Иван Бунин - Том 4. Произведения 1914-1931

• Название: Том 4. Произведения 1914-1931
• Автор: Иван Бунин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-280-00056-6, 5-280-00055-8

Имя Ивана Бунина (1870–1953) — одного из проникновенных, трагических классиков русской литературы, почетного академика изящной словесности, лауреата Нобелевской премии (1993) — известно во всем мире.

В четвертый том Собрания сочинений вошли произведения И. А. Бунина 1914–1931 годов («Господин из Сан-Франциско», «Легкое дыхание», «Митина любовь» и др.).

http://ruslit.traumlibrary.net

---

В состоянии растерянности, неопределенности в мае 1918 года Бунины выехали в Одессу, где прожили больше года. Там Иван Алексеевич, пытаясь отвлечься от реальности, написал несколько мелких рассказов. Один из них — «Исход» — о смерти старого князя; его безумно оплакивает деревенская калека Анюта, которая любила его всю жизнь, о чем он, конечно, и не подозревал. Здесь слышится перепев «Суходола», с роковыми страстями его персонажей. В рассказе «Готами» Бунин пересказывает древнеиндийскую легенду о девушке, которую полюбил царский сын, а когда она родила «дитя», охладел к ней, и она покорно приняла это, так как была «смиренна сердцем»…

Желание уехать стало бесповоротным. Вера Николаевна, которая вела записи почти день за днем, так передает состояние Ивана Алексеевича и причины его решения: «Вчера (25 декабря 1919 г. — А. С)… Ян[54]…хорошо говорил о том, что он не может жить в новом мире, что он принадлежит к старому миру, к миру Толстого, Москвы, Петербурга. Что поэзия только там, а в новом мире он не улавливает ее. Когда он говорил, то на глазах у него блестели слезы. Ни социализма, ни коллектива он воспринять не может, все это чуждо ему». Дальше она приводит его слова: «Никогда я не примирюсь с тем, что разрушена Россия… Я никогда не думал, что могу так остро чувствовать».

6 февраля 1920 года Иван Алексеевич с Верой Николаевной поднялись на борт маленького французского парохода «Спарта»; через три дня пароход отчалил, и русский берег навсегда исчез за горизонтом…

И вот Бунин — добровольный изгнанник. Константинополь, София, Белград; с марта 1920 года — Париж. Во Фракции писателю суждено было прожить до конца дней — тридцать три года.

Первое время Бунин продолжал пребывать в глубокой депрессии, говорил, что хуже жизни еще никогда не было, заболел и не рад был выздоровлению. Узнав о смерти брата Юлия, стал жестоко корить себя за отъезд, считал, что и его жизнь кончилась… Поверял свои жалобы дневнику, где называл свою жизнь диким сном, который унес все счастье жизни. Вспоминал молодость и бесконечно мучил себя думами о промелькнувшей жизни. Старался работать и приходил в отчаяние, что «все не то», что ничего больше не напишет, что — «полный банкрот». Невозможно не привести хотя бы некоторые из бунинских записей:

«Нынче прелестный день, теплый — весна, волнующая, умиляющая радостью и печалью… Все вспоминалась молодость. Все как будто хоронил я — всю прежнюю жизнь, Россию» (8 мая 1921 г.).

«Сон, дикий сон! Давно ли все это было — сила, богатство, полнота жизни — и все это было наше, наш дом, Россия! Полтава, городской сад. Екатеринослав, Севастополь, залив, Графская пристань, блестящие морские офицеры и матросы, длинная шлюпка в десять гребцов… Сибирь, Москва, меха, драгоценности, сибирский экспресс, монастыри, соборы, Астрахань, Баку… И всему конец! И все это было ведь и моя жизнь! И вот ничего, и даже последних родных никогда не увидишь! А, собственно, я и не заметил как следует, как погибла моя жизнь… Впрочем, в этом-то и милость божия…» (21 июня 1921 г.).

«Поздно засыпаю — очень волнуюсь, что не пишу, что, может, кончено мое писание, и от мыслей о своей промелькнувшей жизни» (17 января 1922 г.).

«Люди спасаются только слабостью своих способностей, — слабостью воображения, недуманием, недодумыванием» (21 января 1922 г.).

«„Я как-то физически чувствую людей“ (Толстой). Я всё физически чувствую. Я настоящего художественного естества. Я всегда мир воспринимал через запахи, краски, свет, ветер, вино, еду — и как остро, боже мой, до чего остро, даже больно!..» (22 января 1922 г.).

«По ночам читаю биографию Толстого, долго не засыпаю. Эти часы тяжелы и жутки. Все мысль: „А я вот пропадаю, ничего не делаю“. И потом: „А зачем? Все равно — смерть всех любимых и одиночество великое — и моя смерть!“» (10/23 января 1922 г.).

«Дождь. Стараюсь работать. И в отчаянии — все не то!» (5/18 февраля 1922 г.).

«Солнце, облака, весна, хотя еще прохладно. Вышел на балкон — 5-й час — в чистом, углубляющемся небе одно круглое облако висит. Вспомнил горы, Кавказ, небо синее, яркое, и в нем такое же облако, только ярче, белее — за что лишил меня бог молодости, того, теперь уже далекого времени, когда я ездил на юг, в Крым, молодой, беззаботный, людей, родины, близких? Юлий, наша поездка на Кавказ… Ах, как бесконечно больно и жаль того счастья!» (7/20 февраля 1922 г.).

«…Мучительное желание и писать и чувство, что ничего не могу, что я полный банкрот — и что вот-вот откроется эта тайна» (18 марта 1922 г.).

Очень, очень медленно возвращается к писателю душевное равновесие, да и то весьма зыбкое:

«День моего рождения. 52. И уже не особенно сильно чувствую ужас этого. Стал привыкать, притупился.

День чудесный. Ходил в парк. Солнечно, с шумом деревьев. Шел вверх, в озарении желто-красной листвы, шумящей под ногой. И как в Глотове — щеглы, их звенящий щебет. Что за очаровательное создание! Нарядное, с красненьким, веселое, легкое, беззаботное. И этот порхающий полет. Падает, сложив крылышки, летит без них и опять распускает…» (23 октября 1922 г.).

Настроения Бунина пессимистичны, неустойчивы. Больше всего ему хотелось бы забыть о действительности. Он погружается в свои старые записи о поездке на Цейлон, пишет рассказы «Третий класс», «Ночь отречения». Глубоким отчаянием вызван рассказ о художнике, который, стремясь воплотить на своем полотне божественную мировую гармонию, независимо от своей воли запечатлевает картину ужасающего разрушения и гибели («Безумный художник»). А следом, словно набравшись мужества, Бунин создает ярчайшую в своей правдивости, беспощадности и художественной: силе сцену собственного бегства за границу из Одессы на хлипком: французском суденышке («Конец»)…

На чужбине Бунин так и не «привился», остался обособленным, не примкнул ни к одной; из эмигрантских, литературных группировок, не участвовал в идейных склоках, которые считал не более чем глупой игрой. Гордость и одиночество — вот что было невысказанным, неосознанным его девизом. «Всякая сосна своему бору шумит. А где мой бор? С кем и кому мне шуметь?» — на этот вопрос он никогда не нашел ответа, не обрел утешения.

У птицы есть гнездо, у зверя есть нора.
Как горько было сердцу молодому,
Когда я уходил с отцовского двора,
  Сказать прости родному дому!

У зверя есть нора, у птицы есть гнездо.
  Как бьется сердце, горестно и громко,
Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом
  С своей уж ветхою котомкой!

(Стихотворение 1922 года)

Дом — это ведь не только крыша над головой (она у Бунина, конечно, была). Дом— это место, с которым человек сроднился. Бунин не сроднился с Францией, она не стала его второй родиной. И, может быть, самое выразительное доказательство тому — следующее. Несмотря на то что Бунина почитали, издавали, хвалили, у него вырвались однажды — это было через десять лет после приезда за границу — горькие слова: «Как обидно умирать, когда все, что душа несла, выполняла — никем не понято, не оценено по-настоящему!»

Панацеей от всех больных проблем, прибежищем от тоски и вернейшим утешением для Бунина незыблемо остается природа, — часть его души; изо дня в день, из года в год, вплоть до самых последних, не устает он воспевать ее, разговаривать с нею. Если собрать записи Бунина за все годы, посвященные природе, погоде, краскам, свету, запахам, — получится огромное стихотворение — поэма — в прозе…

«Цветет гранатовое дерево — тугой бокальчик из красно-розового воска, откуда кудрявится красная бумажка. Листики мелкие, глянцевитые, темно-зеленые. Цветут белые лилии — стоят на обрыве против моего окна и так и сияют насквозь своей белизной, полные солнечного света. С неделю назад собирали апельсинный цвет, флердоранж» (1/14 июля 1924 г.).

«Когда Марс восходит, он красный. Потом оранжевый.

В 4-ом часу ночи проснулся. Истинно дивное небо! Все точно увешено золотыми цепями, созвездиями. Над горой направо, высоко, — совершенно золотой серп месяца, ниже, под ним, грозное великолепие Ориона, а над ним, севоем в высоте, — Стожар. Направо, почти над седловиной Наполеона, над горой крупной золотой звездой садится Марс» (10/23 августа 1924 г.).

В творчестве Бунина 20-х годов, как никогда, сильна борьба двух начал: мрака и света. Так, в рассказах «Город царя царей» (о стертой с лица земли древнецейлонской столице), «Огнь пожирающий» (о смерти прекрасной женщины, от которой осталась лишь горстка пепла) писатель побежден чувством безнадежности. А рассказ «Несрочная весна», не знающий себе равных по страстности выраженных в нем чувств любви и отчаяния, являет собою переломный момент в миросозерцании автора. Это, пожалуй, единственный рассказ, написанный Буниным как бы из некоего далека и высока, почти сновиденный, где описываемое не воссоздано с натуры, а воображено. Ибо, при всей кажущейся конкретности деталей (пассажиры в грязном вагоне, чай в каком-то трактире и т. п.), всё здесь, в сущности, абстрактно, условно, всё — страшный сон, а не реальность. Впрочем, реальность есть, единственная и сильнейшая: это — одиночество автора, смертельное, безнадежное, непреходящее. Проще и легче всего усмотреть в этом произведении один лишь реквием по прекрасному разрушенному прошлому и анафему зловещему и неуютному настоящему. Пусть и так, но главное, однако, в другом: в муках порыва из тьмы к свету, от разрушения — к жизни, поиски человеком опоры в мире, изначально и неотразимо подверженном катастрофам, насилию, жестокостям. Такая опора, такой выход — природа, не подвластная никакому злу; такая опора — прекрасное, созданное на земле руками и духом человека, начиная от изумительных дворцов и кончая волшебными стихами; все та же красота, которая спасет мир, — эту «формулу» Достоевского Бунин, сам того не ведая (ибо Достоевского не любил и не принимал), как бы подхватывает и утверждает. И в финале «Богини Разума» (1924) уже прямо досказано то, что недоговорено в «Несрочной весне»: «…от жизни человечества, от веков, поколений остается на земле только высокое, доброе и прекрасное, только это. Все злое, подлое и низкое, глупое в конце концов не оставляет следа: его нет, не видно. А что осталось, что есть? Лучшие страницы лучших книг, предание о чести, о совести, о самопожертвовании, о благородных подвигах, чудесные песни и статуи, великие и святые могилы, греческие храмы, готические соборы… и „смерткю смерть поправ…“»