Игорь Сахновский - Чем латают черные дыры

• Название: Чем латают черные дыры
• Автор: Игорь Сахновский
• Издательство: Журнал "Октябрь"
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012

Два рассказа писателя из цикла «историй от первого лица» уже публиковались в № 4 за прошлый год. Новые также составили пару. Главные герои рассказов «Острое чувство субботы» и «Чем латают черные дыры» пересекались только случайно и останутся друг для друга незнакомцами. И все же есть какое-то «кармическое» сродство между репортером-неудачником и сумасшедшим, который садится в метро, чтобы дописать на клавиатуре с болтающимся проводом свои послания «международному мировому Интернету». Униженные и оскорбленные, ставшие героями никем не записанных анекдотов, они выживают внутренней силой души, которая, оказывается, еще умеет надеяться. «Чувство субботы» — и есть обозначение этой парадоксальной надежды на чудо: она сама по себе так спасительна, что и не важно, когда же наконец обетованная суббота придет.

---

Вместо ответа Лариса посмотрела на меня с горестным недоумением: она совсем не видела хороших перспектив. А я их видел, хотя в реальности мы пока наблюдали только задержку зарплаты, которую главбух объясняла тем, что господин Федюшин отбыл в командировку за границу, а финансисты в его отсутствие не могут подписать какой-то документ. Но ведь Геннадий Ильич уже скоро приедет! А я, признаюсь, готов был ждать и подольше, чтобы продлить это волнующее предвкушение подарка судьбы.

Видя мое легкое настроение, сын Алеша встрял в разговор и напомнил о новом телефоне, без которого он просто не может жить. И здесь я тоже позволил себе намекнуть на скорое будущее, пусть и без указания сроков.

По вине Алеши вдруг вспомнил, что, когда мне было десять или одиннадцать лет, я погибал от желания стать обладателем игры под названием «Хоккей настольный» из магазина «Культтовары». В мире не было ничего заманчивей и прекраснее, чем эта алюминиевая коробка, изображающая ледовое поле, с тесными прорезями и штырьками — на них насаживали плоские сгорбленные фигурки хоккеистов, чтобы гонять рычажками взад-вперед. Уже не помню, у кого я видел это сокровище, возможно, у мальчиков из нашего двора, но такие счастливцы в природе существовали. Отец приходил в синей заношенной спецовке со своего механического завода, и я каждый вечер вымаливал у него настольный хоккей. Он то сразу отвечал отказом, то спрашивал о цене и впадал в хмурую задумчивость. Игра стоила двенадцать рублей. Как я сейчас понимаю, за такие деньги отец мог полмесяца обедать в заводской столовой. Наконец мне было отказано окончательно и моя светлая спортивная мечта угасла.

В то время мы жили уже не с мамой, а с тетей Надей Середой.

Мама исчезала как-то постепенно. Сначала она долго болела дома, потом ее увезли в больницу, а из разговора отца с кем-то взрослым я узнал, что ее разрезали и тут же зашили, обнаружив запущенный рак. Насколько мне известно, отец не навещал маму в больнице — он как будто сразу ее мысленно похоронил. Но вот что я не могу разгадать: почему я, девятилетний, сам не порывался навестить больную, не просил отца отвезти меня туда, где она лежала? В конце концов, не поехал на трамвае самовольно в отдаленный район, в тот онкологический диспансер, а продолжал гулять в пределах разрешенного мне двора. Никогда я этого не пойму и не прощу себе. После материной смерти отец привел домой тетю Надю, которая прожила у нас два года и запомнилась тем, что научила меня пришивать пуговицы к рубашке, а перед уходом сказала отцу: «Ты клоп».

Еще я вспомнил, как однажды в День города мы гуляли с Алешей и Ларисой по центру и по набережной. Алеша, которому шел тогда седьмой год, нашел на тротуаре некрупную купюру, почувствовал себя богатым и захотел немедленно раскошелиться. Он застревал у каждого прилавка с сувенирами, долго размышлял, сомневался, уходил с сожалением, пока не прилип накрепко к лотку со статуэтками из пластика и стекла. Сначала он купил себе черепашку-ниндзя, истратив половину суммы. Потом осведомился у матери, что ей нравится больше всего. Лариса ответила: «Вот эта птичка». Тогда Алеша попросил нас отойти в сторонку и не подглядывать, что он будет покупать.

От лотка он ушел с блаженным и загадочным лицом. По пути домой предупредил Ларису: «Я там кое-что купил… Но смотреть пока нельзя, даже не проси! Придется подождать!» И, хотя она молчала, он через пять минут строго сказал: «Наберись терпения! После увидишь!» Лариса предложила положить мешочек с его покупками к ней в сумку, он возразил: «Ты хочешь тихонько подсмотреть? Тебе не терпится? Все равно жди!» Когда мы переходили через мост, поднял свой мешочек над водой и пригрозил: «Вот я сейчас уроню в речку, и вы никогда не узнаете, что там было!» Лариса, подыгрывая ему, упрашивала не бросать мешочек в воду. Он сжалился, но еще раз десять повторил: «Терпи, скоро узнаешь, надо подождать!» И уточнил на всякий случай: «А тебе правда понравилась эта птичка?..»

Кончилось тем, что, вручая статуэтку, Алеша выронил ее и вдребезги разбил.

В следующий понедельник главный редактор позвал меня в кабинет и сообщил, что интервью, которое я взял у госпожи Нахимовой, газета печатать не будет. На мой вопрос: «Почему?» он сказал: «Сам подумай» — и постучал средним пальцем по виску.

После обеда я позвонил в журнал «Beauty of Beauty» и спросил, получена ли моя статья о салоне «Бельэтаж». Да, статья получена, хорошая статья, но журнал не сможет ее напечатать. На мой вопрос: «Почему?» — мне было отвечено, что я вообще не вписываюсь в их стилистический формат.

К вечеру я зачем-то ввязался в разговор Димы Пинаева и Даши Рукенглаз о литературе. Сначала все было достаточно невинно: Дима, разбирая читательскую почту, заметил, что в газету стали присылать слишком много самиздата. Он имел в виду книжечки или брошюры, которые авторы-непрофессионалы выпускают за свой счет. Самиздат можно легко узнать по дилетантскому оформлению обложки, крошечному тиражу и чаще всего наивному содержанию. Даша говорила: «Тебе жалко, что ли? Человек напечатал за свои деньги и раздал двести экземпляров знакомым и друзьям». Дима ругался: «Нет, графоману этого мало. Он еще в газеты посылает, чтоб его публично расхвалили!»

Потом сменили тему и заговорили о Набокове. Даша только что прочитала раннюю повесть «Волшебник», с которой начиналась «Лолита», — и там, и там страсть взрослого мужчины к двенадцатилетней девочке. Я неосторожно спросил: «Может, у него идея фикс такая была? Или вообще мания, вроде педофилии?»

Они меня одарили презрительными взглядами и вернулись к роскоши человеческого общения, причем в таком тоне, будто я уже ушел. Да, мол, бывают несчастные маленькие люди, которые судят о шедеврах со своих плинтусных позиций. Дима еще пошутил, блеснув эрудицией: Беатриче тоже, наверно, жертва педофилии — в нее поэт влюбился, когда ей было восемь или девять лет.

Во вторник я проснулся очень рано, вышел на кухню и увидел Ларису, которая сидела в уголке, отвернувшись лицом к окну. Глаза у нее были на мокром месте. Ответа на вопрос: «Что случилось?» я добиться не смог. Только сильнее заплакала, и сквозь тяжелые всхлипы до меня донеслось признание, что любви больше нет, и ничего больше нет, и уже ничего не будет. Я попробовал напоить ее чаем, но она сказала: «При чем здесь чай?»

На работе мне сказали, что перед моим приходом звонила секретарша господина Федюшина и уведомила: Геннадий Ильич сегодня во второй половине дня заедет в редакцию — конкретно ко мне. Кое-кого эта новость почти шокировала, коллеги смотрели на меня с научным интересом.

Ближе к середине дня нам, наконец, выдали зарплату, и, дождавшись обеденного перерыва, я пошел в салон связи купить смартфон. Юноша-консультант попытался меня запутать словами «андроид» и «симбиан», но я попросил показать самое лучшее из того, что у них имеется. Денег мне хватило впритык.

Потом я позвонил с работы сыну Алеше и спросил, нравится ли ему такая-то модель (название прочел на коробке). Алеша со знанием дела пояснил, что смартфоны теперь уже полный отстой, а главная крутизна — это айфон.

По случаю ожидаемого визита высокого гостя главный редактор приказал сделать в кабинетах и в коридоре сверхплановую уборку.

В три часа дня Федюшин еще не приехал.

Не появился он и в четыре часа.

В это время я позволил себе вообразить: что такое благодарность олигарха в конкретном, материальном выражении? Ну, если быть честным с самим собой… Буквально крошки от его щедрот мне хватило бы выше головы! Ведь когда у человека столько мучительных бытовых проблем, столько прорех во всем, выручила бы даже очень скромная денежная помощь. Но он-то сказал: «по гроб жизни обязан» и «достойно отблагодарю»!.. Нет, я даже не мечтал, допустим, о возможности сменить нашу микроскопическую квартирку — это было бы слишком жирно. Но, может быть, удастся всей семьей поехать отдохнуть на теплом море, ведь не были еще нигде.

Без пятнадцати пять кто-то сказал: «Едет».

Сначала в коридоре прозвучали весомые шаги охранников. Потом наша редакционная комната в один момент опустела и я остался сидеть у своего стола в нелепой, кажется, и неудобной позе.

Федюшин вошел, догоняемый редактором и его секретаршей, не глядя пожал мне руку, нам тут же принесли две чашки кофе и ушли, оставив один на один.

Мы пили кофе не дольше трех минут, в течение которых Геннадий Ильич как-то очень громко и возвышенно говорил о взаимопомощи и пожизненной человеческой благодарности, но я был как пьяный, и в голове не задержалось почти ничего. Помню только, что он вертел в руках сверток размером с небольшую книжку в подарочной бумаге с блестками. И, уходя, вручил мне, добавив пару слов об «истинных ценностях» и «самом дорогом».

Потом я пошел в туалет, пошатываясь, а когда заперся в кабинке, обнаружил у себя в руках этот сверток вроде книги, содрал три слоя золотой, металлизированной бумаги, под ней и была книга, вернее сказать, то, что старательно книгой притворяется, авторский самиздат, печатное бессмертие за свой счет.