Марк Гроссман - Годы в огне

• Название: Годы в огне
• Автор: Марк Гроссман
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

Роман известного уральского писателя М. С. Гроссмана охватывает в основном события второй половины 1919 года на Южном Урале. Герои его — воины и партизаны, разведчики и подпольщики, прославленные полководцы и рабочие, — те, кто жил, трудился и побеждал, отстаивая революционные завоевания народа.

---

— Василий Герасимович, ты головой отвечаешь за Лебединского. Но это далеко не все. Мы все, вся организация, играем с огнем, и если Лебединский предатель…

Киселев знал, что подпольщик имеет право на резкие слова. В прошлом учитель одной из начальных школ, Широков писал, вступая в подполье: «Желаю помереть за пролетариат и быть первым работником для него».

«Орел» и в самом деле ежедневно ходил одной дорожкой со смертью, ибо питал подполье самыми секретными военными сведениями. Вместе с телеграфистом Вишневским он сообщал красным о передвижении полков, грузов, о ходе войны и главных приказах.

И Киселев ответил «Орлу»:

— Григорий Павлович, я все понимаю. За Дионисия — моя голова в заклад.

И киевлянин кратко рассказал Центру то, что надежно знал о Лебединском.

В тайное движение красных Денис вступил совсем мальчишкой — ему только-только исполнилось шестнадцать лет. Подросток выполнял такие поручения, за какие, в случае провала, грозила бессрочная каторга.

Его схватили в июле 1907 года, когда подпольщику исполнилось семнадцать лет и десять месяцев. До совершеннолетия оставалось совсем немного. Эти шестьдесят дней спасли юношу: его сослали лишь на три года в северные земли.

Половину этого срока он провел на берегу Вычегды. Денису удалось и здесь, в глуши, нащупать связи со своими, и власти поспешили отправить его в один из захолустных городков Вологодской губернии.

Обретя свободу, он снова занялся нелегальной работой. В 1912 году подполье сообщило, что Лебединскому опять грозит арест. Скрываясь от жандармов, молодой человек бежал в Румынию. Здесь, в Бухаресте, он пять лет работал металлистом и лишь в апреле семнадцатого года возвратился на родину.

В пору октябрьских гроз Лебединский оказался в окопах Карпат. Через некоторое время фронтовик стал добровольцем Тираспольского красногвардейского отряда.

Как только вышла возможность, навестил свое село, но старики его уже померли, и он отправился в Киев, где тотчас вступил в связь со своими. Через некоторое время его отправили в Москву, и он привел прямо на Киевский вокзал эшелон с зерном и оружием.

Может быть, поэтому Москва, в свою очередь, определила Лебединского в продотряд, коему надлежало привезти хлеб из Сибири.

В дни чешского мятежа Дионисий по воле случая очутился с продотрядом в Челябинске.

— Ну, что ж, — подводя итог суждениям, сказал Широков, — я готов поверить этому человеку.

С тех пор Лебединский получил доступ к былой и грядущей жизни подполья. Теперь он понимал: крушения, порча связи, взрывы, которые непосвященным людям казались случайностью, есть части общей тайной войны с врагом. Он весело щурился, читая в челябинской газете «Вестник Приуралья» заметки о крушении и сходе поездов с колеи, «вследствие неправильного положения стрелки № 95» и «самопроизвольного отцепления части вагонов».

Лебединский знал, что поезд Колчака, шедший из Челябинска в Омск в феврале девятнадцатого года, спасся лишь по чистой случайности. Подпольщики Иван Ботов, Федор Балакин, Дмитрий Сумин и с ними несколько путейцев разобрали путь между станцией Чернявская и разъездом 31-го километра. Адмирал должен благодарить бога, что его состав опоздал и под откос пошел тяжело груженный товарный поезд.

Еще раньше, в октябре восемнадцатого года, взлетели на воздух восемь вагонов, в которых ехали через Челябинск члены англо-французской военной миссии.

Почти тогда же на две недели замерло движение между Челябинском, Златоустом и Екатеринбургом.

Конечно же, все понимали, что это совсем не безобидные случайности, но ни чехи, ни, позже, колчаковцы никак не могли растоптать подполье, и в их волчьи ямы попадали немногие.

Купцы и фабриканты Челябы, чувствуя невольную вину за «красные беспорядки» в городе, решили сделать приятное иноземцам. Толстосумы собрали один миллион рублей, дабы соорудить на эти деньги достойный памятник чехам. Однако, как известно, купцы и фабриканты собственными руками ничего не строят, и большевики тотчас включили в число каменщиков своих людей. Подпольщики, которыми руководил Прокудин, заложили в фундамент памятника взрывчатку, и она сработала за час до начала назначенного торжества.

Сооружение затеяли заново, за ним теперь приглядывала вооруженная охрана, и все шло вполне пристойно до самого дня открытия. А в этот день постройка вновь разлетелась на куски, и больше никто за нее не принимался.

Чехи в ту пору уже злобились на Колчака. Адмирал не мог навести порядок в своих тылах и, вместо того, чтобы ловить красных, тащил нередко в тюрьму эсеров и либералов.

Однажды, пробираясь из города к себе в казармы, Дионисий встретил Анну Павловну Розенгауз. Лебединский с трудом узнал эту, совсем недавно красивую и безмятежную, женщину. Она подурнела, съежилась, даже, казалось, выцвела, будто попала в жестокую пыльную бурю.

Отвечая на приветствие солдата, невесело усмехнулась и тут же потерла платочком влажные глаза.

— Что случилось, Анна Павловна? — не выдержал Лебединский.

— В наш век «случилось» — это тогда, когда ничего не происходит. Обычно же беды валятся на нас, как мухи на рану.

— Позвольте повторить вопрос: что-нибудь произошло.

— Арестован и выслан в Тобольск мой дядя. Для нынешних властей даже он оказался слишком красный.

Она покопалась в сумочке, достала оттуда сложенную в несколько раз челябинскую газету «Утро Сибири», протянула Лебединскому.

Там на видном месте значилась заметка.

«ВЫСЫЛКА

Арестованные председатель Челябинской городской думы Розенгауз, исполняющий обязанности городского головы Волков, гласные Балавенцев и Введенский высланы на время военных действий в Тобольскую губернию, где они останутся на свободе. Из Челябинска им представлена возможность выехать, но под стражей».

Анна Павловна вздохнула.

— Боже мой, дядя был вполне лояльный человек. С кем же они думают сотрудничать?

Лебединский понимал, почему злобятся на весь мир колчаковцы. На станции, на плужном заводе Столля, в Челябинских каменноугольных копях, на винокуренном заводе, на мельницах и чаеразвесках, на перегонах железных дорог ломались паровозы и станки, падали на землю провода связи, к телеграфным линиям подключались чьи-то аппараты Морзе, прекращалась связь на участках Челябинск — Оренбург, «получалось непрохождение тока по аппарату Юза», ненадежно работали военные провода № 1799 и 2831: «Возможно, наши секретные депеши где-то перехватывают».

Самые срочные оперативные телеграммы доставлялись адресатам с таким запозданием, которое совершенно обесценивало их. Иные депеши совсем не доходили до штаба Оренбармии.

Один из провалов белой контрразведки — слепота ее военной агентуры. Тайная служба штабзапа по сути дела не смогла ликвидировать подполье ни в одном из челябинских полков.

Вероятно, и генерал Ханжин, и Гримилов-Новицкий испытали бы шок, доведись им узнать, что красной пропагандой в частях руководит группа большевиков во главе с молоденькой и не слишком опытной Ритой Костяновской.

Коммунисты звали солдат к восстанию, к переходу на сторону Советов при первой возможности.

Эта агитация во многих случаях сыграла решающую роль.

Подпольщики — телеграфисты, писаря, машинистки штабов — передавали в Челябинский Центр копии приказов, сообщений, докладов, инструкций, в которых слышалось, как у реакции стучат зубы от страха.

Главный начальник Самаро-Уфимского края сообщал в одном из рапортов Колчаку:

«Последнее время настроение части населения изменилось к худшему. Большевистская агитация усилилась. Главнейшие причины такому явлению: приближение фронта, проникновение большевистских агитаторов под видом военнопленных, сильное повышение цен на продукты первой необходимости».

Генералу вторил начальник Златоустовской уездной милиции:

«При проверке мною района, занимаемого вторым участком, выяснено, что положение шаткое: сильный большевизм развит в Юрюзани, Минке, Насибаше и Тюбелясах, много дезертиров…»

Страх холодил белых с первых часов мятежа и захвата власти. Уже в конце восемнадцатого года революция, ушедшая в подполье, нанесла неприятелю удар, озлобивший и ошеломивший его.

Близилась годовщина Октябрьской революции, и красное рабочее подполье решило ознаменовать этот самый первый юбилей массовой забастовкой.

Конечно же, пролетарии отменно знали, что такое белый террор, свист шашек и голодные слезы детства, и все-таки на ужас врагу и во славу своего содружества — возникла идея протеста — этого подвига гордых и неимущих в кольце штыков.

О забастовке подумали загодя. Почти за две недели до праздника на прочной явке — это была квартира сапожника Игнатия Джазговского на углу Казарменной и Степной[55] — собрался подпольный горком партии. Его вела Софья Авсеевна Кривая, провизор одной из челябинских аптек, девушка без страха и упрека.