Антон Леонтьев - Жрец смерти

• Название: Жрец смерти
• Автор: Антон Леонтьев
• Жанр: Детектив
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-57345-5

Она никогда не убивала из удовольствия. В течение последних нескольких лет она делала это исключительно из-за денег… Выполнив очередной заказ, Ника неожиданно для себя стала свидетельницей похищения девочки и, повинуясь странному порыву, тайно последовала за преступником. Проникнув в его дом, который оказался тщательно замаскированным бункером, она вступила в неравную схватку с монстром и сумела отправить его, как она надеялась, прямиком в ад. Вроде бы хеппи-энд… Если бы маньяк не нашел способ сообщить Нике: он остался жив и не собирается останавливаться в своих злодеяниях! Забыв обо всем, девушка дала себе слово, во что бы то ни стало выследить его. Ей казалось, если она остановит чудовище, то наконец сможет разобраться в себе и понять, почему она сама стала киллером…

---

Антон Леонтьев Жрец смерти

«Секрет в том, как умереть».

С самого начала времен это было главной тайной.

Дэн Браун. Утраченный символ

Я никогда не убивала из удовольствия.

Или, например, из любопытства. Из инстинкта самосохранения – бывало. В виде мести – безусловно. Но, как бы там ни было, смерть другого человека никогда не была для меня радостью, праздником души и не вызывала ни малейшего восхищения. Просто некоторые заслуживают того, чтобы их убили. Но не стоит судить о грехах других. Ведь если существует на свете человек, подобный мне, то он непременно придерживается мнения, что я сама не заслуживаю права жить дальше. Однако в моей профессии сантименты и философия – это лишнее. По крайней мере, во время подготовки к выполнению заказа и его последующего осуществления. А сейчас я как раз занята одним весьма интересным и, что гораздо более важно, прибыльным дельцем.

Ведь в течение уже нескольких лет я убиваю исключительно из-за денег.

То есть я являюсь киллером, наемным убийцей. Или – киллершей, наемной убийцей? Вот уж не знаю, допускают ли нормы словообразования русского языка подобные неологизмы. Как бы там ни было, профессия для женщин, надо сказать, достаточно редкая. Мне известна пара-тройка коллег в этой кровавой области, и все они – мужчины. Почему-то, видимо, считается, что слабый пол не обладает логическими способностями, физической предрасположенностью и техническими знаниями для того, чтобы достичь успеха в данной сфере, вне всякого сомнения, весьма специфической. Я же являюсь живым доказательством того, что подобные измышления – не более чем глупые мужские фантазии, наследие многовекового шовинизма и пещерного мышления.

Однако, собственно, не в том дело.

Потому что я не ориентируюсь на своих, с позволения сказать, коллег. Потому что не существует никакого профсоюза профессиональных убийц. Нет и семинаров, на которых можно обменяться опытом и последними новостями. И все же наш мирок весьма маленький и тесный. И иногда случается, что одному из нас приходится убрать с дороги другого.

Но в этот раз все иначе. Вернее, все по-старому. То есть жертва – обыкновенный человек. Хотя, надо добавить, не такой уж и обыкновенный. Потому что мои услуги стоят дорого, даже очень дорого. Но зато я в состоянии предъявить безупречный «боевой список»: за все то время, что я работаю в этой необычной, сугубо мужской области, у меня не было ни единой осечки, и квота выполнения плана составляет ровно сто процентов.

Убить человека не так уж и сложно. Вернее, легко. Причем любого человека, даже самого могущественного, богатого и «закрытого». Конечно, я утрирую – если речь действительно об очень могущественном, богатом и «закрытом», то на разработку операции и ее выполнение уходят недели, иногда даже месяцы. А в одном случае, самом муторном, но до сей поры самом для меня прибыльном, пришлось выжидать удобного случая почти год.

Да, убить легко, потому что каждый из нас с точки зрения физиологии подобен миллионам и миллиардам прочих жителей планеты. И вовсе не обязательно устраивать кровавую бойню или отправлять на тот свет при помощи мощнейшего направленного взрыва целую колонну бронированных джипов. На подобные штучки способен и дилетант, более-менее знакомый с основами физики и химии и имеющий доступ к Интернету, где можно отыскать любые рецепты, от изготовления сибирских пельменей до производства водородной бомбы. Имеются там и сайты – доступные, конечно, далеко не всем, то есть отлично замаскированные под более-менее безобидные, – на которых субъекты, мнящие себя специалистами в области умерщвления, делятся своим опытом и дают практические советы новичкам.

Те, кто отирается на подобных сайтах, являются убийцами, что бесспорно. Однако по большей части речь идет о топорной работе в подворотне и о приверженцах идиотских мистических сект и сатанинских ритуалов. С такими сумасшедшими я не имею ничего общего.

Ведь самое главное в нашей профессии – это не получение весомого гонорара. И даже не выполнение смертельного заказа. Главное в нашей профессии – остаться в живых. Потому что – и я возвращаюсь к мысли о том, что убить можно просто-напросто любого, – какой смысл в том, чтобы, нацепив на себя пояс шахидки, напичканный десятью килограммами пластиковой взрывчатки, затесаться в толпу, приветствующую, скажем, высокопоставленного политика, или, проникнув на светский прием, уединиться с олигархом в одной из комнат, зная, что пути назад нет? И в том и в другом случае цель, скорее всего, будет достигнута, то есть объект уничтожен. Однако вместе с ним погибнет еще десятка три-четыре ни в чем не повинных граждан. А заодно, как это ни прискорбно, и сам наемный убийца.

Подобные одноразовые акции меня не интересуют. Потому что я убиваю не за идеи, а ради денег. Хотя… Хотя иногда, особенно бессонными ночами, которые бывают и у меня, я, лежа в темноте, размышляю, отчего так устроена. И задаюсь вопросом (на который нет ответа), откуда во мне… нет, не тяга убивать, а моральное оправдание того, что я делаю. Ибо я, конечно, грешница – с религиозной точки зрения. И если ад существует, то после кончины, которая рано или поздно последует, я попаду именно туда. Но в церковные сказки я не верю. Однако если бы и верила, то, вероятно, это все равно не отвратило бы меня от того, чем я занимаюсь. Вот что заботит меня более всего!

Да, я никогда не убивала из удовольствия. Но я никогда и не задавалась вопросом, что переступать запретную черту нельзя. Ведь для меня с самого начала было ясно: конечно же, можно, если обстоятельства потребуют этого. И откуда во мне взялась такая уверенность, такая установка, до сих пор не знаю. Психологи бы сказали – детская травма. А генетики бы указали на плохую наследственность. Да, травм в моем детстве – душевных, а не физических – было предостаточно. А родителей своих я не знаю, потому что выросла в детском доме.

Точнее, имеется у меня фотография необыкновенно красивой, печальной женщины, с которой я нахожу некоторое сходство, я уверена, что на ней запечатлена моя мать. Обладая большими финансовыми ресурсами, я бы могла заняться выяснением своей родословной, и я даже обещаю себе, что обязательно займусь – после очередного заказа, или в новом году, или после отпуска. Но каждый раз нахожу причины, чтобы в очередной раз отложить изыскания в данной области.

Потому что, и именно об этом я размышляю долгими бессонными ночами, ничего хорошего поиски мне не сулят. Я точно знаю, что моих родителей давно нет в живых, иначе бы я не оказалась в детском доме в возрасте неполных двух лет. И тот факт, что родственники, если они, конечно, у моих родителей имелись (что представляется более чем очевидным, ведь у каждого наличествуют какие-либо родственники, хотя бы дальние), не взяли меня на воспитание, свидетельствует о том, что в моей юности в самом деле есть ужасная тайна. Отсюда и сон, который навещает меня время от времени. А скорее всего, даже не сон, а воспоминание. Воспоминание из далеких времен – очень далеких, еще до детского дома.

Я сижу на полу, около кровати. А с кровати что-то капает. Мне кажется, что вода. Но потом я думаю, что варенье. Потому что капает густое и красное. Я поднимаюсь с пола, на котором лежит одна-единственная игрушка – большой желтый пластмассовый щенок на колесиках, с коричневыми ушами, причем одно колесо сломано и кончик одного уха отломан.

Итак, я поднимаюсь с пола, желая узнать точнее, что капает с кровати. И вижу, что на ней кто-то лежит. Или, вернее, что-то. Вроде бы человек, но в то же время и нет. Мне требуется некоторое время, чтобы сообразить, что мешает сделать правильный выбор.

Конечно, подушка, лежащая на лице этого человека. Причем не белая, а какая-то бурая. Я хватаюсь за нее и понимаю, что подушка пропитана чем-то. Чем-то липким, оставляющим багровые разводы на моих ладошках. Я понимаю, что подушка на лице мешает человеку дышать, и хочу ему помочь. Ведь я уверена, что человеку больно и ему нужна помощь.

Я отрываю подушку от лица, но никакого лица я не вижу. И вообще я ничего там не вижу – кроме большого пятна. Потому что ни лица, ни головы у человека нет. Нет – и все тут. Видна только шея, а головы нет.

Я истошно кричу, прижимая к себе пропитанную кровью – чем же, собственно, еще! – подушку, словно она может защитить от всего того ужаса, что надвигается на меня. А ужас действительно надвигается. Я поворачиваюсь к двери, вернее, к дверному проему, потому что самой двери не вижу – кто-то снял ее с петель, и до меня доносятся шаги. А затем в комнату кто-то заходит. Последнее, что я вижу, это белая рука с длинными пальцами, сжимающая заляпанный кровью нож.

Я истошно кричу – в своем сне.

Я истошно кричу – наяву. И этот крик каждый раз вырывает меня из ночного кошмара. После чего я долго лежу, таращась в потолок и стараясь унять рвущееся из груди сердце.