Лидия Обухова - Любимец века. Гагарин

• Название: Любимец века. Гагарин
• Автор: Лидия Обухова
• Издательство: Молодая Гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1979

О Гагарине

---

Но до сих пор в благодатной тени под дубами беспорядочно теснят друг друга гигантские лопухи величиною со слоновьи уши; дикая конопля со своим пьяным терпким запахом; крапива, подстерегающая у тропинок; сумрачный чертополох и горько-сладостная полынь.

«Методический городок» окружен низким палисадом в две поперечные досочки именно от нашествия этих сорных растений, а не от людей, потому что перешагнуть его курсантским сапогам ничего не стоит. Круговая скамейка человек на шесть-семь, перед нею наклонный столик с фанерной крышкой - на ней, как всегда, нацарапаны фамилии и имена, красуются чернильные рожицы. В нескольких шагах, перед аудиторией, на стволе дуба - грифельная доска с нестертыми меловыми фигурами. А перед доской такой же фанерный с чурбаком-подставкой стол инструктора величиною в развернутую газету. Место занятий каждой группы всего лишь несколько квадратных метров. У соседнего дуба - другая доска и другие скамейки.

Но главное место - это прямоугольник, засыпанный песком и ограниченный рамкой из кирпичей: шесть кирпичей в длину и пять в ширину. Если встать посредине, то раскинутые руки как раз и пересекут воображаемый аэродром по диагонали.

Крошечный слепок аэродрома - место занятий на сорок восемь учебных часов. Владимир Павлович Каштанов кладет окурок на землю, прикладывает к нему ветку - получается посадочное «Т». Самолет - зеленый лист - огибает окурок против часовой стрелки, взлетает, поднятый его рукой, и делает круг, который скорее не круг, а четырехугольник «коробочкой»: прежде чем сделать разворот, летчик привычно отмеряет глазами угол в 45 градусов относительно посадочного «Т»; проходит следующую прямую, снова ориентируется на выложенный знак, поворачивает, а все вместе это составляет круг над аэродромом, первое упражнение курсанта. Полет занимает шесть минут.

На сто две минуты меньше того победительного круга, которым впоследствии Гагарин опоясал планету. И до этого часа было уже не так далеко.

Пока же он вместе со всеми стоял перед жестяным щитом, где большими желтыми пятнами были обозначены зоны полетов. На этом плане можно было увидеть и черные палочки городка, и синий лоскут Волги с косичками впадающих в нее малых рек...

Видимо, стезя индустрии не привлекала Гагарина с самого начала. Он учился хорошо, потому что все делал хорошо, но нравилось ему что-то другое. Что именно? Как было узнать, не испытав? Его тянули к себе порядок, четкость и возможность более убыстренного движения по жизни. А его страсть к нагрузкам, каждый раз чуть превышающим сегодняшние силы, оставалась неизменной во все времена.

Об этой страсти впервые рассказал мне летчик Мартьянов, которого газетные репортажи в триумфальные апрельские дни 1961 года броско окрестили «первым учителем космонавта».

Но мне кажется, что значение Мартьянова прежде всего в том, что Юриному желанию летать он придал необходимую душевную наполненность. И сделал это не путем занятий, а собственной личностью.

У Мартьянова спокойные, прямо смотрящие глаза, присоленные ранней сединой гладкие волосы (сорок ему еще только исполнится), твердый рот со слегка извилистой верхней губой, что придает лицу выражение и легкой ироничности, и какого-то особого доброжелательного внимания. Он вдумчив, прямолинеен в суждениях и, должно быть, где-то в глубине души мягок и горд.

Из своих первых курсантов двадцатидвухлетний инструктор запомнил тогда больше всех некоего Лобикова: этот Лобиков тяжело ему достался! Правда, и он стал в конце концов пилотом Гражданского воздушного флота (летчики говорят просто: ГВФ), но страх перед перегрузками остался у него надолго. И в этом была вине неопытного инструктора.

Быть как можно дольше в воздухе мыслилось ему всегда наслаждением. Подняв новичка в воздух, он и его продержал там не двенадцать минут, как положено, а все пятьдесят. Беднягу Лобикова укачало так, что он почти потерял сознание.

О безвестном своем курсанте Дмитрий Павлович вспоминал теперь не реже, чем о Гагарине, - и мне тоже понравилась в нем эта черта: коль скоро он говорил о своей работе, то на первый план им ставилась точность. Лобиков и Гагарин остались в его памяти как две полярные курсантские личности.

Гагарин появился в группе уже четвертого мартьяновского набора, когда Дмитрий Павлович был намного опытнее, хотя по возрасту их с Юрием разделяло всего три года. Осенью в начальные дни занятий Мартьянов, как это было положено в аэроклубе, обошел дома своих курсантов. Юрия он застал в большой комнате общежития: тот сидел на кровати и читал книгу и тоже показался ему поначалу слишком щуплым и малокровным. Впоследствии Мартьянов понял, что впечатление это обманчиво: Гагарин был очень выносливым юношей, как в воздухе, так и на земле. (Волейбольная команда под его капитанством выступала против сборной всего аэроклуба.)

Еще зимою, в классах, Мартьянов отметил про себя особую сообразительность Юрия. К тому же тот был аккуратен, никогда не опаздывал, не пропускал ни одного занятия; в общем, инструктор решил, что это самый подходящий староста для группы.

Однако сам он бывал и суров, и даже резок с Юрием: «Ты не угадывай, чего я хочу, а сам соображай!»

Летчик должен воспитывать в себе самостоятельность: наедине с небом ни авторитетов, ни шпаргалок не будет. Это Мартьянов знал твердо.

Понравился ему Гагарин по-настоящему весною, в апреле, когда у Дмитрия начались собственные тренировки и - что скрывать! - лучшее для него время. В один из таких полетов взял с собою старосту группы: пусть, мол, приглядится, покачается... Но гагаринская жадность к воздуху, к полетам не уступала мартьяновской! Никакие виражи не утомляли его. Напротив, как вспоминает Дмитрий Павлович, Юрий словно находил особое удовольствие в растущих перегрузках, ему было все мало и мало...

Тогда же оба молодых человека сговорились о маленькой хитрости: зная, что Юрий опоздает к аэродромной практике, потому что в это время у него будет защита диплома, Дмитрий уже сейчас иногда передавал ему управление самолетом.

На рассвете воздух совершенно тих, это лучшее время для полетов. Чтобы попасть на аэродром вовремя, Юрий спал с вечера не более двух часов, а после полуночи уже дежурил на пустой улице возле ограды массивного особняка аэроклуба, чтоб не пропустить служебный автобус.

Немногословный Мартьянов замечал все, хотя и не хвалил за рвение; ему казалось естественным, что для будущего летчика нет ничего важнее неба...

Не верьте тому, что великие события происходят в обыденные дни! Счастливые дни, особенные от восхода и до заката. Они преображены нашим ускоренным сердцебиением. А что значит, когда шибче бьется сердце? Это означает, что быстрее крутится весь земной шар.

И такой день выпал Юрию Гагарину в поле, под Саратовом, вблизи выжженного солнцем бугра и на виду у разметавшейся Волги, словно она была великаншей и вот устала от жарких полдней и упала навзничь с веселым смехом посреди трав и лесов.

Впервые оторвавшись от земли - уже в одиночку, а не с инструктором, - сменив свой извечный человеческий горизонтальный путь на внезапный птичий, вертикальный, Гагарин ощутил захвативший его целиком восторг. Несмотря на всю свою собранность и внимание, он жил несколько секунд как во сне.

О, эти первые сотни метров, такие же удивительные, как впоследствии его рывок в космос! С лихвой окупились долгие зимние вечера в аэроклубе, когда он терпеливо повторял про себя правила самолетовождения, чертил схемы крыла, подходил к мотору - настоящему авиационному мотору, но только водруженному на стол в учебной комнате, - или же в кабине тренажера десятки раз переживал миг взлета как бы вчерне, в воображении; ручку потянуть на себя, нос самолета приподымется, отрываясь от взлетной полосы...

И все-таки именно к исходу этих фантастически прекрасных шести минут Юрия подстерегала столь крупная неудача, что она чуть было не изменила весь его дальнейший жизненный путь. (Основываюсь на рассказе очевидца. Хотя другие готовы опровергать его. Согласимся на том, что это одна из версий.)

Но сперва придется отступить несколько назад в Юриной биографии и одновременно забежать немного вперед в моих собственных впечатлениях.

Я стою на балконе восьмого этажа гостиничного номера в Саратове и жду летчика Гундарева. Сверху люди несколько коротковаты; они катятся будто резиновые игрушки на роликах. Ловлю себя на том, что высматриваю все еще курсанта аэроклуба; может быть, он вон в той полосатой майке?.. Но время прошло, время ведь идет так быстро, и надо, вероятно, останавливать взгляд на макушках, тронутых плешинкой...

И все-таки я великолепно ошиблась! Вошел человек молодой, с гладкой осмугленной кожей, черноволосый, легкий на ногу, в голубой рубашке с накладными погончиками и с темно-зелеными шальными, смеющимися глазами. Совсем немного нужно было, чтобы протянуть ниточку от него, сегодняшнего летчика, налетавшего девять тысяч часов («Сколько это в километрах?» - «А вы помножьте»), до былого курсанта, впрочем, и тогда отличавшегося от остальных своими знаниями: он уже отслужил в летной части, и когда другие начинали с азов, вполне прилично держался в воздухе.