Тим Пауэрс - Гнёт ее заботы

• Название: Гнёт ее заботы
• Автор: Тим Пауэрс
• Жанр: Альтернативная история

Еще одна книга как и Врата Анубиса написанная в жанре альтернативной или крипто истории, истории, где события хорошо нам известные тесным образом переплетаются с вещами, ускользающими от нашего взгляда. Где величайшие поэты всех времен занимают свое вдохновение у вампиров и ламий, иссушающих их и взимающих за свою заботу кровавую плату. Где хирург Майкл Кроуфорд едет на свою свадьбу и еще не знает о той роли, которую ему суждено сыграть в жизни великих поэтов. Где над всем старым светом огромной мрачной тенью реет австрийская империя Габсбургов. А с высоты на всю эту мышиную возню молчаливо взирают вечные горы.

---

Усилием воли Кроуфорд сдержал порыв потереть помятые руки. ― Хорошо, ― сказал он, ― но передайте Байрону, когда он проснется, что мне нужно с ним поговорить.

― Он уже поднялся, ― сказал Джузеппе, ― но ему слишком нездоровится, чтобы с кем-нибудь говорить.

Кроуфорд задавался вопросом, почему этот человек, казалось, испытывал к нему неприязнь. Может, он слышал, как Кроуфорд провел свой последний месяц, и осуждает нефандос; или, может, просто потому, что дети Ханта вгоняют всех слуг в дурное расположение духа.

Кроуфорд покорно вернулся обратно и сел на постель, но когда слуга вышел, он снова с трудом поднялся на ноги.

В коридоре никого не было, и он, ковыляя по холодному каменному полу, добрался до комнаты Байрона и постучал в массивную дверь.

― Входи, Зеппи, ― откликнулся Байрон, и Кроуфорд отворил дверь.

Как и большинство внутренних комнат итальянских домов, в которых Кроуфорду довелось побывать, спальня Байрона была темной и безрадостной. Кровать, на которой лежал лорд, выделялась в полумраке черной укрытой пологом необъятной конструкцией, на спинке которой, заметил Кроуфорд, был изображен герб Байрона.

― Какого черта ты здесь делаешь? ― сердито спросил Байрон, садясь на постели.

― Я слышал, ты болен.

― Что-то я сомневаюсь, что ты пришел справиться о моем здоровье. Он откинулся обратно на украшенные кисточками подушки. ― Да, я болен. Думаю, он негодует, что я пробыл так долго в море. Она ревнует по поводу времени проведенного вне ее власти, так что теперь, в наказание, терзает меня лихорадкой с удвоенной силой.

Кроуфорд знал, что оба местоимения адресовались одному и тому же существу. ― Пора начинать, ― сказал он, без приглашения садясь в богато украшенное кресло, стоящее возле кровати. ― В любой день Хант может уплыть с этим чертовым сердцем в Англию, да и ты, судя по всему, не становишься сильнее.

― Не домогайся до меня, Айкмэн ― я делаю это для твоей чертовой жены…

― А так же для себя и оставшихся у тебя детей.

… И не перебивай меня, черт возьми! Не могу же я путешествовать в таком состоянии! Да ты и сам развалина, ты только посмотри на себя! Мы не можем отважиться на столь рискованное предприятие, пока… не сделаем все, что в наших силах, чтобы оно могло увенчаться успехом.

На столе возле головы Байрона лежала доска для писания и рукописные листы, и Кроуфорд, глаза которого к этому времени уже достаточно приспособились к царящему в комнате полумраку, смог разобрать, что листы были исписаны характерными восьмистишиями[378]. Вероятно, это было продолжение Дон Жуана, по-видимому, бесконечной поэмы, которую Байрон начал писать в Венеции в 1818.

Байрон проследил за его взглядом, и теперь открыл было гневно рот ― но Кроуфорд вскинул руку, призывая его замолчать.

― Я сказал что-нибудь? ― спросил Кроуфорд. ― Я ни слова тебе не сказал.

Байрон, казалось, немного расслабился. ― Да, верно. Вот что, если тебе так уж необходимо проявлять кипучую деятельность, почему бы тебе не пойти и не стянуть сердце? Хант хранит его на полке внизу.

― Надеюсь, хоть дети его туда не доберутся.

Байрон моргнул. ― Нет, если не догадаются притащить стул, теперь, когда ты об этом упомянул ― если здесь, конечно, остался еще хоть один стул, который они не разломали. Так что думаю, было бы хорошей идеей, пойти тебе и сделать это прямо сейчас.

Байрон совершенно очевидно не горел желанием составить ему компанию, так что Кроуфорд покинул комнату, доковылял до лестницы и начал спускаться вниз.

На лестничной площадке восседал бульдог Байрона, но он лишь поднял голову и покосился на Кроуфорда, когда тот с опаской прошаркал мимо. Кроуфорд припомнил, что Байрон не раз внушал собаке не «позволять никаким чертовым Кокни[379]» подниматься наверх в его апартаменты. Теперь, спускаясь по последним ступеням, он улыбнулся. На обратном пути, сказал он себе, не забудь сказать Привет, песик, с самым что ни на есть культурным выговором.

Очутившись в парадном холле, он быстро прошаркал к арочному проходу, который вел в комнату, что служила Хантам гостиной. Комната была пуста, хотя каракули на стенах напомнили ему, что дети могут появиться в любую минуту.

Коробка стояла на каминной полке, и он пересек комнату и снял ее. Крышка была не закрыта ― и он, повинуясь внезапному порыву, открыл ее и впился взглядом в обуглившуюся глыбу находящуюся внутри.

Снова его посетило испытанное ранее чувство чудовищной несообразности, космического противоречия, которым она являлась. С чувством тошноты он поспешно захлопнул крышку.

Он вернулся обратно в холл, но сделал лишь два шага по направлению к лестнице, когда услышал, как кто-то неумело пытается открыть тяжелую входную дверь за его спиной; он поспешно скользнул в темнеющую справа узкую арку и обнаружил себя в просторной комнате с каменным полом, тускло освещенной солнечным светом, льющимся через несколько маленьких шестиугольных оконцев.

Воздух здесь был теплее и благоухал запахами чеснока и вяленой ветчины[380]. Со своего места подле огня на него неодобрительно взглянула пожилая женщина, кухарка Байрона, но она лишь покачала головой, и ее взгляд снова вернулся к кастрюле с супом, который она помешивала.

До Кроуфорда донесся оживленный гомон и топот детей Ханта, ворвавшихся в главный холл. «Были ли родители вместе с ними? Если так, Ли Хант, несомненно, заметит пропажу коробки и может, чего доброго, начать кричать об этом, прежде чем Кроуфорд успеет незамеченным проскользнуть наверх».

Справа от него на деревянной столешнице лежало несколько листов обёрточной бумаги из-под мяса, по соседству с несколькими курицами, пребывающими в различных стадиях расчленения, и, повинуясь внезапному вдохновенному порыву, Кроуфорд расправил один из бумажных листов, открыл коробку и безо всякого почтения вывалил на него сердце Шелли; затем схватил большую, бородатую петушиную голову и бросил ее в коробку. Он закрыл крышку и прикинул вес коробки ― с озабоченным удовлетворением отмечая, что ее вес был примерно такой же, как и когда она вмещала в себя сердце Шелли ― а затем плотно обмотал сердце бумагой и подхватил его другой рукой.

Вид обугленного треснувшего сердца Щели заставил его вспомнить о своем собственном, которое столь яростно грохотало в грудной клетке, что голова подергивалась ему в такт. Одному богу известно, что Ханты и слуги подумают о его ноше, если он тут сейчас свалится замертво. Даже Байрон будет удивлен, что это на него нашло.

Он больше не слышал шума детей ― очевидно, они пронеслись насквозь через весь дом и выбежали с черного хода. Задыхаясь, Кроуфорд снова прохромал через холл и арку в гостиную Хантов.

Он водрузил коробку обратно на каминную полку и каким-то чудом заставил себя поспешить назад к входной арке.

Он миновал ее и вышел в холл, но усилие это дорого ему обошлось. В глазах у него потемнело, и он вынужден был осесть на каменный пол с торчащими вверх коленями, крепко стискивая обернутое в бумагу сердце, чтобы быть уверенным, что оно не выскользнет из онемевших трясущихся рук. Лодыжки снова начали кровоточить, и пятки сделались скользкими.

― Что это ты тут тащишь?

Кроуфорд поднял взгляд. Один из отпрысков Хантов, где-то семи лет отроду, взирал на него сверху. Мальчишка хлопнул по стиснутым рукам Кроуфорда. ― Что у тебя там? ― повторил он. ― Думаю, стянул что-то с кухни.

― Потроха, ― выдохнул Кроуфорд. ― Псу отдам.

― Я сам ему отнесу. Я хочу с ним подружиться.

― Нет. Лорд Байрон сказал мне отнести их ему.

― Моя мама говорит, ты мерзкий тип. Ты и правда выглядишь мерзко. Мальчишка изучающее уставился на Кроуфорда. ― Ты ― всего лишь дряхлая старая развалина, верно? Спорим, я без труда отберу у тебя эти объедки.

― Не глупи, ― сказал Кроуфорд, как он надеялся устрашающе взрослым тоном. Он попробовал выпрямить ноги и подняться, но пятки снова поехали в натекшей крови, и попытка закончилась лишь тем, что он ударился об пол своими костлявыми ягодицами. Головокружение и тошнота, вызванные в нем скачущим галопом сердцем, стали гораздо хуже.

Мальчишка захихикал. ― Спорим, ты стащил эти потроха для себя, а потом сырыми сожрешь в своей комнате, ― сказал он. ― Лорд Байрон ничего тебе не говорил, верно? Ты просто вор. Я отниму у тебя этот пакет. Мальчишка возбужденно перевел дух ― очевидно мысль, что он может вот так запросто изводить этого взрослого, подействовала на него опьяняюще.

Кроуфорд открыл рот и начал звать на помощь, но мальчишка громко запел, легко заглушая шум, издаваемый Кроуфордом, и одновременно с этим потянулся и отвесил крепкую пощечину по белобородой щеке Кроуфорда.

К своему ужасу Кроуфорд почувствовал, как из уголков его глаз брызнули слезы. У него не было на все это времени. Если сердце будет обнаружено, Хант надежно упрячет его под замок и без промедления увезет в Лондон ― а что, если этот проклятый мальчишка и в правду отнесет его собаке, а собака возьмет его и съест.