Александр Богданов - Падение великого фетишизма / Вера и наука

• Название: Падение великого фетишизма / Вера и наука
• Автор: Александр Богданов
• Издательство: Издание С. Дороватовского и А. Чарушникова
• Жанр: Философия
• Год: 1910

В книге выдающегося отечественного философа и политического деятеля А. А. Богданова выясняются причины кризиса современной автору общественной идеологии и, шире, всей общественной системы, в том числе таких ее элементов, как деньги и власть. По его мнению, происходит не просто смена старых идеологических форм новыми, какая наблюдалась в прежних кризисах, но преобразование сущности идеологии, законов ее организации.

В книгу включена также статья автора «Вера и наука», содержащая ответ на критику взглядов А. А. Богданова в работе В. И. Ленина (публиковавшейся под псевдонимом В. Ильин) «Материализм и эмпириокритицизм».

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Обосновывая свою теорию, я, между прочим, писал: «Известно, что на самых ранних ступенях общественного развития, у самых низко-стоящих племен анимизма еще нет, представление о духовном начале еще отсутствует»…[11]

«Нет, это совсем не „известно“», — возражает Плеханов… «Наоборот, самые низшие из всех племен, доступных наблюдению этнологии — так назыв. низшие охотники — придерживаются анимизма…».[12] И самое утверждение мое Плеханов объясняет «свойственной» мне «смелостью».

Должен объяснить, что употребив выражение «известно», я имел в виду не отдельных лиц, которым, конечно, указанный мною факт может оставаться неизвестным, — а имеющиеся научные данные и показания специалистов-исследователей. Напр., в своих книгах «Доисторические племена» и «Начала цивилизации», сэр Джон Лёббок приводит текстуально десятки сообщений компетентных путешественников и миссионеров о племенах, лишенных всякой религии, всяких религиозных представлений, т. е. прежде всего представлений о духовной жизни.[13] Там дело идет о многих племенах бассейна Амазонки, о целом ряде полинезийских, о некоторых готтентотских и кафрских, о некоторых эскимосских, и т. д. По недостатку места, я приведу только два-три характерных указания.

Патер Бегерт говорит о калифорнийских индейцах: «Я старался, возможно внимательно, открыть у тех, с которыми жил, существование хотя какого-нибудь понятия о душе, о Боге и будущей жизни, но не мог найти и малейшего следа такого познания. В их языке нет слов бог и душа».

«Очевидно, — пишет Бик, — что у арафуров (один из южных островов Ару) нет никакой религии… О бессмертии души они не имеют ни малейшего понятия. На все мои расспросы об этом предмете они отвечали: „никогда ни один арафура не возвращался к нам после смерти; поэтому мы ничего не знаем о будущей жизни, и слышим о том в первый раз“».

В описании эскимосов, Росс приводит беседу со старейшиной одного из их родов, и заключает рассказ так: «Он положительно уверял, что при колдовстве не пользуется ничьим содействием, и для него невозможно было понять, что такое добрый или злой дух…»

Со своей стороны, Плеханов приводит два примера племен, не знающих обособления организаторского труда от исполнительского, и тем не менее — анимистов. Это, во-первых, некоторые эскимосские племена, живущие у Гудзонова залива. «У них, — цитирует Плеханов, — есть духи воды, духи туч, ветров и т. д.». Но «у них вовсе нет никакого начальства, т. е. никакой „авторитарности“. Правда, у них существуют свои вожди, по власть этих вождей ничтожна, да и к тому же они находятся обыкновенно под влиянием „колдунов“, т. е. лиц, состоящих в сношениях с духами» (стр. 188, passim).

Другими словами, у этих эскимосов организаторская функция успела не только выделиться, но и дифференцироваться («вожди» и «колдуны»), а Плеханов полагает, что там нет «авторитарности»…

Очевидно, под авторитарностью он понимает какие-то юридические проявления «власти», а не фактические трудовые отношения, о которых у нас идет речь.

Второй пример — веддахи, цейлонское племя, «настоящие и по-своему безупречные коммунисты», которые верят, что «каждый умерший человек становится демоном, т. е. духом, и что вследствие этого духи весьма многочисленны; веддахи приписывают им свои неудачи» (там же, стр. 188.).

Достаточно сопоставить эти указания двух авторов (Дешана и Заразина) со старыми верованиями скандинавов и славян в злых мертвецов, чтобы видеть, что тут мы имеем просто ошибочный перевод вампиризма через анимизм. Вампиризм — это смутно выраженный в примитивном мышлении реальный факт, что мертвое тело часто является источником вреда и опасностей (при эпидемиях и просто при скоплении гниющих тел, отравляющих почву и воды, и т. под.). В старых арийских верованиях «жильцы могил», «упыри», «вурдалаки» и т. под. — это те самые мертвые тела, которые похоронены; они встают из могил и вредят людям; все методы их усмирения применяются именно к самым телам. Осложнение вампиризма идеей о злых духах, которые оживляют мертвецов, поселяясь в них — продукт весьма позднейший, чуждый даже сказаниям ранней феодальной эпохи, когда представления о духах вообще, конечно, вполне развиты.

Что нынешние европейские анимисты считают злых мертвецов первобытных верований «духами» или «душами», это понятно, но впадать в такую явную ошибку для нас вовсе не обязательно. Тут повторяется история одного недоразумения, рассказанного Ливингстоном: он долго беседовал с одним бушменом, как он полагал, о Боге, «а между тем оказалось, что дикарь понял его так, что он говорит о Секоми, главном начальнике их округа».[14]

На этом я кончаю с моим вынужденным отступлением в сторону, и возвращаюсь к основному сюжету.

Авторитарный дуализм мышления, упрочиваясь в ряду веков, приобретает характер психофизиологической необходимости. Всякое содержание опыта тогда почти уже автоматически укладывается в его рамки — как-бы отливается в готовую форму. Каждое явление, каждая вещь словно особым механизмом разделяется в сознании дуалиста на две стороны или части — «высшую» и «низшую», активную и пассивную; а если сам по себе данный комплекс опыта не поддается такой операции раздвоения, то сила воображения дополняет его, удваивает, придает ему недостающее…

В этом ничего не изменяет дальнейшее развитие форм авторитарной организации, возрастающее их разнообразие и сложность, от патриархата к рабству или феодализму, к жреческой теократии или восточной деспотии и т. под.: усложняются и разнообразятся проявления дуализма, но его основная схема остается все та же. — Естественно что и социальные нормы жизни людей приобретают тогда авторитарно-дуалистический характер. Это — первый тип и первая стадия обволакивающего их фетишизма.

Нормы представляют из себя уже не простые практические традиции группы или общества; они превращаются в авторитарные «веления» высших сил. Обычай — это «воля богов», для людей — «священная», и уже ни в какой практически-жизненной мотивировке, собственно, не нуждающаяся; за ней — санкция могущества и власти богов, которые всегда могут наказать и погубить непокорных. Переход от обычая, как «завета предков», к обычаю, как «воле богов», совершается тем легче и незаметнее, что сами «боги» развиваются путем прогрессивного обожествления предков, именно — предков-организаторов, родовых и племенных вождей. Но в этом превращении радикально изменяется вся жизненная логика норм: раньше они были выражением конкретного единства группы в непрерывно-преемственной трудовой связи ее поколений, теперь они — воплощение двойственной природы коллектива, разъединения двух сторон его трудовой активности, расхождение двух полюсов его опыта.

Посмотрите, как построены десять заповедей моисеевых — схема обычая, морали, права теократически-патриархального мира. Первые заповеди устанавливают единство авторитарного начала, объединяющего еврейское племя в его социальном существовании; но это начало не сливается с Израилем, а противополагается ему, как стоящее над ним и вне его, — настолько вне, что в самой формулировке заповедей предполагается возможность разрыва между Израилем и его племенным божеством, возможность перехода к иным богам. Затем в остальных заповедях, определяющих взаимные отношения людей внутри племени, воля божества является общей санкцией и заменяет общую мотивировку, прикрывая своим фетишизмом действительное содержание норм — коллективные интересы племени, кристаллизованные силой традиции.

И не одни эти нормы одевались оболочкой авторитарного фетишизма. Издревле выработанные, прочно сохраняющиеся технические правила получали ту же «божескую» санкцию. Из тех же десяти заповедей моисеевых одна, несомненно, формулирует собой — правда, весьма общее и широкое — «техническое правило» трудовой жизни: необходимость еженедельного, суточного отдыха. В других местах Пятикнижия имеется целый ряд частных технических правил, касающихся выбора и приготовления пищи, ухода за рабочим скотом, способов постройки и т. под.; они также входят в состав божественного законодательства, и их значение в обыденной практике, их прямая жизненная целесообразность отступает в сознании людей перед их «высшим» и «священным» источником, который и делает их для всех обязательными.

XVII

Авторитарный фетишизм, как видим, отчасти уже отрывает идеологию от трудовой практики, из которой она возникла. Но только отчасти. Авторитет, устанавливающий нормы, для всех, подчиняющихся этим нормам, есть все же член системы сотрудничества, пусть он находится далеко от людей и высоко над ними, но он остается живым, конкретным лицом, связанным с ними трудовой связью — руководства, заботы, покровительства.[15] Следующий этап в развитии фетишизма разрывает и эту связь.