Антон Бринский - По ту сторону фронта

• Название: По ту сторону фронта
• Автор: Антон Бринский
• Издательство: Волго-Вятское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

Герой Советского Союза А. П. Бринский в годы Великой Отечественной войны командовал партизанским соединением, действовавшим в Белоруссии, в западных областях Украины и в Польше. Отряды, входившие в партизанское соединение Бринского, совершили за время войны свыше пяти тысяч диверсий в тылу врага.

В книге «По ту сторону фронта» автор рассказывает, как советские люди, находясь на временно оккупированной врагом территории, выполняли указание Коммунистической партии — создать невыносимые условия для фашистских захватчиков и их пособников. Герои книги — подрывники, разведчики, связные, радисты. А. П. Бринский хорошо показывает боевую дружбу народов Советского Союза, связь партизан с местным населением, с народом, ярко рисует героизм советских людей, их глубокую веру в победу над врагом.

---

— Где тут командир? — спросил он.

Долговязый Пат смерил его насмешливым взглядом:

— А тебе зачем? Докладывай здесь.

— Значит, надо. Нечего мне докладывать.

— Герой!.. Ты думаешь, что мы со всего района будем ребятишек собирать?

Бойцы заулыбались, и только один, пожилой, примирительно произнес:

— Ну, чего издеваешься?.. А ты, малец, шел бы лучше назад. Какой из тебя партизан?

— А чем не партизан? Ты не гляди, что я ростом маленький…

Случайно и мы, работники партизанского штаба, оказались тогда поблизости. Клетчатую кепку в группе бойцов видно было издали.

— Гляди, какой нарядный, — усмехнулся Щербина. — Что ему надо?

Мы подошли.

— В чем дело?

Бойцы расступились.

— Да вот герой в партизаны просится.

А вид у героя был далеко не героический. И кепка, надвинутая по самые уши, и домотканая бурая свитка, и брезентовые туфлишки — все это промокло до нитки. Мальчик продрог и, хотя старался держаться независимо и бросал на Пата сердитые взгляды, вызывал скорее жалость, чем какое-либо другое чувство.

— В партизаны? Ну, сынок, ты это зря надумал, — решительно заявил Куликов. — Тебя как зовут-то?

— Иваном.

— Так вот что, Ваня, иди домой, подрасти немного, а повоевать еще успеешь.

— А не успеешь — так и славу богу, — добавил пожилой боец.

Но Ваня стоял на своем:

— Я — пионер. Что я буду сидеть сложа руки! Каждый должен сражаться с фашистами.

Тогда и я вступил в разговор:

— Это верно, что каждый должен. Ну а как ты будешь сражаться? Тут сила нужна.

— Я сильный. Я, если хотите…

Заметив, что мы относимся к нему сочувственно, он заговорил горячо и быстро:

— Я могу… Я, чего хочешь, могу. Хочешь, гранату брошу? И с автоматом умею.

— Ладно. Идем с нами.

Я не собирался принимать мальчишку в отряд, но уж если он так просит, попробуем. Его горячность понравилась мне. А главное, жалко было оставлять его на улице: дождь начинался снова. Пускай хоть обогреется в помещении.

В штабе сняли с него свитку и повесили просушиваться. Сняли и кепку, да еще посмеялись над ней.

— Головной убор «купишь-куришь»… Как ты будешь воевать в такой шапке? Тебя немец за три версты на мушку возьмет.

— Отдайте, дяденька.

— Да ты не обижайся, ведь мы тебе добра желаем. — Куликов попытался пригладить его белокурые вихры, но мальчик отстранился и буркнул куда-тег в сторону:

— Я и не обижаюсь.

— Характерный хлопчик!

— Теперь рассказывай, кто ты есть? Фамилия-то у тебя имеется? Или, может быть, ты бесфамильный?

— Почему бесфамильный? Мы Ковалевы. Спросите в Григоровичах про Игната Ковалева, это мой отец был.

И рассказал все. Отец его умер еще до войны, мать осталась с четырьмя детьми, сестра — старше Вани, два брата — моложе. Ваня окончил четвертый класс, учился отлично, хотя, кажется, не был особенно послушным учеником. В пионерском отряде был звеньевым, но теперь спрятал свой красный галстук, надежно спрятал, немцам его не найти, и решил уйти в партизаны. Мальчик показался нам смышленым и отлично знал всю округу: и Волосовичи, и Таранковичи, и Чашники, и Лепель, и Борисов — и, как многие крестьянские дети, не боялся ни расстояний, ни погоды.

— Ну, вот что, Ваня, в отряд мы тебя сейчас не возьмем. Ты нам будешь полезнее как связной или как разведчик: где большого не пропустят, там тебя не заметят… Для начала пойдешь в Чашники и, смотри, запоминай…

Так Ваня получил первое партизанское задание.

Постепенно мы привыкли к нему и к его пестрой кепке. Часто появляясь в отряде и прекрасно выполняя все наши поручения, он стал своим среди партизан. Потребность любить детей, заботиться о них свойственна советскому человеку, и люди, оторванные войной от семьи, привязались к чужому мальчику, как к родному. Привязался и я, словно он был мне сыном. Нередко, глядя на-него, припоминал своих. Живы ли? Я уже не надеялся снова встретиться с ними. И если Ваня долго не показывался, все — и я в первую очередь — начинали беспокоиться. А он все жаловался, что ему поручают только мелкие, не опасные и не трудные дела, требовал задачи важнее и сложнее.

В половине октября, вернувшись после довольно долгой отлучки (это было уже не в Гурце, а в Столбецком лесу), я не застал Ваню в лагере. И на другой день его не было, и на третий тоже. Я спросил Куликова:

— Где-то наш Ваня? Уж не случилось ли чего с хлопчиком?

— С таким ничего не случится, — уверенно ответил Куликов, — наш Ваня пошел на Большую землю.

— Как так? Кто позволил?

— Его Довбыш послал.

Мне это не понравилось.

— Да что Довбыш не понимает, что ли? Ведь он ребенок еще. Нашел, кого посылать!

Куликов только пожал плечами.

Политрук Довбыш и несколько других окруженцев жили в Рыбхозе на Лукомльском озере. Некоторые из них считались рабочими-рыбаками, а другие просто скрывались от немцев. Немцы не один раз пытались наладить работу Рыбхоза, но из этого ничего не получалось: их гарнизоны были далеко, а ставить особый гарнизон в Рыбхозе они не хотели. Управляющих мы ликвидировали, налаживать работу не давали.

Окруженцы понемногу ловили рыбу (конечно, не для немцев), мы иногда пользовались их уловами и нередко бывали у них.

Вот и я попал туда вскоре после исчезновения Вани. Говорили о Большой земле, о десантниках, которые, по слухам, были выброшены в наших местах, о последних событиях на фронте и опять — о Большой земле, о связи с ней, о том, что надо достать рацию, что она объединила бы наши разрозненные силы, связала нас с руководством, помогла работе. Потом бытовой разговор — о рыбе, и уж под конец — о Ваниной судьбе. Да, Довбыш и в самом деле послал мальчика в эту далекую экспедицию. Написали на папиросной бумаге донесение о наших действиях и просьбу, чтобы нам в район Лукомльского озера выбросили радиостанцию. Некоторые бойцы написали, тоже на папиросной бумаге, письма родным. Все это Ваня зашил в свою одежду и отправился.

Тут я напустился на Довбыша:

— Как вам не стыдно! Политработник, а для такого поручения выбрали мальчишку.

— Он сам просился.

— Я знаю, он и у меня просился, но ведь он ребенок, а мы с вами взрослые люди. Надо было и за него подумать. А то и он пропадает, и нам от этого никакой пользы не будет.

— Что же, вы ему не доверяете?

— Нет, я ему вполне доверяю, но боюсь, что ему это не под силу.

— Да что вы беспокоитесь, товарищ комиссар, — вмешался в разговор старший лейтенант Смирнов (тоже из рыбсовхозовских), — сколько раз посылали, и всегда справлялся.

Я не на шутку рассердился:

— Словно вы не понимаете! Одно дело сходить в Таранковичи, недалеко и все по знакомым местам, другое дело идти за сотни километров, и дорога неизвестная, и через фронт пробираться… Как вы об этом не подумали?

Довбыш явно чувствовал себя виноватым, пытался оправдаться:

— Да ведь это, собственно, Тамуров выдумал. Им там в Григоровичах не сидится спокойно, он и подбил Ванюшку, а потом пришли сюда вместе: так и так — посылай. Я не сразу согласился. Вот еще мы с Насекиным говорили, и Насекии сказал: посылай. А ведь вы знаете, какой парнишка настойчивый. Привязался — что хочешь делай…

Этот разговор нисколько не успокоил меня. Оставалось ждать и надеяться, что мальчик справится со своей задачей. А пока никаких известий не было, и мы только вспоминали о нашем маленьком товарище, о его горячем характере, о его клетчатой кепке.

* * *

В конце марта 1942 года я и лейтенант Перевышко ехали в Липовец на совещание с подпольщиками и представителями народного ополчения. Снег был мокрый и уже начинал проваливаться, лошадь тянулась медленно по тяжелой лесной дороге. Недалеко от опушки Перевышко выскочил из саней.

— Размяться, что ли!

Пошел вперед. Я — за ним, потому что и у меня затекли ноги от долгого сидения.

Вижу, впереди еще сани. Это тоже наши: издали я узнал Садовского и Сыско. С ними мальчишка. И вдруг он бросается к Перевышко, здоровается и, слышу, говорит:

— А где товарищ комиссар?

А голос знакомый, Ванин голос, и вот уж он сам неуклюже бежит ко мне по размякшей дороге, протягивает руки, и я подхватываю его.

— Здравствуйте!

— Здравствуй! Откуда ты взялся?

Мне показалось, что он вырос немного, но, может быть, только показалось. А лицо все такое же: курносое, задорное, и белесые вихры выбиваются из-под шапки.

— Садись в наши сани. Рассказывай!

Но разве расскажешь что-нибудь толком на радостях, в первые минуты встречи? Он хотел было принять официальный тон и доложить по правилам, но не сумел. И я не сумел быть в эти минуты начальником: губы сами собой растягивались в улыбку, и на язык просились хорошие и теплые, совсем не официальные слова.

— Трудно пришлось? Голодал?

— Всякое было. — Мальчик не хотел жаловаться.