Джумпа Лахири - Тезка

• Название: Тезка
• Автор: Джумпа Лахири
• Издательство: «Иностранка»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-389-00808-3

«Тезка» — первый роман Джумпы Лахири — тонко написанная история, трогательная семейная драма, которая освещает такие близкие автору темы, как жизнь эмигрантов, столкновение разных культур, конфликты поколений.

Первый сборник рассказов Джумпы Лахири — «Толкователь болезней» потряс литературный мир и получил Пулитнеровскую премию в 2000 году.

У героя романа уникальное имя — Гоголь….

Он из принципа не открывает книгу своего «тезки», подаренную ему отцом. Гоголь меняет имя, пытается обзавестись семьей, но в какой-то момент вдруг осознает, что его избранницы-американки ему чужды. Неужели всему виной тот, чья фамилия стала его судьбой?

Сочувствуя и проникая глубоко в суть проблемы, автор рассказывает, какие надежды на нас возлагают наши родные и как мы все-таки становимся теми, кто мы есть.

---

— Мушуми? — спрашивает он, подходя ближе.

— О, привет! — Она закрывает французскую книгу в светлой обложке, по-дружески целует его в обе щеки. Ее британский акцент бесследно исчез, а голос стал низким, хрипловатым. Гоголь с трудом узнал его по телефону. Она уже заказала себе мартини с оливками. Рядом с бокалом лежит синяя пачка «Данхилла». — Никхил, — говорит она после того, как он усаживается на соседний табурет и заказывает виски.

— Да.

— А не Гоголь.

— Точно так. — По телефону ему пришлось объяснять ей, что он поменял имя. В первый раз он встречается с женщиной, которая знает, как его звали раньше. По телефону она была сдержанна, даже подозрительна, как, впрочем, и он сам. Разговор их был совсем коротким и ужасно неловким.

— Прости, что звоню тебе, — начал Гоголь, после того как объяснил, что теперь у него другое имя. — Моя мать…

— Подожди, я посмотрю, когда у меня есть время, — сказала она, и он услышал стук ее каблуков по деревянному полу. — Да, в воскресенье вечером я свободна.

И он пригласил ее в бар выпить.

Теперь Мушуми рассматривает его какое-то время, затем игриво улыбается.

— Кстати, ты не забыл, что, поскольку ты на год старше меня, я обязана звать тебя Гоголь-дадá? Мои родители мне все уши этим прожужжали.

Гоголь замечает, что бармен посматривает в их сторону, наверное, оценивает финансовый потенциал. До него доносится запах духов Мушуми, что-то слегка приторное, напоминающее ему запах мокрого мха и слив. В баре слишком пустынно и тихо, ему кажется, что он слышит эхо своего голоса. Это еще больше его смущает.

— Давай не будем об этом.

Мушуми смеется.

— Лучше я за это выпью, — говорит она и подносит к губам свой бокал. — Да я так и не делала, — добавляет она.

— Не делала чего?

— Ну, не называла тебя Гоголь-дада. Я вообще не помню, чтобы мы с тобой разговаривали.

Он тоже делает глоток.

— Я тоже не помню.

— Знаешь, а раньше я никогда не ходила на свидания с незнакомцами. — Мушуми произносит эти слова легко, но все равно отворачивается от него.

— Ну, строго говоря, это не так, ведь мы уже виделись с тобой раньше. Все-таки мы знакомы, хоть и немного.

Мушуми передергивает плечами и отворачивается. Передние зубы у нее чуть-чуть кривые, но это ее не портит.

— Может быть. Не знаю.

Они в молчании смотрят, как бармен вставляет очередной диск в плеер, прикрученный к стене. Раздаются звуки джаза. Гоголь благодарен за неожиданную помощь.

— Я тебе очень сочувствую из-за твоего отца, — говорит Мушуми.

Слова ее звучат искренне, но Гоголь подозревает, что она его отца совершенно не помнит. Он хочет спросить ее об этом, но передумывает и просто кивает головой.

— Спасибо.

— А как твоя мама справляется?

— Вроде неплохо, спасибо.

— Как ей живется одной?

— Она не одна, Соня переехала к ней на время.

— А, вот как. Это хорошо. Тебе, наверное, приятно знать, что о ней кто-то заботится. — Она вытаскивает сигарету из-под золотой фольги, одновременно тянется за спичками, прикуривает. — А вы живете в том же доме, что и раньше, куда мы приезжали вас навещать?

— Ага.

— Я помню ваш дом.

— Неужели?

— Помню, что въезд был расположен справа от дома и еще что там была мощенная камнем дорожка, которая вела через лужайку за дом.

То, что она помнит такие детали, неожиданно трогает его.

— Ничего себе память у тебя!

— Я еще помню, что мы все время смотрели телевизор в комнате, сидя на полу — там был еще такой пушистый коричневый ковер.

— Он и сейчас там!

Мушуми извиняется, что не была на поминках, — она в это время жила в Париже. Она закончила там магистратуру, теперь пишет докторскую по истории французской литературы, защищаться будет в Нью-Йоркском университете. Она жила в Париже почти два года. Чем занималась? У нее была прикольная работа — регистрировать претензии гостей в книге жалоб дорогого парижского отеля и доводить их до сведения соответствующих служб. Работа простая, но занимала целые дни напролет! Удивительно, на что только люди не жаловались: подушки были то слишком мягкие, то слишком жесткие, то в ванной не хватало места для кремов или на покрывале была выдернута нитка. А ведь большинство постояльцев даже не платили за номер: они приезжали на конференции или конгрессы, их расходы оплачивали фирмы. Один клиент сообщил, что за стеклом картины в его номере видна пыль.

— Может, это был я? — шутит Гоголь, и Мушуми хохочет.

— А почему ты уехала из Парижа? Изучать французскую литературу уместнее все-таки во Франции.

— Я переехала сюда за человеком, которого любила, — говорит она просто. Ее откровенность поражает его. — Ведь ты, наверное, уже знаешь о моей несчастной несостоявшейся свадьбе?

— Да нет, ничего не знаю, — врет Гоголь.

— Ну, тогда, наверное, ты — единственный бенгалец в Америке, кто еще не слышал об этом. — Тон у нее небрежный, но в голосе чувствуется горечь. — Хотя я уверена, что тебя и твою семью мы тоже приглашали.

— А когда мы последний раз виделись? — спрашивает Гоголь, уходя от скользкой темы.

— Поправь меня, если я ошибаюсь, но мне кажется, это был твой выпускной вечер.

Перед ним снова возникает залитый светом церковный подвал, который его родители арендовали в особо торжественных случаях. Обычно там проходили занятия воскресной школы, у входа были развешаны цитаты из Евангелия. Он помнит, как помогал своему отцу накрывать длинные раскладные столы, черную доску на стене, Соню, которая, стоя на стуле, старательно выводит: «ПОЗДРАВЛЯЕМ!»

— А ты что, тоже там была?

Мушуми кивает:

— Это было как раз перед нашим переездом в Нью-Джерси. Ты сидел за столом со своими американскими друзьями, и казалось, что тебя все это ужасно раздражает.

— Так и было. — Гоголь качает головой. — Что-то я тебя там не помню. А мы с тобой общались?

— Ну что ты, ты меня старательно игнорировал. Но это не важно. — Мушуми улыбается. — У меня-то наверняка была припасена книжка.

Они заказывают себе еще выпить. Бар постепенно наполняется людьми, все столики уже заняты, посетители протискиваются к стойке, окружают их, через их головы делают заказы. Если вначале Гоголя смущала пустота бара, но теперь его раздражает эта шумная толпа.

— Чего-то здесь становится шумно, ни фига не слышно, — говорит Гоголь.

— Обычно по воскресеньям здесь тише. Хочешь уйти?

— Пожалуй.

Они расплачиваются и выходят в прохладный октябрьский вечер. Он смотрит на часы — оказывается, они провели в баре всего минут сорок.

— Ты куда сейчас? — спрашивает Мушуми, и Гоголь понимает, что, по ее мнению, их свидание закончено.

И хотя у Гоголя не было ни малейшего намерения приглашать ее на ужин, но неожиданно для самого себя он сообщает ей, что проголодался и интересуется, не составит ли она ему компанию.

— Да, с удовольствием, — говорит Мушуми.

Окрестных ресторанов они не знают и поэтому решают прогуляться. Он забирает у нее пакеты, — они ничего не весят, но Мушуми все равно благодарит его: перед тем как встретиться с ним, она была на распродаже в Сохо. Они останавливаются у витрины одного из ресторанов — он выглядит так, будто только-только открылся. Пока они изучают меню, вывешенное за стеклом, Гоголь краем глаза рассматривает ее отражение, — более строгую, но от этого еще более интересную Мушуми.

— Ну что, рискнем? — Стены ресторана красного цвета, украшены огромными плакатами в стиле двадцатых годов, рекламирующими вино, а также видами Парижа и даже дорожными знаками.

— Тебе, должно быть, это кажется глупым, — говорит Гоголь, видя, как она оглядывается по сторонам.

— Нет, наоборот, как ни странно, все выглядит вполне аутентично.

Она заказывает бокал шампанского, изучает винную карту. Гоголь просит принести ему виски, но выясняется, что в ресторане подают только вино или пиво.

— Может, возьмем бутылку вина? — спрашивает Мушуми, передавая ему карту вин.

— Давай, только выбери сама.

Мушуми заказывает салат и рыбу в белом вине, бутылку домашнего вина, Гоголь — мясное рагу с фасолью. Мушуми не говорит с официантом по-французски, хотя он явно француз, но по тому, как она произносит названия блюд, чувствуется, что языком она владеет свободно. На Гоголя это производит впечатление. Сам он, кроме бенгали, другим языкам так и не выучился. Время бежит быстро, он рассказывает ей о своей работе, о проектах, о грядущем экзамене. Они, смеясь, пробуют кушанья друг у друга с тарелки. На десерт заказывают эспрессо и одну на двоих порцию крем-брюле, с двух сторон скребут ложечками по застывшей янтарной поверхности мороженого.

Мушуми предлагает заплатить половину, как она сделала в баре, но сейчас Гоголь настаивает на том, что платить будет он. Потом он провожает ее до дома, расположенного в квартале от бара, в котором они встретились. Дом старый, с обшарпанным крыльцом, терракотовым фасадом и кричаще-зеленым карнизом. Мушуми опять целует Гоголя в щеку, роется в сумке в поисках ключей.