Валентина Мухина-Петринская - Океан и кораблик

• Название: Океан и кораблик
• Автор: Валентина Мухина-Петринская
• Жанр: История

---

Я повернулась к дяде и взяла его за руку. Он ласково и как-то понимающе посмотрел на меня.

- Ну, не представляю, чтоб тебе не ответили взаимностью,- засмеялся Иннокентий. Он, кажется, вспомнил, что уже обращался ко мне на "ты".

- Не представляете? - искренне удивилась я.- Нашли красавицу!

- А красота здесь ни при чем... Ну, поговорите. Не будем вам мешать,сказал Иннокентий и увел ребят.

Когда я несколько минут спустя подошла к открытой двери на веранду, то увидела их троих карабкающимися на сопку. Кто-то тихо окликнул меня. Я повернула голову и застыла. На тропинке, по которой мы пришли к Иннокентию, стоял мой школьный друг Сережа Козырев и как ни в чем не бывало приветствовал меня.

* * *

В конце ноября, как говорится, в сжатые сроки ремонт судна был закончен, мне довелось видеть, как сухой док наполнился водой до уровня океана, как открылись водонепроницаемые ворота и наша красавица "Ассоль", всплывшая с кильблоков, при общих криках восторга вышла из дока и стала, покачиваясь, на рейде.

Завтра, 24 ноября, в восемнадцать ноль-ноль мы выйдем в открытый океан и начнем свое двухгодичное плавание.

Дядя Михаил тоже уходил с нами, заняв вакантное место врача. Кафка Тутава отговаривал его: плавание будет нелегким. Но дядя уговорам не внял.

- Корабельным врачом я начинал когда-то,- сказал он приемному сыну,- и кто знает, может, корабельным врачом и закончу...

Но непохоже на него, что он собирается заканчивать свою врачебную деятельность. Такие люди выходят на пенсию лишь вынужденно, из-за тяжелой болезни, а старость они болезнью не считают.

Сережа Козырев, так неожиданно появившийся из Москвы, оказывается, тоже был зачислен в состав нашей научной экспедиции в качестве лаборанта.

Научная экспедиция... Всего-то семь человек! "Ассоль" не "Витязь", но у нее своя определенная, конкретная задача. Впрочем, об этом позже. Прежде чем вышли в океан, нам дали три свободных дня. На сборы. Или на прощания. Кому что требуется.

Проститься с родными, друзьями, Камчаткой.

Так я Камчатку и не узнала. Жила на ней три с половиной месяца и почти ничего не видела: слишком много было работы.

Кафка Тутава дважды возил Юрку, Костика и меня в глубь Камчатки. Не так уж, конечно, в глубь - обернулись за два дня. Раз в долину гейзеров и еще на Паратунку.

Было очень интересно, но словно заглянула одним глазком в кинозал, где шел чудесный фильм.

Камчатка - огромнейшая страна, с севера на юг расстояние - как от Москвы до Черного моря. И один-единственный город - Петропавловск. Наши Бакланы не в счет - еще строятся, пока это фактически и не город даже, а поселок. И на всю Камчатку - одна автомобильная дорога. Так что переносятся с места на место самолетом и вертолетом. Горные хребты, вулканы, реки, леса, долины, тундра, пастбища для оленей величиной с Францию - это все была Камчатка. И когда смотришь на безлюдные ландшафты эти с вертолета, то такими смешными кажутся все разговоры о перенаселении!

А каменные березы живут по 600 лет! Чего они только не видели... А я почти ничего не видела. И вот выходим в океан. Камчатку, как и многое другое, придется оставить "на потом". Впрочем, она от меня никуда не денется. А вот возможность пересечь на волшебном судне "Ассоль" Великий океан не всегда-то выпадает человеку. Моему отцу такой возможности судьба не предоставила...

Я зачислена на "Ассоль" как метеоролог-радист. Вы когда-нибудь слышали о таком сочетании? Я - нет. Но я почему-то, как предчувствовала, постаралась приобрести эти две профессии, и вот уже они фигурируют в ведомости бухгалтера Ларисы. У Сережи тоже две профессии: он и лаборант, и радист. Мы будем подменять друг друга. Думал ли он, когда мальчишкой между делом выучился у отца морзянке, что это ему пригодится в жизни?

На "Ассоль" слишком малый экипаж, и почти всем придется совмещать две-три профессии. Сережа, кстати, и механик неплохой. А вот то, что он еще и музыкант, сулит всем приятный отдых в кают-компании.

Но об "Ассоль" и ее экипаже потом. Что это я так разбрасываюсь. Я должна рассказать, что произошло перед выходом в океан. Почему-то мне кажется, что это имеет огромное значение. Собственно, ничего не происходило. Даже не соображу, что именно здесь главное.

Ходила я к Лене Ломако познакомиться с Федосьей Ивановной, на которую оставляли Костика одного. Так как Миэль, окончившая поварские курсы, тоже законтрактовалась на "Ассоль" - помощником кока.

Феодосья Ивановна мне понравилась. Она мне очень понравилась. Русская женщина, сибирячка, узнавшая за свою долгую жизнь, почем фунт лиха, и не ожесточившаяся, не огрубевшая. И она уже любила "сиротку Костеньку". Нет, здесь было все в порядке.

Миэль и Лена укладывали вещи. Я не стала им мешать и пошла домой. Костик выбежал за мной на улицу раздетым, и мы вернулись в подъезд к теплой батарее отопления.

- Если б мне было хоть шестнадцать лет, и я бы с вами поехал,- сказал он расстроенно,- долго еще ждать.

- Учись пока всему, чему можешь. На корабле нужны умелые руки.

- Знаю.

Мы немного поговорили, и я взяла с Костика слово, что он присмотрит за Юрой. Он обещал.

Я поцеловала его, он тоже чмокнул меня в щеку.

- Я еще приду на пирс провожать вас всех,- напомнил он угрюмо и всхлипнул.

- Что ты, Костик, милый?

- А вдруг вы с Ленкой потонете?

- Кораблекрушения бывают не так часто. Почему именно с нами? Потом, ведь я - радист. Позову на помощь корабли.

Я медленно пошла домой, подняв воротник демисезонного пальто и нахлобучив пушистую вязанную шапочку на уши. Не мешало бы надеть и шубу. Холодно. Августина давно мне ее прислала вместе с новыми валенками, шерстяными чулками и пуховым платком.

Пройдя чугунные узорные ворота экспериментальной станции, я пошла еще медленнее. Там был свой воздух, свой микроклимат. Запах океана перебивал сыровато-горьковатый запах опавших листьев, влажной коры и еще живых под снегом трав. И чем ближе подходила я к дому, тем более замедляла шаги. Мне хотелось еще хоть немного побыть одной и думать, думать, думать о человеке, которого я люблю. А думать бы о нем не следовало, а тем более плыть с ним на одном корабле невесть куда... Как в кинофильме, на образ Иннокентия порой наплывал другой, неприятный, но зловеще неизбежный - лицо его жены крупным планом - или маленькая фигурка мальчика, идущая вдали.

Вчера меня догнала на улице Лариса и сказала, что немного проводит меня. Она явно благоволила ко мне. Я ей нравилась. Почему? Ведь я ее не любила. Разве что была лишь справедлива к ней, но как же иначе.

О муже она не говорила. Ее бесило, что Лена Ломако законтрактовалась матросом на "Ассоль" и уходила в это долгое плавание вместе с Харитоном. Лариса говорила о Харитоне вызывающе-откровенно, как о близком ей человеке.

- А я не верю,- вдруг сказала я,- ничего у вас с Чугуновым нет. Наверно, так же как и с профессором во Владивостоке, из-за которого вас исключили... Может, вы ему и нравились, конечно же, нравились, но вряд ли что было... А это гнусное разбирательство... Наверно, вам было просто противно отнекиваться. Когда меня обвиняют в том, что явно мне несвойственно, я тоже никогда не оправдываюсь. Не могу, противно. А вот вы... вы нарочно, чтоб досадить Иннокентию. Отплатить ему за что-то. Вы взяли это на себя и всем-всем рассказывали эту выдумку. А люди верили. Плохому о человеке легко почему-то верят. Даже пословица есть такая: добрая слава лежит, а худая по дорожке бежит. Вот так-то.

Лариса даже остановилась. Как всегда, она была одета вызывающе модно, и все на ней было как-то "чересчур". Чересчур короткое платье, чересчур подсиненные веки, а шиньон на голове такой высокий, что и шляпы подходящей не нашлось. Полосатым шелковым платком плотно укутала голову и туго завязала его сзади. Глаза ее лихорадочно блестели. Она схватила меня за плечо и стала трясти изо всей силы.

- Отчего, отчего ты не веришь? Не понимаю. Все ж так обо мне думают.

- Не верю,- подтвердила я со вздохом.- Это же всегда так, и в плохом и в хорошем: кто делает - тот помалкивает.

Лариса буквально взвилась:

- А Иннокентий охотно верил всему плохому обо мне. Он всегда всему верил. Он только хорошему во мне не верил.

- Лариса Николаевна... можно мне вас спросить?

- Да. Спрашивай.

Я колебалась, и она даже ногой в красном сапожке топнула.

- Вы... писали на родителей мужа анонимные письма? Лариса вдруг так густо покраснела, что даже сумерки не скрыли ее внезапного мучительного румянца.

- Да. Писала.

- Зачем?

- Я их ненавижу. Всех его родных.

- За что?

- Не знаю. Они уж слишком непогрешимые. У, как я их ненавижу! И больше всего - мать Кента. За что? За все. И за то, что умна, что выглядит молодо. Она же бабушка, а у нее молодой муж, который влюблен в нее. Он же, идиот, даже не понимает, что моложе ее на целых двенадцать лет. Ненавижу за то, что она - идеал для Иннокентия. Он всю жизнь будет примеривать женщин к этому идеалу. И его талантливую сестрицу, которую он обожает, ненавижу. Всех их скопом. Иногда мне кажется, что я даже сына своего Юрку не люблю за то, что он весь в них. Он только отца любит да бабушку. Так и рвется к ним. Пробовала запрещать ему ходить на станцию - не слушается. Наказывала - не помогает. Пробовала бить... Он не выносит даже простой оплеухи. Зовет на помощь. Вы когда-нибудь слышали о таком: родная мать шлепнет, а он кричит, словно его убивают. Сбегаются соседи, прохожие. Опять вызов в прокуратуру. Меня предупреждали, что, если я еще раз "подыму руку на ребенка", его у меня отберут... Лишат материнских прав. А ведь семья Тутавы только и мечтает заполучить Юрку...