасибо. — Я чуть не плакал от радости. — Без тебя у меня ничего не вышло бы.

— Послушай, — сказал Генри, — мне надо зайти на минутку к Карин.

— Кто это — Карин?

— Гримерша. Нам есть о чем поговорить. Встретимся на станции в два пятнадцать, перед поездом.

Генри скрылся в толпе вместе с Карин, а я попрощался с командой киношников и помощником режиссера, который пообещал позвонить, если будет еще работа. Это вселяло надежду. На выходе я столкнулся со Звездой, и меня словно ударило током. Он производил впечатление сверхъестественного существа: столько в нем было нереальности, сверхъестественных сил — того, что называется харизмой. Он был похож на гипнотизера или влиятельного магната, который существует, но остается незаметным. С детства наблюдая Звезду на экране телевизора, я думал, что он вдвое выше. Несмотря на скромный рост, он казался гигантом духа под стать Цезарю, если верить художникам. Я чувствовал, что эта минута вполне может оказаться самой значительной в моей жизни. О таком в старости рассказывают внукам. Жаль, что я постеснялся взять автограф.

Сёдерхамн был одним из тех городков, передвигаться по которым лучше всего на мопеде. Холодный ветер пронизывал меня до костей, настроение было ни к черту. Я пытался согреться, думая о разорительных набегах русских — больше я ничего не знал об этом городе, расположенном на северном побережье, — и о кострах, которые они разжигали здесь в восемнадцатом веке. Вот тогда, наверное, было красиво, не то что сейчас — серость и скука. Добравшись до вокзала, я уселся на скамью, закурил и стал просматривать вечерние газеты. Сёдерхамн я ненавидел.

Пунктуальный Генри явился за несколько минут до отправления поезда, и мы отправились домой. У него тоже было отвратительное настроение. Может быть, из-за слишком стремительной разрядки. Ведь мы готовились и волновались, а теперь все было позади и деньги в кармане. Все это было похоже на Новый год, когда наутро не можешь вспомнить ни бой часов, ни собственные новогодние обещания.

Генри безотрывно смотрел в окно на скучный, еле освещенный пейзаж и молчал.

— Что там с Карин? — спросил я.

— Поболтали. Просто поболтали.

— Ты с ней спал?

— Нет, — мгновенно отозвался Генри. — С Карин я никогда не спал.

Произнес он это без особого воодушевления: так говорят о том, чего желали, но безуспешно.

Кондуктор прокомпостировал наши билеты, и я попытался уснуть, но не смог. Генри все так же уныло взирал на безрадостный пейзаж за окном. До самого Йевле он не произнес ни слова.

— У меня возникло такое странное чувство, — тихо, словно бы про себя произнес он. — Все эти люди в старомодной одежде… Я словно вернулся в те времена. Я и сам играл в школьном ансамбле и ходил на такие танцы. На съемках я испытал почти неприятное чувство, как во сне.

Спустя какое-то время после того, как Йевле остался позади, Генри добавил, по-прежнему словно про себя:

— Надо встретиться с Мод. Мне нужно встретиться с Мод. — Обратив пустой взгляд к Богу, сатане, ко мне и всему миру, он повторил: — Вот о чем было написано в гороскопе! Мне нужно встретиться с Мод.

Наш просторный квартал располагался между церковью Марии, кладбище при которой было усеяно могилами таких выдающихся личностей, как Лассе Люсидор по прозвищу Несчастный, Стагнелиус и Эверт Тоб, и благоустроенной, респектабельной площадью Мариаторгет. Дома блистали престарелой красотой, особенно заметной вблизи отреставрированных построек восемнадцатого века, расположенных на возвышении, которое называли «Горбом», и населенных керамистами, галеристами и многочисленными бардами — во всяком случае, если верить Генри Моргану.

Малый бизнес вновь расцвел. От угла до улицы Бельмансгатан можно было насчитать с дюжину небольших коммерческих точек — может быть, не слишком солидных, но явно приносящих хозяевам прибыль. В старой аптеке располагалось кафе «Примал», далее — галантерейная лавка, багетная мастерская, сигарщик, букинист, филателист, бакалейщик плюс несколько галерей и комиссионных магазинов одежды — и, конечно, фирма «Мёбельман».

В дверь позвонили; звонок бесцеремонно прервал мой завтрак. Вот уже пятое утро подряд я завтракал в одиночестве, не получая никаких вестей от Генри с того самого вечера, когда мы вернулись со съемок в Сёдерхамне. Зайдя домой, он лишь принял душ, поговорил по телефону и скрылся в неизвестном направлении. Это было написано в его гороскопе. Пропасть без вести на несколько дней.