Е Мурина - Ван Гог

• Название: Ван Гог
• Автор: Е Мурина
• Жанр: История

---

Мурина Е Ван Гог

Е. Мурина

Ван Гог

Содержание

Введение

Человек среди людей

Крестьянский художник

Попутчик импрессионистов

Поклонник Будды

Воспоминание о Севере

Заключение

Примечания

Библиография

Список иллюстраций

Введение

Ван Гогу в истории искусства принадлежит особое место, хотя не только среди классиков, но и среди современников были художники и равновеликие ему и более совершенные. Пожалуй, исключительность Ван Гога состоит именно в том, что его историческое значение превышает реальный вес оставленного им живописного наследия, а его слава и воздействие распространяются и помимо искусства.

Речь идет об огромной переписке Ван Гога с братом Тео и немногими друзьями, первая частичная публикация которой Эмилем Бернаром в начале 1890-х годов и положила начало легендарной славе Ван Гога. Эти поразительные письма, вывернувшие наизнанку мученическую подоплеку его творчества, окружили имя Ван Гога ореолом единственного в своем роде художника, вложившего в свое творческое самораскрытие огромное духовное содержание. "Эти письма (только четверть их относится ко времени болезни) в целом есть свидетельство мировоззрения, существования, образа мысли высокого этоса, они дают впечатление неизменной правдивости, глубоко иррациональной веры, бесконечной любви, непоколебимой великодушной человечности. Эти письма могут быть причислены к захватывающим явлениям недавнего прошлого. Этот этос стоит вне зависимости от какого бы то ни было психоза. Больше того, он сохраняется в психозе" 1, - свидетельствует известный философ и психиатр Карл Ясперс.

Не зря письмами Ван Гога зачитывались и на них равнялись многие поколения художников, каждый из которых был готов воскликнуть вслед за молодым Вламинком: "Я люблю Ван Гога больше, чем своего отца!" Благодаря им он вошел в исторический опыт человечества не только как живописец, но и как человек, как выдающаяся личность, принадлежащая истории культуры и шире истории нового времени, в которой его "житие" образует одну из героико-драматических страниц.

Почти полвека вангогиана, насчитывающая сотни книг и статей, находилась под влиянием этой концепции, впервые провозглашенной Ю. Мейером-Грефе в его монографии "Vincent", где Ван Гог был возвеличен как трагическая жертва и в то же время бессмертный герой социальной драмы нового искусства. "Несмотря на то, что прошло всего тридцать лет после смерти Ван Гога, он предстает перед нами, как легендарный Георгий, победивший дракона, или как другие сказочные персонажи" 2 - такова предпосылка не только книги о Винсенте, написанной этим крупнейшим искусствоведом начала XX века, но и "мифа о Винсенте", рожденного потребностью последователей Ван Гога в "канонизации" своего вдохновителя.

Несомненно, что моральный авторитет Ван Гога-человека способствовал распространению влияния не только его собственных художественных открытий, но и победе новой живописи в целом. Именно это имеет в виду Ж. Леймари, когда утверждает: "Его трагическая жизнь сегодня популярна как какая-то священная легенда, которая нам больше нужна, чем сияние его подсолнухов... она сияет над всей планетой, как факел современного искусства" 3.

Эта особенность Ван Гога способствовала созданию традиции, согласно которой в связи с изучением его творчества на первый план выдвигалась не историко-художественная, а человеческая тема - социальная трагедия новатора, обреченного на непонимание и гибель. Правда, по мере превращения Ван Гога в общепризнанного классика нового искусства социально-трагический аспект его судьбы художника-новатора утратил ту остроту, какую он имел в 20-30-е годы. Зато возникла потребность объяснить его искусство и трагедию, исходя не только из социальных противоречий эпохи, но и из особенностей психологической структуры подобной личности. Не говоря уж о том, что появилось огромное количество исследований специального характера, многие авторы пытаются противопоставить экспрессионистскому Ван Гогу - "символу трагического человека" - более конкретный и беспристрастный анализ фактов. Интересно, что в этой связи делаются попытки опровергнуть "легенду" о нищете, якобы убившей Ван Гога. Так, один из авторов ссылается на воспоминания английского художника А. С. Хартрика, знавшего Ван Гога: "Когда он жил в Париже, мне он представлялся не таким ужасающе бедным, как должны были думать после историй, которые о нем писали. Он был совсем хорошо и как полагается одет, лучше, чем многие другие в ателье. Я был в квартире на улице Лепик 54, которую он делил со своим братом. Там было совсем уютно, битком набито всех сортов мебелью и художественными произведениями" 4. И в самом деле, преданный Тео посылал брату ежемесячно от ста до ста пятидесяти франков, что по тогдашним временам было немалыми деньгами. Например, как сообщает Ревалд, Малларме, преподававший английский язык в колледже, получал сто франков. Почтальон Рулен, отец троих детей, с которым художник познакомился в Арле, получал сто тридцать пять франков. Правда, Ван Гог всегда голодал. Живописание, да еще в таких темпах и масштабах, было дорогим удовольствием. Но имелась еще одна немаловажная для него статья расходов: Ван Гог всегда стремился оформить свой образ жизни в некое подобие служения увлекшей его идее, дающей содержание его картинам. В Гааге он стремился создать семью, чтобы быть настоящим "человеком среди людей". В Арле он покупает и украшает "Желтый дом", чтобы заложить в качестве "служителя Будды" основы "мастерской Юга". Вот почему проблема соотношения человеческого и творческого всегда оказывается ключевым моментом в истолковании Ван Гога-художника. Его письма в связи с этим продолжают сохранять значение фундамента, на котором основывается вся вангогиана.

Действительно, столь беспримерное рефлексирование по поводу своей жизни, себя и своего дела, выражением которого явились эти тысячестраничные письма, представляет собой психологический феномен, бросающий яркий свет на особую природу личности и искусства Ван Гога. Они показывают, что, будучи человеком обостренно-духовного склада, культивируемого им самим сначала в формах экзальтированной религиозности, а затем в полной самоотдаче искусству, Ван Гог строил свое существование, руководствуясь лишь сознанием внеположности своей человеческой сущности окружающему миру. С юности он был одержим только одним: доказать своими поступками истинность своих убеждений, нравственную теорию претворить в жизненной практике, придать своему существованию такую цельность, какая возможна лишь при том условии, что мысли не расходятся с делами, идеалы - с методами их достижения, чувства - с поступками. Тем самым он сознательно шел на разрыв с обществом, противостоящим ему во всем своем зле, враждебности, непонимании и насилии. Ван Гог в этом отношении не был таким уж исключением - он был фанатически последовательным примером этого духовного отталкивания от буржуазного общества, которое со времен романтизма с его эстетическим неприятием "прозаической" цивилизации приняло масштабы историко-культурной закономерности.

Даже его выход в искусство, в каком-то отношении вынужденный срывами на самых различных жизненных поприщах, был реакцией бунтаря на господствующие идеологические нормативы, казавшиеся ему проявлением нравственной деградации и культурного упадка. Выбирая свои убеждения, он оказывался вне традиционных форм буржуазного образа мысли и образа жизни, и все его усилия практически воплотить свои идеалы оставались беспочвенной утопией, мечтой, порывом, засвидетельствованными как реальность лишь в письмах и картинах. Отсюда особое значение слова и живописи в его жизни, которая, несмотря на подвижническое самоотвержение, складывалась, как полная противоположность его идеалу человеческого существования: он искал свободы, а оказывался жертвой "анархии и произвола"; он мечтал о братстве художников, а был одиночкой, человеком, не способным к совместной жизни даже с родным братом; он считал нормой семью, а был лишен крова и привязанности близких; он признавал искусство частью жизни, а его никому не ведомые картины были вообще вне жизни.

Но искусство, вошедшее в жизнь Ван Гога как постоянное, предельно активное взаимодействие с природой, хотя бы частично устраняло эти противоречия, переводя идеалы на язык действительности и тем самым регулируя равновесие человека в мире. С этой точки зрения у писем и картин Ван Гога общий первоисточник: поиски выхода за пределы трагического индивидуального опыта. Его существование напоминает какую-то мифическую систему: он живет в мире, во многом являющемся плодом его воображения, "реальности" которого нуждаются в постоянном обсуждении (слово) и воплощении (искусство).

И в этом отношении его потребность в слове равна потребности в живописи, а письма и картины являются одинаково необходимой формой самораскрытия и самоорганизации. Нередко последние становились первичным слепком замысла, реализованным до того, как возникало само произведение искусства, хотя часто они говорили о том, что было уже сделано. И если пытаться определять характер их соотношения, то двуязычие Ван Гога прежде всего следует признать органическим проявлением его компенсированного существования. Не будь Тео, он все равно писал бы письма, подобно тому, как писал одну картину за другой, не находя для них спроса и сбыта и потеряв в конце концов надежду их найти. Его живопись можно определить как метафору внутреннего диалога, зафиксированного в переписке с братом, который, по меткому выражению Мейера-Грефе, был для него "реальностью и в то же время мистической личностью". "Вместо Винсент и Тео можно поставить Винсент и мир или Винсент и бог" 5, - поясняет свою мысль Мейер-Грефе. Вот почему невозможно, изучая искусство Ван Гога, отрешиться от того, что он думал и писал по поводу своей работы. Однако при этом важно не забывать, что письма не могут служить буквальным объяснением смысла картин. Но они всегда свидетельствуют об особом характере этих картин, в которых внутренний опыт, чувства и мысли выражены так, словно они являются событиями внешнего мира.