Хаджи-Мурат Мугуев - Рассказы разных лет

• Название: Рассказы разных лет
• Автор: Хаджи-Мурат Мугуев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1978

Имя Хаджи-Мурата Мугуева, которому в 1978 году исполнилось бы 85 лет, широко известно.

В новый сборник включены лучшие военные произведения, как издававшиеся, так и сохранившиеся в архиве писателя. Это рассказы и очерки о гражданской войне, разгроме басмачества и о Великой Отечественной войне. Все они говорят о героизме и мужестве советских людей, о защитниках Родины.

---

— Что там такое? — спросил я вестового.

Он что-то неразборчиво ответил и стремглав побежал вниз.

Стук прекратился, и я крепко, безмятежно заснул. Когда я проснулся, было около пяти часов. Солнце, горячее и весеннее, ярко светило в раскрытые окна, и его лучи четко осветили книгу, лежавшую на ковре. Это был рассказ Куприна «Штабс-капитан Рыбников».

«Повесть о шпионе», — подумал я и улыбнулся. Будь я чуточку суеверней, я счел бы это фатальным предостережением. Во всяком случае, это было чем-то вроде напоминания.

— Бдительность! Бдительность! — повторил я, спускаясь в приемную.

Внизу уже дожидался бургомистр, недавно назначенный на эту должность. Это был один из местных жителей, освобожденный из тюрьмы при приходе советских войск. Рядом с ним я увидел небольшого худощавого человека, непринужденно поклонившегося мне. За столом сидела переводчица, о чем-то беседовавшая вполголоса с бургомистром.

— Господин бургомистр просит разрешения открыть в городе кафе-кабаре на Бергенцерштрассе. Он также просит, чтобы ему дали еще восемь грузовиков для развозки хлеба по районам. Хлеб есть в главной пекарне, но из-за отсутствия транспорта он не попадает в магазины.

— Сколько сейчас у него машин?

— Двадцать. Но для всего города их не хватает. Затем господин бургомистр просит, чтобы комендант выдал шоферам новые пропуска, так как срок старых истекает.

— Кто до сих пор занимался этим?

— Товарищ полковник. Он лично выдавал такие удостоверения, — сказала Надя.

— Пусть подождет возвращения коменданта. Он вернется в восемь часов. Если же полковник запоздает, то я сам вечером выдам эти разрешения.

Бургомистр поклонился.

— А что нужно этому господину? — спросил я, глядя на второго немца.

— Это господин Отто Насс. Политический заключенный, сидевший вместе со мной в местной тюрьме, — ответил бургомистр.

— Чего же хочет господин Насс? — спросил я Надю.

— Это мой друг, социал-демократ и бывший спартаковец. Я пришел к вам, чтобы рекомендовать его для работы у нас в бургомистрате, — сказал бургомистр.

— На какой должности? — осведомился я, разглядывая спокойное, симпатичное лицо Насса.

— Пока просто в помощь мне, так как людей мало, а надежных еще меньше, ну, а потом мы найдем господину Нассу более определенную работу.

— А чем вы занимались, господин Насс, до тюрьмы? — поинтересовался я.

— Моя специальность — искусствоведение: старинный фарфор, бронза, живопись, главным образом восемнадцатый век.

— Век напудренных маркиз, изящных кавалеров, наивно-трогательных пасторалей, — улыбнулся я.

Странным показалось мне, что этот суровый человек, мужественно боровшийся в подполье с нацистами, мог увлекаться столь легкомысленными вещами. Но когда Надя перевела Нассу мои слова; он удивленно поднял брови.

— Простите, но это заблуждение, — мягко возразил он. — Восемнадцатый век прежде всего замечательный этап в истории искусства, эпоха краха придворно-аристократической эстетики и триумфа буржуазно-демократической идеологии во всех проявлениях художественной жизни. Революция в живописи на тридцать лет опередила падение абсолютизма во Франции. Гениальная критика знаменитых «Салонов» Дидро в прах развенчала «первого художника короля» Буше. Неподражаемо грациозный и изысканный Фрагонар не осмелился после этого выставлять свои картины. Век, начавшийся с утверждения гедонизма — права на наслаждения в «Галантных праздниках» Ватто, — становится веком проповеди пуританской морали третьего сословия в картинах Грёза и завершается предвещающим революционную бурю сверканием мечей в «Клятве Горациев» и «Смертью Марата» Давида. А жанровый реализм Депорта, Удри, Шардэна, а скульптура Гудона…

Насс говорил горячо и увлекательно. Мое недостаточное знание немецкого языка не позволяло мне понять в точности его объяснения. Тем более меня поразило, когда Надя, простая украинская девушка, окончившая, по ее словам, всего пять классов, легко и свободно перевела слова Насса, не спотыкаясь даже на трудных терминах и именах художников. Про себя я тут же решил поподробнее ознакомиться с ее прошлым.

— О, вы действительно знаток искусства! Это как раз кстати. Вон висит картина, изображающая выход Фридриха Второго из Сан-Суси. Не можете ли сказать, кто, помимо короля и Вольтера, фигурирует на этой картине и какой художник писал ее?

Насс подошел к картине, взглянул на нее и повернул ко мне удивленное лицо.

— Но это совсем не Сан-Суси, а королевский дворец, каким его представляет себе жалкий мазилка, воображающий себя художником. Да и никакого Вольтера тут нет. То, о чем вы говорите, вероятно, картина нашего известного художника Вебера. Но это даже не копия с нее.

— Как нет Вольтера?! — воскликнул я, забыв, что, желая знать все, что говорят немцы, я даже переводчице сказал, что вовсе незнаком с немецким языком. — А это кто же? — И я шагнул к стене.

Передо мной в золоченой, точно такой же, как и раньше, раме висела совсем другая картина. Правда, и здесь на центральном месте находился Фридрих, но ни Вольтера, ни толстяка с холеным и чопорным лицом не было. За спиной короля виднелись две дамы, а за ними здоровенный гайдук в позументах и галунах. Это была вовсе не та картина, которая три часа назад висела здесь и так заинтересовала меня.

— Вот и подпись. Мазилка не постеснялся начертать в уголке свое имя: Ганс Кмох, — сказал господин Насс.

— Черт возьми! Здесь происходят какие-то чудеса! — вырвалось у меня. Стараясь не показать своего изумления, я подошел ближе к картине.

— Товарищ подполковник, пока вы спали, явился господин фон Гецке с письменным разрешением коменданта удовлетворить срочно его просьбу. Дежурный офицер распорядился выдать картину фон Гецке, а эту, принесенную взамен, повесить на месте снятой. Вот приказ коменданта, — показала мне Надя четвертушку бумаги, на которой было написано: «Господину фон Гецке выдать картину с изображением короля Фридриха, а взамен внести в опись имущества другую, принесенную хозяином квартиры. Комендант г. Шагарта гвардии полковник Матросов». — Вы, кажется, тогда еще не спали, — продолжали Надя, — так как ваш вестовой прибежал и просил снимать картину без шума.

— А-а… да-да, помню, — делая равнодушное лицо, ответил я. — Итак, Надя, скажите бургомистру, что господин Насс может работать в бургомистрате. А бумажку коменданта дайте мне, — добавил я, заметив, что переводчица кладет ее в стол.

Немцы ушли, а я медленным шагом пошел по коридору, раздумывая о странном инциденте с исчезнувшей картиной. Внешне я был спокоен, но мозг лихорадочно работал. «Штабс-капитан Рыбников», кажется, не случайно попался мне в руки.

Полковник вернулся только в полночь. Он привез приказ штаба армии, назначавший меня временно исполняющим обязанности коменданта Шагарта. Я доложил Матросову о проведенном мною дне.

— А ей-богу, отлично. Лучше и не сделаешь, — смеясь, сказал Матросов, — прямо образцовый комендант. Советую вам переменить вашу специальность и остаться здесь, дорогой Сергей Петрович.

Когда я рассказал ему о посещении бургомистра и Насса, он добавил:

— А этого Насса я знаю. Очень дельный, проверенный нами человек, действительно сидевший в тюрьме при нацистах. Его рекомендуют и немецкие товарищи.

— Скажите, пожалуйста, Андрей Ильич, когда к вам являлся фон Гецке за разрешением о выдаче ему картины? — спросил я коменданта.

— Кто? — повернулся ко мне Матросов.

— Владелец этого дома фон Гецке, которому вы разрешили забрать висевшую в приемной картину.

— Разрешения я никому не давал, а владельцем этого дома является вовсе не Гецке, а благополучно отсюда сбежавший барон Фогель фон Гогенштейн.

При последних словах я привскочил.

— Как Фогель фон Гогенштейн? Да ведь Эрих Гогенштейн умер, а его семья и брат Гуго находятся здесь, на улице Альберты-Луизы.

— Ничего не понимаю, — поднимаясь с места, сказал комендант. — Барон Гуго фон Гогенштейн, активный фашист и крупнейший помещик этого района, бежал вместе со своей семьей в Берлин дней двадцать пять назад. Никакого брата у него, по моим сведениям, нет и не было. Да вы расскажите толком, что тут произошло за эти часы без меня?

Я молча протянул полковнику подписанную им бумагу о немедленной выдаче картины господину фон Гецке и о замене ее другой.

— Недурная фальшивка. Очень здорово сделана моя подпись, прямо-таки артистическая подделка, только вот тут, над буквой «т», я обязательно ставлю черточку, так же как и под «ш».

— Как рассказывает в своих мемуарах английский разведчик Ландау, один видный германский шпион провалился только потому, что на его прекрасно сделанном фальшивом американском паспорте у орла не хватало одного когтя. Может быть, и тут такая мелкая деталь, как отсутствие черточки над «т», поможет понять, чьих это рук работа. А теперь, дорогой Андрей Ильич, поговорим серьезно. Мне кажется, что мы попали в самую гущу развернувшегося вокруг нас шпионажа, — сказал я и, закрыв двери, подробно рассказал коменданту обо всем, что произошло в этот день.