Анатолий Левандовский - Кавалер Сен-Жюст

• Название: Кавалер Сен-Жюст
• Автор: Анатолий Левандовский
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1983

Писатель и историк Анатолий Левандовский многие годы работает над проблемами Великой французской буржуазной революции. Его перу принадлежит ряд книг историко-биографического жанра, вышедших в издательствах «Молодая гвардия» и «Детская литература». В Издательстве политической литературы в серии «Пламенные революционеры» была опубликована двумя изданиями книга о Жане Поле Марате.

Повесть «Кавалер Сен-Жюст» посвящена французскому революционеру конца XVIII века, другу и соратнику Робеспьера — Антуану Сен-Жюсту. Его неизменными идеалами являлись свобода, политическое равенство граждан, улучшение доли бедняка. Отличаясь редкой принципиальностью, упорством, выдержкой, настойчивостью, Сен-Жюст бок о бок с Робеспьером боролся за претворение этих идей.

---

Вдумываясь в существо дела, Сен-Жюст представил себе несколько иной, чем раньше, аспект иностранного заговора. Нет, теперь в этом заговоре главную роль играли не Австрия и Пруссия: Луккезини и Гарденберг были готовы к переговорам о мире. Теперь на первое место среди врагов выходили Англия и… Соединенные Штаты. Но, в отличие от Питта, американские власти действовали более тонко. Мистер Моррис, словно забывший свои пророялистские симпатии, сегодня показывал видимость дружелюбия, не скупился на хорошие речи и заманчивые обещания; на деле же американские бизнесмены при посредстве предателя Камбона готовили новое мошенничество, куда более страшное, нежели дело Ост-Индской компании. И главной пружиной здесь оставался, по-видимому, все тот же Батц, точнее, псевдо-Батц, неуловимый иностранец Джемс-Луис Рис, который, быть может, потому и остается неуловимым, что скрывается в американском посольстве…

Чтобы проверить эту гипотезу, нужно было начать с тщательного обыска у американцев. Но Сен-Жюст понимал, что ставить этот вопрос сейчас преждевременно: вся свора в комитетах сразу поднялась бы на дыбы, что только осложнило бы положение соратников Робеспьера, тем более что Барер, ведавший внешней политикой, и Карно, все еще веривший в американскую помощь, боялись и пальцем тронуть всесильного мистера Морриса…

Эти размышления Сен-Жюста были прерваны новыми заботами крайне неприятного свойства.

Проблема тюрем беспокоила децимвиров уже с начала вантоза. Тюрьмы наполнялись гораздо быстрее, нежели революционное правосудие могло их разгрузить, и к концу прериаля число заключенных в Париже достигало восьми тысяч. В тюрьмах создавалась невероятная скученность, условия содержания ухудшались, и до властей все чаще стали доходить зловещие слухи о тайных сговорах и подготовке мятежей. В дни, когда Сен-Жюст одержал флерюсскую победу, Комитет предписал Эрману, главному комиссару гражданской администрации, сделать доклад о положении в тюрьмах и принять необходимые меры. Доклад оказался неутешительным. В нем указывалось, что тюрьмы нуждаются в быстрой и эффективной «очистке». Но как производить эту «очистку»? Группа Бийо считала, что исключительно путем передачи «мятежников» в Революционный трибунал; этот метод уже был испробован к тому времени, когда Сен-Жюст, прибывший в столицу, оказался втянутым в дискуссию.

16 мессидора был прочитан рапорт Эрмана о положении в Люксембургской тюрьме — самой большой из тюрем Парижа. Сен-Жюст, не принимавший участия в общем разговоре, сидел задумавшись за своим столом. Вдруг лицо его просветлело.

— Эврика! — воскликнул он. — Минуту внимания, коллеги!

— Что такое? Что нашел? — спросил Барер.

— Нашел средство быстро разгрузить тюрьмы. И не без пользы. И одновременно средство безболезненно закончить борьбу с «подозрительными».

— Безболезненно? — удивился Барер.

— Вот именно. Но слушайте же. Тысячу лет дворянство подавляло народ феодальными вымогательствами. Аристократам помогали пиявки-скупщики и прочие богатеи.

— Это мы знаем, — сморщился Барер. — Давай дело.

— Будет и дело. Мы ведь испытываем постоянную необходимость в большом количестве физического труда: нужно проводить дороги, восстанавливать разрушенные здания, чинить мосты в прифронтовой полосе и создавать условия для прохода артиллерии, конвоя, транспорта, армий.

— А при чем здесь тюрьмы? — удивился Карно. — Все это осуществляется реквизицией рабочей силы соседних районов.

— В том-то и беда. Мы отрываем ремесленников и крестьян от их постоянных, необходимых для победы работ, когда можно использовать совсем иные и немалые резервы.

— Это куда же ты клонишь? — подозрительно спросил Ленде.

— И вы еще не поняли? Тысячу лет наш народ нес тяжелую барщину в пользу господ. Почему бы теперь, когда феодализм уничтожен, бывшим господам не возместить хотя бы часть этой барщины? Вместо того чтобы кормить дармоедов-заключенных, организуйте поселения, огородите их частоколом, обеспечьте конвой, и пусть эти белоручки поработают на благо проданной ими родины!

Сен-Жюст был в ударе. Он говорил с воодушевлением. Когда он кончил, в зале воцарилась тишина.

— Я думаю, перейдем к очередным делам, — сказал Ленде.

— А мое предложение? — удивился Сен-Жюст.

Все переглянулись.

— Растолкуй-ка ему, Барер, — сказал Карно.

— Подумай, о чем ты говоришь, — затараторил Барер. — Ведь мы не вандалы. Предложенное тобой недостойно французов. Эти преступники могут быть лишены политических нрав, присуждены к смерти, но никто в свободной стране не подвергнет их пытке. А то, о чем ты говоришь, хуже пытки: их образование, воспитание, отсутствие навыков к труду, их нравы, наконец, не позволяют нам так издеваться над ними. Мы не можем позволить себе поступать так, как Марий поступал в Риме…

— Пустомели! — с презрением сказал Сен-Жюст. — Марий был государственным умом, деятелем, каким никто из вас не станет никогда. Конечно, вы можете снабжать заключенных лучше, чем солдат, защищающих родину; вы даете им возможность месяцами жить в праздности и обжираться за счет голодающего народа, а потом отрубаете им головы на гильотине. Как это мудро!.. — Он расхохотался.

— Чего тебя разбирает? — возмутился Карно.

— Ни один из вас никогда не станет государственным деятелем! — повторил Сен-Жюст. — Люди грядущего будут смеяться над вашей сентиментальностью, вашей глупостью и вашей жестокостью…

День спустя к нему подошел Бийо с каким-то листом.

— А ну подпиши.

Децимвиры, заваленные делами, часто подписывали документы но взаимному доверию, не читая. Точнее говоря, давали необходимые вторую и третью подписи тому, кто составлял документ и подписывал первым. Не вникая, Сен-Жюст сделал росчерк и собирался отдать, когда вдруг заметил, что подпись его является первой и единственной. Удержав бумагу, он стал внимательно ее читать.

— Что за черт, — сказал он, — но ведь здесь перечислены сто пятьдесят четыре человека! Их передают в Революционный трибунал?

— Это заговорщики Люксембургской тюрьмы, — уточнил Бийо.

— И все они будут казнены? — осведомился Сен-Жюст.

Бийо переглянулся с Барером и развел руками.

— Нет, я не подпишу такого.

— Но ты ведь уже подписал, — хихикнул Барер.

Сен-Жюст разорвал лист, скомкал и бросил в корзину.

Бийо безуспешно пытался ему помешать.

— Оставь, — сказал Колло, — он прав. Сегодня Эрман явно переборщил: подобный указ профанирует наказание; осудить и казнить в один день сто пятьдесят четыре человека трудно, да и у зрителей притупится восприятие.

— Есть простой выход, — сказал Бийо. — Разделим их на три партии и пропустим в три дня; тогда в среднем придется по пятьдесят человек в день, а это, как показали «красные рубахи», вполне допустимая норма.

— Верно! — обрадовался Барер.

Сен-Жюст встал и, не говоря ни слова, вышел из зала.

В этот день он записал в своем блокноте:

«Революция окоченела, все принципы ослабли; остались красные колпаки, прикрывающие интригу. Террор притупил преступление, как крепкие напитки притупляют вкус. Очевидно, еще не настало время делать добро. Частные меры — паллиатив. Нужно ждать всеобщего зла, настолько большого, чтобы общественное мнение испытало необходимость истинных мер, ведущих к добру…»

Кровавая жатва мессидора. Смерть без фраз. «В те дни, — вспоминал Фукье-Тенвиль, — головы летели, словно куски шифера». То были страшные дни агонии революции, царство «святой гильотины». За сорок пять дней Революционный трибунал вынес столько же смертных приговоров, сколько за пятнадцать предшествующих месяцев. Поскольку зал суда не мог вместить огромные партии подсудимых, занялись его быстрой перестройкой. Роковое кресло заменили рядами скамей, которые вытеснили не только зрителей, но и судей, заставив их забиться в угол зала. Быстрей, быстрей, еще быстрей. Судьба человека завершалась с такой быстротой, что дух захватывало: в пять утра его арестовывали, в семь переводили в Консьержери, в девять сообщали обвинительный акт, в десять он сидел на скамье подсудимых, в два часа дня получал приговор, в четыре оказывался обезглавленным; на всю процедуру от ареста до казни уходило менее полусуток!..

Судебные ошибки никого не волновали, заниматься ими было просто некогда. Сын погибал вместо отца, отец — вместо сына, легко путали братьев, а если у осужденного имелся однофамилец, то иной раз отправляли на гильотину и его, исходя из посылки, что виновным может оказаться любой. И вот что казалось особенно странным. «Национальная бритва» должна была снимать головы аристократам, разного рода «бывшим», представителям двух прежних привилегированных сословий, иначе говоря, врагам народа; на деле же подавляющую часть осужденных представлял сам народ, рабочие, ремесленники, вся несчастная трудовая беднота, ради которой в первую очередь развивалась и углублялась революция…