Григорий Свирский - На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986

• Название: На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986
• Автор: Григорий Свирский
• Издательство: OVERSEAS, КРУК
• Жанр: Филология
• Год: 1979

Григорий Свирский восстанавливает истинную картину литературной жизни России послевоенных лет

Написанная в жанре эссе, книга представляет собой не только литературный, но и жизненный срез целой эпохи.

Читатель найдет здесь портреты писателей — птиц ловчих, убивавших, по наводке властей, писателей — птиц певчих. Портреты литераторов истерических юдофобов.

Первое лондонское издание 1979 г., переведенное на главные европейские языки, стало настольной книгой во всех университетах Европы и Америки, интересующихся судьбой России. И московские и нью-йоркские отзывы о «Лобном месте» Григория Свирского единодушны: «Поистине уникальная книга».

---

О стиле книги не стоило б и говорить, если б он не перекликался со стилем официальных статей и приговоров. Можно сказать, одна рука водила: «У железного Феликса добрейшее сердце, оно наполнено любовью к людям, страстным желанием принести им счастье»; «французская военщина», «брал деньги у империалистов» (из цитируемых автором документов).

Вторым «классиком» полицейской литературы (а возможно, и первым) стал Лев Никулин, тот самый Никулин, «стукач-надомник». Чуть ранее Вас. Ардаматского он опубликовал роман «Мертвая зыбь».

В нем повествуется о том, как сотрудники ОГПУ проникли в Париже в Высший монархический совет. Чекист Якушев встречался в Париже с генералами Кутеповым и Врангелем, конечно же, от имени существующей в России подпольной организации.

Якушеву поверили настолько, что известный черносотенец Шульгин «инкогнито» ездил в Россию, где от него, нетрудно понять, не отводили глаз.

Только в 1927 году монархисты обнаружили обман. Одни успели уйти через «финское окно», других уничтожили.

Проводившие эти нелегкие «операции» чекисты были поголовно расстреляны в 1937 году, на смену им пришел «слой» позднейших провокаторов и мордобийц, но суть не в этом.

Разведка, шпионаж всегда считались делом аморальным. Тайные убийства, хищения, обман — какая разведка гнушалась ими?

Однако нечасто тайные хищения, ложь государственных учреждений, провокации становились предметом восхищения в русской литературе, славившейся своей высокой нравственностью.

Василий Ардаматский пытается обелить «органы» — в деталях. Он подробно выписал, к примеру, как застрелили в тюрьме генерала Павловского, военного советника Савинкова. Естественно, при попытке к бегству. Между тем, Павловского просто «убрали». Без суда. Выстрелом в затылок. Я слышал это от самого Ардаматского.

Ардаматский пишет так, словно никогда не существовало ни тридцать седьмого года с его морями крови, ни Архипелага ГУЛАГ, перемалывавшего невиновных.

Строго говоря, рассказывается о том, как начиналась подготовка к великой резне. Большой террор. Как возникла ложь — «во славу революции».

Возникнув и утвердившись «во славу», что стоило ей, Большой лжи, распространиться в любую сторону?..

С каким восторгом описывает Вас. Ардаматский и дальнейшее предательство! «С этим Султан-Гиреем (князем, руководителем повстанцев. — Г. С.) чекисты вели на Кавказе смелую игру. Подлинный Султан уже давно сидел в Ростовской тюрьме, а в горах действовал очень похожий на Султана чекист по имени Ибрагим, который исправно передавал в руки своих товарищей последние остатки банды Султан-Гирея».

Таков и нравственный уровень «Мертвой зыби» Льва Никулина…

Подобная нравственная «оглушенность» встречается, как известно, порой и у Н. Тренева, и у Б. Лавренева, и у В. Катаева.

И это пишется, и переиздается, без изменений и в конце шестидесятых, и в семидесятых годах, и — не только, как видим, бывшими следователями. Идут и идут косяками книги с перевернутой моралью. Зловещая антилитература, которая вот уже много лет разлагает нравственные устои народа, героизируя ложь, вероломство, предательство.

II. Песня без слов

У литературы аморализма есть еще один аспект, который в последние годы стал доминирующим. Он заслуживает особого рассмотрения, ибо здесь капканы ставят особенно широко. На всех дорогах. И бывшими следователями. И бывшими подследственными, не ведающими порой, что творят.

Начнем с цитат:

«Будущее Соломона родители представляли себе по-разному. Отец мечтал сделать сына богатым торговцем-коммерсантом, а мать спала и видела своего Соломона раввином или, на худой конец, цадиком. Но Соломон рассудил по-своему: еще в юности он, выявив не только недюжинный ум, но и острый политический нюх, вступил в Бунд. Тот же верный нюх помог ему верно сориентироваться после революции и, порвав с Бундом, а затем вступив в РСДРП… стал делать карьеру. За образец взял Льва Троцкого… Носил френч военного покроя, галифе, заправленные в хромовые, всегда начищенные сапоги, и всегда держал про запас революционнейшие фразы…»

«…Теперь я прослеживаю линию, считываю родословие, — черное родословие сынов израилевых в наши дни. Да, да, вот оно: Соломон породил комиссаров, комиссары посмеялись над его душевной наготой, наивной прямолинейностью и упрятали в желтый дом. Комиссары породили наркомов, те поставили комиссаров к стенке, сослали в лагеря. Наркомы породили… кого? Да его, разумеется, Болотина, — кого еще! Вот он, жалкий последыш линии, ее гаснущее окончание».

«…Кроме укороченной и деформированной руки, Болотин еще и кривобок: не хватает нескольких ребер. Я так настойчиво обрисовываю его физическую неполноценность, потому что тип человека, который в нем осуществлен, нерасторжим в моем представлении с внешним уродством. В памяти всплывают еще два еврея подобного типа — у одного не хватало двух пальцев на ноге, другой был горбат». «…У Болотина должно быть поле деятельности, где царит абсолютное разрушение, абсолютное зло»… «И вот я иду к Болотину… ободранный телевизор, грязный потертый диван… Квартира в таком виде, будто здесь идет ремонт, хотя сразу понимаешь, что никакого ремонта нет… И вот тут-то и приходит мысль о цельности замысла, господствующего тут (курсив автора рассказа. — Г. С.)… Та самая зона абсолютного разрушения, которую предтечи Болотина получили в масштабах всей России, ужалась до размеров одной квартиры — и вот я лицом к лицу с результатом! Ха, ха! Хорош бы был Василий Розанов с его апофеозом еврейскому чувству дома здесь, у Болотина. Да, уж Розанов развел бы руками, уж он бы кое-что понял в Болотине!.. куда же деваться от Болотина? Куда ускользнуть от того, что окружает тебя со всех сторон, нависает над тобой и давит, давит?»

Как легко понять, это цитаты из одной книги, прослеживающей «черное родословие сынов израилевых…»

Первая цитата взята из антисемитского романа Анатолия Димарова «Путями жизни», опубликованного в советском журнале «Днипро».

А последующие — из диссидентского парижского журнала «Континент». окрещенного всеми советскими изданиями — антисоветским…

Произошла неожиданная, на журнальных орбитах, идейная «стыковка» изданий советских и антисоветских? По национальному вопросу — одному из главных вопросов нынешней России?..

Остановимся здесь и — поразмышляем.

«Прельщение и рабство национализма есть более глубокая форма рабства… Это очень глубоко вкоренено в эмоциональной жизни человека, более глубоко, чем его отношение к государству».

Не знаю, читал ли Сталин Бердяева. Пасынок духовной семинарии, не исключено, интересовался. Во всяком случае, великорусский поворот его, под знамена Кутузова и Суворова, был предвиден прозорливым Бердяевым до деталей, что немудрено: Бердяев обобщил в нем великий опыт Екатерины II и Николая I, Ленина и Дзержинского, вытолкавшего философа Бердяева в Париж:

«Когда самое дурное для человека переносится на коллективные реальности, признанные идеальными и сверхличными, то оно становится хорошим и даже превращается в долг. Эгоизм, корысть, самомнение, гордость, воля к могуществу, ненависть к другим, насилие — все делается добродетелью, когда переносится с личности на национальное целое».

Сталинский поворот 1942 года был облегчен тем, что, вопреки утвердившемуся представлению, в том числе и в диссидентской литературе, в России никогда не было интернационализма. Иначе говоря, равенства трудящихся всех рас и наций. Не было и быть не могло: не было уважения к человеческой личности.

Кто когда уважал в дни Октября духовный мир человека, особенно если он не отвечал сиюминутным лозунгам? Великий гуманист Короленко был отброшен, как падаль, ибо протестовал в своих письмах против глумления над людьми, против бессудных расправ над украинцами, русскими, евреями.

О духовном мире верующих и говорить нечего. Я уже упоминал об этом, — в двадцатом году были запрещены специальным декретом два языка: старославянский и иврит как «языки религиозных обрядов», языки церковников.

Личность, которая, в отличие от самого поэта, «наступает на горло собственной песне» одержимо-фанатично, раз и навсегда, т. е. расстается со своей культурой, религией или традициями, — теряет духовное своеобразие, иначе говоря, умирает. Становится пресловутым «винтиком».

Революция вела к бездуховности, — это было заложено в ее основы, — а не химеры «интернационального братства», хотя выцветшие лозунги уже полвека твердят об обратном.

А национальные мифы мессианства она добивала сама. К началу второй мировой войны от них не осталось в душах молодежи даже тени.

Я был взят в армию в ноябре 1939 года и, помню, что о захвате Львова, Черновиц, Белостока красноармейцы уж иначе и не говорили, как с веселой иронией: «Единокровных братьев освобождаем!..»