Сергей Зенкин - Интеллектуальный язык эпохи: История идей, история слов

• Название: Интеллектуальный язык эпохи: История идей, история слов
• Автор: Сергей Зенкин
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-86793-857-4

Исторический контекст любой эпохи включает в себя ее культурный словарь, реконструкцией которого общими усилиями занимаются филологи, искусствоведы, историки философии и историки идей. Попытка рассмотреть проблемы этой реконструкции была предпринята в ходе конференции «Интеллектуальный язык эпохи: История идей, история слов», устроенной Институтом высших гуманитарных исследований Российского государственного университета и издательством «Новое литературное обозрение» и состоявшейся в РГГУ 16–17 февраля 2009 года. Организаторы конференции — С. Н. Зенкин и И. Ю. Светликова. В настоящем сборнике публикуются статьи ее участников.

---

56

«От природы нестабильные, пластичные и переменчивые области простираются на всю конституцию человека» [Gehlen 1964: 42].

57

«Здесь мы описали „ритуал“, то есть действие, которое должно соотноситься с самим собой […] Такая активно осуществляемая рефлексия поведения называется стилизацией; с внешней точки зрения, действие состоит в нормировании или стилизации самого себя» [Gehlen 1964: 80].

58

Не следует забывать, что социология обрамляет все эти дискурсы в книге Гелена: именно в рамках социологии вызревает понятие институции. Впрочем, понятие институции у Гелена стоит на стыке различных наук и тяготеет к философии.

59

Термин «стилизация» у Гелена имплицитно отсылает к категории стилей жизни (Lebensstile) у Эриха Ротакера.

60

Гелен противопоставляет статус субъективно выбранной роли. Статус — это институционализованная роль, как об этом писал Игорь Смирнов [Смирнов 2004: 221–222].

61

Хотя можно предположить, что Гелен все же читал Батая. По крайней мере, название его поздней книги «Мораль и гипермораль» (1963) использует термин «гипермораль», введенный Батаем для определения морали суверена (этот термин появляется, к примеру, в предисловии к книге «Литература и зло»: «Литература […] является ярко выраженной формой Зла — Злом, обладающим, как мне думается, особой, высшей ценностью. Этот догмат предполагает не отсутствие морали, а наличие „сверхнравственности“» [Батай 2000: 123]). Однако если у Батая «гипермораль» означает свободную манипуляцию с добром и злом, свойственную суверену, то у Гелена «гипермораль» становится выражением гипертрофированного морализаторства, характерного для послевоенной культуры. Для Батая гипермораль суверенна, тогда как мораль — относительна; между тем для Гелена важна категория плюрализма моральных систем. В негативном смысле «плюрализм моралей» интересовал и Батая, задумывавшего сочинение «Система моралей». Концепции гиперморали у Батая посвящена небольшая глава в книге Мишеля Сюриа [Surya 2002: 425–431].

62

Среди этих причин нужно назвать политические (Гелен сформировался как исследователь в тоталитарной Германии, тогда как Батай творил в либерально-демократической Франции), социальные (Гелен с самого начала утверждал себя как академический ученый, лояльный по отношению к существующей власти, тогда как Батай занимал маргинальную позицию в научном обществе) и дискурсивные (оба философа старались быть интердискурсивными, но если у Гелена это происходило в рамках междисциплинарности на основе академических наук, то Батай пытался объединить философию с литературой и священнослужением).

При этом оба философа развивали различные варианты негативной антропологии: если человек для Гелена основан на «нехватке», то у Батая homo избыточен, однако этот избыток подразумевает разрушение. В «Суверенности» Батай утверждает, что «имя „человек“ всегда связано с невозможной комбинацией взаиморазрушительных движений» [Батай 2006: 420–421].

Не менее важна категория «отсрочки», центральная для обоих авторов, однако эта тема должна стать предметом отдельной работы.

63

Суверенность у Батая утверждает себя как отрицание — но это другое отрицание, чем в 1930-е годы. В «Эротизме» Батай пишет: «человек — это такое животное, которое не просто принимает природную данность, но и отрицает ее […]. Параллельно с этим человек отрицает себя самого, воспитывает себя, отказывается, например, давать свободу удовлетворению своих животных потребностей […] поскольку существует человек, постольку существует, с одной стороны, труд, а с другой — отрицание животного начала в человеке посредством запретов» [Батай 2006: 655–656]. Как видно из этого фрагмента, отрицание Батай интерпретирует как моральное усилие.

64

Хотя «Суверенность» была опубликована целиком лишь в 1976 году, Деррида мог читать ту главу, где Батай рассуждает о соотношении суверенности и смерти. Этот текст (глава вторая из первой части) вышел в июльском номере батаевского журнала «Критик» за 1953 год под названием «Парадокс смерти и пирамида». Тот факт, что Деррида ориентировался именно на этот текст Батая, доказывает и ход рассуждений французского постмодерниста, обосновывающего свою концепцию фармакона древнеегипетскими легендами.

65

Другой подход к сравнению Шмитта и Батая см. в предисловии С. Зенкина к книге «Проклятая часть». Зенкин считает, что как Шмитт, так и Батай размышляли о суверенности как о предельном опыте, в котором проявляет себя абсолютный субъект [Зенкин 2006: 33].

66

В интерпретации искусства у Батая можно заметить влияние Шеллинга, для которого искусство было абсолютно, поскольку допускало тождество субъекта и объекта.

67

Любопытно, что в семейной жизни Батай совмещал «субъективную суверенность» поэта с «объективной суверенностью» феодальной эпохи. Начиная с середины 1940-х годов, то есть и в годы написания «Суверенности», он живет с Дианой Евгеньевной Кочубей де Богарне, в чьих жилах текла кровь герцогов Лейхтенбергских, с одной стороны, и Жозефины де Богарне, с другой. Может быть, отчасти поэтому Батай с таким вниманием обращается в 1950-е годы к проблеме феодального господства? Этому предмету посвящена и последовавшая за незавершенной «Суверенностью» книга Батая «Процесс Жиля де Рэ» (1958): в ней анализируется беспредельное «падение» феодального господина, которому не удалось достичь субъективной суверенности.

68

От биологии и этнологии предвоенного периода послевоенный Кайуа переходит к социологии, которая позволяет ему развить философию тотального контроля: «…убедившись, что между играми, нравами и институтами закономерно существуют тесные отношения компенсации или близости, представляется достаточно разумным поставить вопрос о том, не заложена ли сама судьба различных культур, их шансы на успех или риск застоя, в предпочтении, которое они отдают той или иной из элементарных категорий, на которые я разделил игры и которые обладают неравной продуктивностью. Иначе говоря, я занимаюсь не просто социологией игр. Моя задача заложить фундамент социологии, основанной на играх» [Кайуа 2007: 95].

69

Проблема опасной «склонности» возникает и в следующей книге Кайуа «Беллона, или Склонность к войне».

70

См.: Foucault М. «Il faut défendre la société». Cours au Collège de France (1975–1976) / Ed. s. dir. F. Ewald & A Fontana par M. Bertani & A Fontana Paris: Gallimard/Seuil, 1997; Foucault M. «Society Must Be Defended». Lectures at the College de France. 1975–1976. / Transl. by D. Macey. New York: Picador, 2003.

71

Цитаты из нее приводятся по русскому изданию: Фуко М. «Нужно защищать общество»: Курс лекций, прочитанный в Коллеж де Франс в 1975/76 учебном году / Пер. Е. А. Самарской. СПб.: Наука, 2005. Далее везде в сносках — НЗО.

72

НЗО. С. 291.

73

Там же. С. 148.

74

Там же. С. 76.

75

Там же. С. 74.

76

Там же. С. 69.

77

Там же. С. 75.

78

НЗО. С. 31.

79

Там же. С. 29–30.

80

Там же. С. 28–29.

81

НЗО. С. 47.

82

Там же. С. 35.

83

НЗО. С. 63.

84

При этом, как известно, он уделяет большое место военным институтам в описании формирования «дисциплины» (см.: Фуко М. Надзирать и наказывать/ Пер. В. Наумова под ред. И. Борисовой. М.: Ad Marginem, 1999. С. 197–285).

85

Hoffman М. Foucault's politics and bellicosity as a matrix for power relations // Philosophy and Social Criticism. 2007. Vol. 33. № 6. P. 756–778.

86

В своих последующих работах он будет весьма осторожно пользоваться этим различием, специально оговаривая, что оно не носит универсального характера. Так, в своей аннотации к курсу «Рождение биополитики» 1979 года он напишет: «Речь идет не столько о том, чтобы превращать различие между государством и обществом в историко-политическую универсалию […] сколько о попытке увидеть в этом различии форму схематизации, типичную для конкретной технологии управления» (цит. по: Фуко М. Рождение биополитики // Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. Ч. 3 / Пер. Б. М. Скуратова под общ. ред. В. П. Большакова. М.: Праксис, 2006. С. 154). О пренебрежительном отношении Фуко к универсальности этого различия см. любопытную критическую статью, написанную с либеральных позиций: Neocleous М. Perpetual war, or «war and war again»: Schmitt, Foucault, fascism // Philosophy and Social Criticism. 1996. Vol. 22. № 2. P. 47–66.