Анна Ривелотэ - Книга Блаженств

• Название: Книга Блаженств
• Автор: Анна Ривелотэ
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-072562-5

Жизнь — это Книга Блаженств. Одни читают ее глубоко и вдумчиво, другие быстро и жадно, третьи по диагонали, а кто-то вовсе грамоты не знает. Нам неведомо, кто ее пишет для нас, кто предназначает ее нам, безликим, спящим в коконе небытия, кто готовит нам волшебный, уму непостижимый дар. На полях Книги Блаженств пишут свои истории герои Анны Ривелотэ — друг для друга, и каждая — о любви. Истории любви, истории жизни дробятся, срастаются и расслаиваются на тысячи зеркал — в них отражаются судьбы, и лица, и кубинское солнце, и венецианские каналы. Истории текут сразу в нескольких направлениях во времени и пространстве, разветвляются кровеносными сосудами, нервными окончаниями, преумножаются: одна любовь — одна жизнь. В них звучат румба, и новосибирский рок, и песни, которые никогда не будут спеты. В них снятся ромовые сны и таинственно сияет лунный сахар… И в этом сиянии так легко ошибиться, перемешав страницы своей и чужой жизни…

---

— Альбина — это твоя бабушка?

— Ну как тебе сказать. Бабушка — это ее роль. Вообще, она моя подруга. Говорят, родителей не выбирают. Но мы, Идущие Вспять, можем сами выбрать тех людей, которые будут с нами до самого конца. Ну, до того конца, где у вас — начало. Обычно это наши друзья. Понимаешь, когда я стану совсем крошечной, разучусь разговаривать и ходить, обо мне должен будет кто-то заботиться. Кормить из бутылочки, менять пеленки. Альбина согласна сделать это для меня. А потом, дойдя до состояния эмбриона, без пуповины, связывающей меня с матерью, я умру, и она меня похоронит.

— Так ты не знаешь, кто были твои настоящие родители?

— Я начала свой путь в одиночестве, если ты это имеешь в виду.

— А кто в таком случае дал тебе имя?

— Добрые люди, которые нашли и подобрали меня у завода Михельсона. Того самого, где Фанни Каплан в Ленина стреляла. А Ольгой назвали по святцам, потому что сама я, сколько они ни выпытывали, свое имя сказать не могла. Я тогда говорить еще не умела. Всё это я потом от них узнала. Ты вот, к примеру, много помнишь из того, что с тобой было в первые три года твоей жизни?

— Да практически ничего.

— Вот и я — ничего, — вздохнула Михельсон, — года до тысяча девятьсот двадцать третьего.

— Ни фига себе! — присвистнула Матильда. — Так ты уже такая старая?!

Лёка усмехнулась:

— Не очень-то учтиво с твоей стороны.

— Прости, пожалуйста, я больше не буду! А что было в двадцать третьем? — От любопытства Матильда едва из тапочек не выпрыгивала. Но Лёка схватила ее за руку и посмотрела на часы с львенком.

— Мне пора. Альбина будет волноваться. Я тебе потом всё расскажу.

На следующий день в классе Михельсон демонстративно пересела к Матильде за последнюю парту. Одноклассники предваряли бойкот шепотками: никто не ожидал, что Лёка возьмет сторону Мати, и теперь не могли решить, как с ней себя вести. Лёка поправила на плечах подаренный Ниной платок и громко сказала, ни к кому особенно не обращаясь:

— Зря вы вчера к нам на день рождения не пришли. Классно было. Мы даже видео смотрели.

— Да ладно? — не выдержал один из мальчишек. — А какой фильм?

— «Полицейскую академию», — храбро соврала Лёка. Идейно нестойкие завистливо загудели. Им расхотелось бойкотировать Матильду, в чьем распоряжении был видеомагнитофон.

На самом деле никакого видеомагнитофона, конечно, не было. Но уличить Матильду во лжи никто из одноклассников так и не смог. Больше она не звала их в гости.

На время их недолгой дружбы секрет Лёки потеснил в сердце Матильды все секреты Павликиной мастерской. Она, затаив дыхание, слушала рассказы подруги о прошлом, о тех временах, когда не было на свете ни Мати, ни ее родителей, но многие вещи просто не укладывались у нее в голове. Однажды она спросила:

— Лёка, тебя можно убить?

— Нет, Матюша, нельзя. Как ты это себе представляешь? Прервать мою жизнь — значит изменить дату смерти. Но ее нельзя изменить. Там, в будущем, она уже существует. Мы ведь не можем изменить дату твоего рождения?

— Не можем.

— То-то и оно.

— Но что-то не сходится! Как так?! Вот если я сейчас возьму камень и дам тебе по башке, тебе что, ничего не будет?

— А ты попробуй.

Теперь Матильда может вспоминать все это с улыбкой. Но тогда ей было не до смеха. Конечно же она не могла и не собиралась убивать Лёку Михельсон, но не попытаться убить ее означало отказаться от возможности поставить величайший естественнонаучный эксперимент. Матильда даже пробовала внушать себе, что Лёка — всего лишь странная девочка с больной фантазией, прочитавшая слишком много книг, и если, скажем, задушить ее, она просто так и умрет, как самая обычная странная девочка, а Мати отправится в тюрьму, как самая обычная девочка-убийца. Это отрезвляло. Но ненадолго.

Если Лёка говорила правду, выходило, что всё, куда ни плюнь, предопределено, окончательно и неизменно. На камеру временной тюрьмы сверху падал потолок, и она становилась совершенно плоской. Матильда извивалась под этим потолком, задавая себе все новые и новые вопросы: может ли убить Лёку другой контрамот, отняв у нее не конец, а начало жизни? Куда в этом случае исчезнут воспоминания о Лёке других людей, знавших ее совсем старой?.. Разумеется, ответов на них она так и не получила, а величайший эксперимент не состоялся. Просто Матильде пришлось смириться с существованием непостижимых вещей.

Мне думается, смириться с непостижимостью — это не значит признать бессилие своего разума. Это акт доверия Богу, Которому одному ведомы все причины и следствия.

Как-то раз, выйдя после занятий из школы, Лёка и Мати остановились на крылечке поболтать. Неподалеку затормозил автомобиль; из автомобиля вышел высокий молодой мужчина в вельветовом пиджаке. Мужчина наклонился и протянул руки навстречу сбегающей по ступенькам первоклашке с огромным бантом. Лёка, застыв, секунду смотрела на него, потом резко повернулась спиной и нахмурилась.

— Не хочешь, чтобы он тебя видел? — спросила Матильда. — Ты знаешь его?

— Мой бывший любовник. Встречалась с ним, когда мне было семнадцать. Всё удивлялся, какая я опытная, — фыркнула Михельсон. Мати остолбенела. До этого ей как-то не приходило в голову, что у Лёки были любовники.

Однажды Костя притащил во двор порнографические карты, всего несколько штук. Собственно, это были черно-белые фотографии очень плохого качества, мятые и замусоленные. Он сказал, что нашел их у старшего брата. Рассматривая нелепые переплетения голых некрасивых тел, Мати поинтересовалась, чем заняты эти люди.

— Как чем?! Они делают это самое. — Костя для наглядности сомкнул в кольцо пальцы левой руки и потыкал в него указательным правой. По тому, как рассеянно кивнула Матильда, он догадался, что она вообще не представляет, о чем речь. — Понимаешь, когда делают это самое, мужчина ложится на женщину и засовывает свое кое-что в ее кое-что. Потом у них от этого бывают дети.

— Подожди, ты что, хочешь сказать, что наши родители, чтобы нас завести, делали это самое?

— Ну нет! — замахал руками Костя. — Родители — это же совсем другое дело. Приличные люди такими глупостями не занимаются. Приличные люди женятся и потом спят в одной постели. От этого у них дети. А это самое… В общем, нельзя это делать. Плохие люди это делают. И называются они плохими словами, которые нельзя вслух произносить. Особенно при взрослых.

Матильда отложила карты. Ей стало противно, как будто она увидела жирного белого паука.

— Что за слова-то? — недоверчиво спросила она.

— Женщина, которая делает это самое, называется проститутка.

— А мужчина?

Костя неуверенно помолчал, а затем важно изрек:

— Пидарас!

И добавил:

— Только никому не говори, что от меня узнала.

К тому времени, когда Матильда познакомилась с Лёкой, ей уже было известно, как жестоко ее надул Костя Храмцов. Но каким образом всё прояснилось, она бы предпочла не вспоминать.

В те дни Павлик совсем не появлялся дома. После того как Нина погубила Мистера Папагосту, он переселился в бытовку на стройке. Его недомогание, к счастью, не обернулось ничем серьезным. Уходя, Павлик грустно потрепал Матильду по волосам и даже не стал запирать мастерскую: ему уже было все равно, разгромит ее Нина, как обещала, или нет. Нина боялась, что он запьет и его прогонят с работы, но и к спиртному он охладел.

Теперь Мати, оставаясь дома одна, могла проводить время в комнате Павлика. Напуганная поведением мужа, Нина не решилась привести угрозу в исполнение, и в мастерской всё оставалось на своих местах. Перед Матильдой она тоже как будто робела и притворялась, что не замечает визитов дочери в бывшую спальню. Еще бы ей не робеть: вид собственного ребенка в состоянии, зловеще именуемом «grand mal»[3], надолго и прочно впечатывается в память. Мати наслаждалась нежданной свободой; не приближаясь к матери, она чувствовала себя гораздо лучше.

Стоял славный февральский денек. Матильда возвращалась из школы, предвкушая часы уединения с книжкой на Павликиной тахте. Последний урок отменили: учительница узнала, что у нее только что ощенилась собака, и помчалась домой. По этому поводу Костя с другими мальчишками отправился играть в футбол, и теперь Маги шла через рощу одна, лениво пиная пакет с физкультурной формой. Подойдя к подъезду, она увидела машину Луговых и радостно взлетела на второй этаж.

Если бы Леонида Лугового спросили, за каким лешим в тот день он отправился в Сьенфуэгос, пожалуй, он не смог бы ответить хоть сколько-нибудь вразумительно. Еще накануне он сказался на службе больным, а своей жене Елене наврал что-то про очень важное интервью. Изначально он планировал провести время где-нибудь поближе к Варадеро, в одиночестве валяясь на пляже, как делал всегда, когда чувствовал себя смертельно уставшим от семьи и работы. Но вместо этого рванул за триста километров от Гаваны, проклиная собственное любопытство, и к полудню прибавил к списку третью ложь, заявив Нине Палс, что случайно оказался в Сьенфуэгосе по делам и зашел на минутку засвидетельствовать свое почтение. На самом деле ему хотелось проверить, действительно ли то, что он уловил в их предыдущую встречу, было огоньком обоюдного желания, или ему просто показалось.