Валерий Михайлов - Хроника великого джута

• Название: Хроника великого джута
• Автор: Валерий Михайлов
• Издательство: Алматы: Жалын
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1996
• ISBN: 5-610-01354-2

Эта книга – первое крупное исследование истоков, причин и характера великой казахской трагедии, произошедшей в начале 30-х годов. Тогда под видом сплошной коллективизации большевики попытались осуществить этиоцид – уничтожение народа. «Важнейшее» мероприятие в ходе мировой революции, стоившее Казахстану миллиона с лишним жертв, провел соратник Ленина и Сталина, личный друг Свердлова, один из организаторов и исполнителей убийства царя Николая II Ф.И. Голощекин.

В книге, раскрывающей технологию большевистского этноцида, приводятся потрясающие свидетельства тех, кто уцелел в период массового голода.

Документальная повесть рассчитана на массового читателя.

---

Мекемтас Мырзахметов, известный литературовед, поведал редкий по трагичности случай:

– В детстве, когда, бывало, я вовсю начинал шалить и проказничать, мать все время произносила в сердцах одни и те же загадочные слова: «Ох, уж лучше бы я тогда оставила – тебя…» И так странно она выговаривала это, что я невольно притихал. Ничего не мог понять: где она меня должна была оставить, почему именно меня? А спросить отчего-то не решался…

Потом, когда я подрос и мне исполнилось лет пятнадцать, я однажды все-таки спросил маму, почему она произносит всегда эту непонятную фразу. Мать задумчиво поглядела на меня, отерла слезы и рассказала такую Историю.

…Была ранняя весна 1933 года. Самая ужасная пора, когда голод выкосил почти весь наш аул (жили мы в Тюлькубасском районе Южного Казахстана). Спасаясь от верной смерти, мать решилась уйти в соседнее село к родственникам. Мою маленькую сестренку она несла на руках, а я – мне тогда было года два с половиной – шагал рядом, держась за подол.

Вышли мы под вечер. За околицей аула начиналась колхозная бахча. Только мы ступили на тропу, как навстречу вышла стая волков. К тому времени домашней скотины давным-давно уже не осталось на сотню верст в округе, и голодные звери сбивались в стаи и повсюду нападали на людей, чего раньше и в помине не было.

Мама закричала, стала звать на помощь, но поблизости никого не было. Волки окружили нас. Стоят, воют и землю рвут когтями. Мать оказалась перед ужасным выбором – либо нас всех растерзают, либо она оставит кого-нибудь из детей, а сама с другим ребенком попробует убежать.

Конечно, в казахском сознании исстари заложено: спасешь мальчика – и весь род сохранится. Мама решилась. Она положила на землю завернутую в пеленки девочку, а меня, от истощения еле-еле бредущего, подхватила на руки. И побежала вперед.

Потом, когда она вернулась с людьми, – кто ружьем вооружился, кто дубинкой, – там никого уже не было. Только тряпица валялась, вся в крови.

Ей, моей младшей сестре, я обязан жизнью.

…Я спросил тогда маму – многого еще не понимал! – почему же она не оставила меня. Она сказала: «Сын был нужнее…» Невыносимо представить, что она перечувствовала, что думала про себя всю жизнь…

От слез мать тогда совсем иссохла…

* * *

Много смертей и людского горя довелось видеть за свою долгую жизнь Галыму Хакимовичу Ахмедову. В 1921 году пятнадцатилетним юношей он учился в Оренбурге и запомнил заваленный мертвецами вокзал, повозки со штабелями трупов, с утра громыхающие по улицам. Но то, что увидел спустя десять лет, было куда страшнее.

– Ой, и много же людей тогда поумирало, – рассказывает Галым Хакимович. – На нашей улице в городе Аулие-Ата детдом находился – каждый день трупы детишек телегами отвозили. По утрам их забирали…

В 1932 году Ахмедову (он работал директором техникума) пришлось трижды участвовать в комиссиях, разбиравших случаи каннибализма.

– Из Алма-Аты гэпэушник приехал, по фамилии Петров. Очень похож на казаха. Я заговорил с ним по-казахски – мотает головой, дескать, не понимаю. Оказалось, якут. Четыре ромба в петлицах. По письму, что ли, приехал, в общем, проверять…

Отправились в один из аулов. У одной из женщин нашли под горкой золы человеческую голову, куски мяса. Убила она кого-то. Увезли ее охранники, уж не знаю куда…

В крайнем ауле неподалеку от города, там колхоз имени Свердлова был, остался в живых один парень.

Уцелел потому, что питался человечиной. Женщину зарезал. Стали мы допрашивать его – не признается. «Нет! Не трогал я никого!» Как же никого, когда все тут у него в доме и обнаружилось… «Побойся Аллаха, умирать же тебе скоро!» – сказал кто-то. А он, действительно, опухший уже лежит, не движется. Не выдержал, сознался. Плачет. Говорит: совсем с ума сошел от голода, вот и зарезал…

А третий случай был со стариком из соседнего аула, тот месяц жил на человечине…

Страшно вспоминать тогдашнее, но и молчать об этом больше нельзя. Разве забудешь, как в зиму 1932 года, в злющие холода, шли к нам в Аулие-Ату из Сарысуйского района люди? Какой там шли – еле-еле тащились. Женщины, дети, старики – грязные, полубезумные, в лохмотьях. Удалось ли им спастись? Ведь и город голодал…

А сильнее всего меня поразил один вроде бы незначительный эпизод. Пришел я как-то в самом начале голодовки на базар. Крик, шум, пятна крови на земле. Повернул обратно, а там, недалеко от пустых лавок, яма какая-то, довольно глубокая. И сидит на дне молодой паренек-казах. Прижался боком к земле, голову руками обхватил и дрожит. А голова вся в крови. Ужас, бессловесная мука застыли на лице… Оголодал, видно, он вконец и попытался лепешку утащить у торговки, да неудачно – поймали, и голову разбили…

* * *

…А что же документы официальные? Архивные работники говорят: о голоде времен коллективизации почти ничего не сохранилось. Им вторят историки: данные приходится собирать по крупицам… Словно бы и не было в Казахстане голодного мора, унесшего неисчислимое множество жизней.

Несколько дней я пересматривал в Центральном госархиве республики папки с документами тридцатых годов – материалами различных казахстанских наркоматов. Действительно пусто! Такое впечатление, будто кто-то нарочно вычищал всякое, даже косвенное, упоминание о народной беде. Что же, вполне возможно, что устроители мора позаботились и о том, чтобы замести следы.

Среди тысяч документов лишь в одном встретилось свидетельство надвигающейся всеобщей голодухи. Каркаралинский окружной отдел здравоохранения сообщал 28 мая 1931 года в Наркомздрав республики о санитарном состоянии района:

«С питанием в настоящее время обстоит дело очень плачевно, если не катастрофично. В совхозе «Овцевод» с 1 апреля сняты со снабжения семьи всех рабочих и служащих. Выдают хлебную норму только на самого рабочего и 1/2 литра молока и больше абсолютно ничего, хотя рабочий и имеет семью в 5-10 человек… Ни сахару, ни крупы – ничего не дается.

…В городе около 300 человек заключенных последние дни абсолютно ничего не получают и живут только на передачах, если кому носят.

Служащие за март и апрель на всю семью, независимо от ее количества, включая и себя, получили по 7-ми килограмм плохого пшена. Часть же и ничего не получила…

Работники разбегаются. Один работник Глебенко ушел даже в Семипалатинск пешком за 360 верст. Если картина не изменится, большинство работников, в том числе и врачи, к осени могут уехать совсем.

В домзаке цинга, обострение туберкулеза: цинга в детдомах, среди матерей… в больнице 80 процентов цинготных.

Станицкий».[212]

…Многочисленная родня Жолдыбая, прадеда Альжапара Абишева, как раз проживала в окрестностях Каркаралинска…

* * *

Старое это и почти что позабытое всеми событие – «конфискация имущества и скота 700 крупных баев-полуфеодалов». Но есть люди, которые помнят…

Рассказывает Данабике Байкадамова:

– Отца я помню лет с пяти-шести. Среднего роста, плотный, загорелый, он под вечер приходил домой, устало садился за стол, и, сняв круглые синие очки, долго молча пил чай. Я подсаживалась к нему и спрашивала: «Папа, что это у тебя за стеклышки? И почему ты ими закрываешь глаза?» – «Э, дочка, – отвечал он, – приходится закрывать. Когда я был чуть постарше тебя, много переписал всяких бумаг в канцелярии. А по ночам на толстых белых листах чертил линии. Коптилка тусклая, чертежи еле видать. Утром выйдешь, глаза режет от света. Испортил себе зрение. Вот теперь и ношу очки, чтобы не болели глаза от солнца».

Отец отсыпался и вновь уезжал по делам. На юге за Тургаем люди под его началом перегораживали реки Кабырга и Токанай. Строили плотины и арыки для орошения безводной земли. Отец был на вид строг и замкнут. По скромности своей он и словом не обмолвился в доме, как нужны тургайским беднякам эти плотины. Позже я узнала, что он проделал утомительный путь в Москву, и там, согласно докладной записке, 10 июня 1919 года ему, председателю Тургаиского уисполкома Байкадаму Каралдину, по личной просьбе выделен 1 миллион 720 тысяч рублей для строительства этих плотин. Немало, наверное, хлопотал в отделе земельных улучшений Наркомзема СССР. В степи уже начинался голод, и, если бы вовремя не построили плотины, неизвестно, выжил бы уезд или нет. Отец создал артель «Кенжетай», и люди стали сеять тары – просо – на этих орошенных полях. В артели было 143 семьи, или 840 едоков. Так и спаслись. Да еще скольким помогли пережить невиданный голод!

Никто не учил отца строить плотины. До всего доходил своим умом. Пятнадцатилетним юношей, после окончания Тургаиского русско-киргизского двухклассного училища, он уже работал в уездном управлении. Был переписчиком, переплетчиком, счетоводом, позже стал переводчиком. Выписывал журналы, дружил с ветеринаром, пожалуй, самым грамотным человеком в уезде. Ко всему относился вдумчиво, серьезно и добросовестно. В 28 лет канцелярский служащий 3-го разряда Байкадам Каралдин заслужил серебряную шейную медаль «За усердие» на Аннинской ленте. Наградили папу за устройство в урочище Кырхан плотины для задержания снеговых вод. Благодаря этому тургайцы засеяли хлебом пустоши. С тех пор земляки испытывали к моему отцу особое почтение.