Джон Толкин - Легенда о Сигурде и Гудрун

• Название: Легенда о Сигурде и Гудрун
• Автор: Джон Толкин
• Издательство: ACT, Астрель
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-070663-1, 978-5-271-32122-1

Перед вами история героя Сигурда, его возлюбленной — воительницы Брюнхильд, его лучшего друга — Гуннара Нифлунга и прекрасной, жестокой Гудрун. История, обретающая под пером Толкина увлекательность превосходной историко-приключенческой литературы.

Долгое время «Легенда о Сигурде и Гудрун» считалась утраченной, однако сын Толкина Кристофер обнаружил рукопись дилогии — и подготовил ее к публикации.

На русском языке издается впервые.

---

Однако правда и то, что даже лишенные своей характерной изысканной формы и языка, структура и свойства которого напрямую связаны с настроем и идеями песней как таковых, эти произведения заключали в себе определенную силу: даже в виде процеженных переводов и детских переложений они пробуждали во многих школьниках и даже дошкольниках желание узнать их ближе.

Остается также эффект первого впечатления — после того, как подготовительная баталия с древнеисландским закончилась успехом и читатель впервые прочитывает какую-нибудь эддическую песнь, улавливая достаточно смысла, чтобы продвигаться дальше. Те, кто прошел через это, в большинстве своем внезапно осознали, что нежданно-негаданно столкнулись с неким явлением великой силы, отдельные части которого (ибо многообразие его велико) и по сей день обладают едва ли не демонической энергией, невзирая на испорченную форму. Это ощущение — величайшая из наград, что сулит чтение «Старшей Эдды». Если оно не придет в самом начале, маловероятно, что его удастся уловить в ходе многолетнего рабского труда на благо науки; но единожды его испытавший уже не похоронит его под горами или кротовинами исследований, и долгие утомительные труды его не сотрут.

Не таков древнеанглийский, сохранившиеся фрагменты которого (в особенности «Беовульф») раскрывают свое совершенное искусство медленно и неспешно уже после того, как первые потуги в освоении языка и первое знакомство с поэзией позади. В этом обобщении — сама правда жизни. Древнеанглийский нельзя торопить. Несомненно, вдумчивое изучение лишь усилит впечатление и от «Старшей Эдды». Да и древнеанглийская поэзия в отдельных моментах оказывает мгновенное чарующее воздействие. Но она не пытается поразить вас словно молния. Поразить молнией — таково продуманное намерение поэта-скандинава.

Так что наилучший подход (особенно к самым ярким из героических эддических песней) — это одним махом преодолеть барьер непростого языка и овладеть им непосредственно в процессе расшифровки строчки за строчкой.

Никто из тех, кто внимает поэтам «Старшей Эдды», да не уйдет, воображая, что слушал голоса первобытного германского леса или что в героических персонажах распознал черты своих благородных, пусть и диких предков — тех самых, с которыми сражались римляне (на одной стороне либо на разных). Я заявляю об этом со всей доступной мне убедительностью, — и однако ж образ седой, первозданной древности настолько прочно пристал к названию (к слову говоря, недавнему) «Старшая Эдда» в массовом сознании (насколько можно говорить, что массовое сознание вообще обращается к настолько далекой и неприбыльной теме), что, вместо того чтобы начать с XVII века и просвещенного епископа, я непроизвольно обращаюсь к каменному веку.

Земли Скандинавии, согласно археологическим свидетельствам, были заселены начиная с каменного века (в тонкости палеолита и неолита вдаваться не будем). Связь времен здесь не прерывалась; вот разве что несколько раз видоизменялась и обновлялась, главным образом на юге и на востоке. В Скандинавии, более чем где-либо, оправданно утверждать, что большинство ныне живущих здесь народов были здесь всегда.

Наши первые впечатления о письменном (руническом) скандинавском языке датируются приблизительно 400 годом н. э. или ранее. Но эти люди, хотя и говорили они на языке германской группы — в несколько архаичной его форме — в великой германской героической эпохе не участвовали, за исключением тех, что скандинавами быть перестали. То есть народы, которых мы после называли шведами, гаутами, данами и т. д., это потомки тех, кто в большинстве своем не ушли навстречу приключениям, беспорядкам и бедствиям этого периода. Многие из ушедших изначально родом из Скандинавии, но потеряли с ней всякую связь: это бургунды, готы и ломбарды.

Однако ж до этих народов доносилось эхо событий, ныне непонятных и спутанных, — эхо в виде «вестей», любопытных новостей и новых песен. Песни завозились уже готовыми или слагались дома из сырья приходящих известий. Так к местным жителям поступал материал для преданий и стихов — причем условия на территории Скандинавии резко отличались от тех, что этот материал породили. В первую очередь, там не существовало пышных дворов в южном смысле этого слова, равно как и ставок могучих армий, равно как и великих полководцев или королей, дабы поощрять поэтов и оплачивать их произведения. Более того, здесь обнаружился местный запас совсем иной мифологии и сказаний о местных героях и мореплавателях. Местные легенды и местные мифы были переиначены, однако остались скандинавскими. Даже если бы они сохранились в первозданной форме, а не в виде фрагментарных обрывков бессвязных воспоминаний более поздних времен, их никоим образом нельзя было бы считать достойной компенсацией за утрату почти всего наследия южной Германии, и менее всего — фактическими заменителями этих исчезнувших творений. Эти два родственных пласта радикально различались между собою.

Развертывание локальной, скандинавской героической эпохи — так называемой эпохи викингов, около 700 г. н. э. — еще больше запутало дело. Те, кто когда-то остался дома, приохотились странствовать по всему свету — не теряя при этом связи со своими древними землями и морями. И хотя предпосылки для возникновения куртуазной традиции возникли, эпическая поэзия в этих землях так и не появилась. Причины не вполне понятны: ответов на самые насущноважные вопросы зачастую не находится; как бы то ни было, остается смириться с фактом. Объяснения, возможно, следует искать в характере эпохи и народа, и в языке, этот характер отражающем. «Короли» Севера сравнительно поздно обрели достаточно богатства и власти, чтобы держать пышные дворы, а когда это наконец произошло, развитие пошло по иному пути: в поэзии местная лаконичная, сжатая, строфическая, зачастую драматическая форма эволюционировала не в эпос, но в поразительно благозвучную, хотя и формализованную замысловатость скальдического стиха [см. с. 44–48]. В эддической поэзии он еще «недоразвит» (если «строфический» стих вообще может когда и где бы то ни было «развиться» в эпос постепенно, шажок за шажком, исключая прорыв, скачок, намеренное усилие) — то есть не развит в том, что касается формы, хотя и исполнен силы, и очищен от всего лишнего. Но даже здесь мы имеем «строфическую» форму — подборку драматичных, ярких моментов, — а вовсе не неспешное развитие эпической темы.

Последнего постольку-поскольку удалось достичь в прозе. В Исландии, этой норвежской колонии, развился уникальный жанр саги, то есть прозаической повести. Как правило, это была повесть о повседневной жизни; зачастую — отшлифованная до совершенства, и родилась она отнюдь не на ниве легенд. Это, разумеется, объясняется характером и вкусами аудитории, а отнюдь не значением слова как такового — «нечто рассказанное или сказанное, а не спетое»; таким образом, термин «сага» изначально использовался по отношению к таким произведениям, как частично романтизированная «Сага о Вёльсунгах», совершенно непохожая на типичную исландскую сагу. Для исландцев Евангелие или Деяния апостолов — это тоже «сага».

Однако мы говорим о Норвегии того периода, когда Исландия еще не основана и никакого пышного королевского двора не существует. Но вот явился Харальд Прекрасноволосый и подчинил своей власти эти свободолюбивые земли, где жило немало упрямых вождей и свободных землевладельцев, — и потерял при этом многих лучших и храбрейших своих подданных как на войне, так и вследствие массовой эмиграции в Исландию. В течение первых лет шестидесяти этой колонизации на остров переселилось около 50 000 норвежцев — либо непосредственно из Норвегии, либо через Ирландию и Британские острова. Тем не менее при дворе Харальда Прекрасноволосого пышным цветом расцвела традиция стихосложения, к которой принадлежит и эддическая поэзия.

Таким образом, норвежская поэзия основана на древней исконной мифологии и религиозных верованиях, уходящих в бог весть какие временны́е и пространственные дали. Легенды, народные сказки и героические предания сложились в единое целое, одни — местные, доисторические, другие — эхо событий на юге, третьи — тоже местные, но уже времен эпохи викингов или даже позже. Однако для того, чтобы успешно отделить эти пласты один от другого, необходимо понять тайну Севера, так давно сокрытую от всех взоров, и узнать историю его народов и культуры — а этим знанием мы вряд ли когда-либо будем обладать.

По своей форме — а значит, вероятно, отчасти и древнейшими элементами своего содержания — эта поэзия исконно германская. Разумеется, ее язык принадлежит к германской группе; но его более старые размеры тесно связаны с древнеанглийской метрикой; более того — в нем есть устойчивые формулы и краткие строки, не говоря уже об именах и аллюзиях на места, персонажей и легенды, что встречаются независимо в древнеанглийском. То есть это потомок общегерманской поэзии и поэтической традиции, которые до наших дней не сохранились: о темах и стиле этой древней балтийской поэзии сегодня возможно лишь строить предположения на основе сравнения исландского и английского языков.