Евгений Абросимов - Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

• Название: Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне
• Автор: Евгений Абросимов
• Издательство: Академический проект
• Жанр: Поэзия
• Год: 2005
• ISBN: 5-7331-0320-5

Книга представляет собой самое полное из изданных до сих пор собрание стихотворений поэтов, погибших во время Великой Отечественной войны. Она содержит произведения более шестидесяти авторов, при этом многие из них прежде никогда не включались в подобные антологии. Антология объединяет поэтов, погибших в первые дни войны и накануне победы, в ленинградской блокаде и во вражеском застенке. Многие из них не были и не собирались становиться профессиональными поэтами, но и их порой неумелые голоса становятся неотъемлемой частью трагического и яркого хора поколения, почти поголовно уничтоженного войной. В то же время немало участников сборника к началу войны были уже вполне сформировавшимися поэтами и их стихи по праву вошли в золотой фонд советской поэзии 1930-1940-х годов. Перед нами предстает уникальный портрет поколения, спасшего страну и мир.

Многие тексты, опубликованные ранее в сборниках и в периодической печати и искаженные по цензурным соображениям, впервые печатаются по достоверным источникам без исправлений и изъятий. Использованы материалы личных архивов.

Книга подробно прокомментирована, снабжена биографическими справками о каждом из авторов. Вступительная статья обстоятельно и без идеологической предубежденности анализирует литературные и исторические аспекты поэзии тех, кого объединяет не только смерть в годы войны, но и глубочайшая общность нравственной, жизненной позиции, несмотря на все идейные и биографические различия.

---

278. Хирург

Я весел, здоров и как будто крепок,
И сердце стучит и работает дружно,
И кажется — тело — не тело, а слепок.
Которому вовсе облаток не нужно.

Но вдруг выбивает из круга, из такта,
То бурей бросает, — то мертвым лежишь.
Пошел я к хирургу. «Вот так мол и так-то.
Кладите на стол и готовьте ножи».

Я болен. Не сплин, не чахотка, не скука.
Любви и наркоза не знаю давно.
Дрожит мое сердце, и голос, и руки
При виде белеющих яблонь весной.

Я в синие ночи брожу по аллеям
И словно романтик с зарею дружу.
Я болен. Вам, доктор, должно быть виднее
Подайте мне маску. Я замер. Лежу.

И вот я застыл, как бездушная плаха,
Но брызнули слезы по впадинам щек,
Когда он спокойным, уверенным взмахом
Утихшую грудь пересек.

Сознанье уходит, качается, вертится
И пульс разрывает ритмичную цепь.
Сейчас вот рукой остановит сердце
И сердце, как вишню, раздавит ланцет.

И слышу: сквозь рой лабиринтов и штолен,
Сквозь бред хлороформа, метель чепухи
Хирург говорит: «Безнадежно болен.
Опасней чахотки и тифа — стихи».

<1930>

279. Мудрость

Восприняв мудрость чисел и таблиц,
Пройдя тройные рощи интегралов,
Мы вышли в жизнь,
Как в схватку корабли,
Обрывки пены бросив у причалов.
Нам стали тесны эти небеса
И ход планет казался тяжелее.
Нам другом был и Ом, и Гей-Люссак,
Декарт, Паскаль и Менделеев.
И мир был покорен и прост,
И формулам должны были поддаться
Спокойное мерцанье звезд
И душное цветение акаций.
Но в гроздьях формул потерялись мы,
Найдя не сразу наше назначенье.
Философы! — Лишь обменяли мир.
Мы – изменить должны его движенье.

<1935>

280. Очень рано

Еще над морем не светало,
Еще в горах висела мгла.
Когда украдкой пробежала
Большая капля вдоль стекла.

И теплый дождик рад стараться —
Давай шуметь по мере сил
По листьям мокнувших акаций,
По тонким столбикам перил.

И пузырями у фонтана
Пошел вздуваться и шипеть.
Пускай шумит. Еще ведь рано
И нам вставать, и птицам петь.

1939

281. Еще февраль

Еще февраль. Все окна взяты в плен.
Мороз сильней становится под вечер.
У клиники сутулится Рентген,
Тяжелый снег всё падает на плечи,

А он, старик, взойдя на пьедестал,
Так и стоит без шубы и без шляпы.
Бездушный медицинский персонал!
Ему халат накинули хотя бы.

У нас ведь вдоволь света и тепла,
А как ему, сердечному, на стуже?
…Уже давно убрали со стола
Немного запоздавший ужин.

Уже давно в палатах тишина,
Войдет сестра и свет потушит скоро.
Но время не пришло еще для сна,
Еще минуте есть для разговора.

Мечтаний долгожданная пора!
Слова идут украдкою, по-лисьи:
«Пусть болен я, но лишь один бы раз
Пройти опять по улицам Тбилиси!

Где всюду смех и солнце, и тепло…
Вы были в Грузии когда-нибудь весною?
Сосед умолк, он дышит тяжело.
«А вот у нас, над Северной Двиною…»

Стихает говор. Даже думать лень.
Бессилье. Сон. Свободен каждый атом.
И вот тогда, предлинный, словно тень,
Старик Рентген проходит по палатам.

1940?

282. Лето 1940 года

Вся в тусклом золоте заря,
И солнце тлеет еле-еле…
Июнь — в листках календаря,
А руки зябнут, как в апреле.

По крышам дач, по кровлям будок
Шумит без устали вода,
Лишь вспыхнет небо иногда
Неярким цветом незабудок.

И снова туча облегла
Отяжелевший купол неба…
И просишь чуточку тепла,
Как нищий просит ломтик хлеба.

1940?

283. Дорожный мастер

Как весело мастер дорожный живет.
Летит на дрезине и песни поет.
Качаются травы, взлетает песок,
Дрожит на шесте кумачовый флажок.
Над пеною рек, над равниной,
Как птица, мелькает дрезина.

Мосты прогремят и туннель промелькнет –
Дрезина замедлит стремительный ход.
Наш мастер проверит, как шпалы лежат.
Он камешков белых подвыправит ряд.
И снова помчится дрезина —
Полно еще в баке бензина.

Но небо темнеет, темнеет вода —
Над стрелкой зеленая всходит звезда.
И тени бледнее кругом…
Наш мастер уходит в свой дом.
Стоит под навесом дрезина —
Наверно, ни капли бензина.

1940

284. Опять нет писем

Висят кувшины на заборе,
Рябина плещет на ветру,
И ягод огненное море
Ведёт весёлую игру.

На опустевшие балконы
Ложатся сумерки и тьма,
И ходят мимо почтальоны,
И нет по-прежнему письма.

Как будто ты забыла имя,
И номер дома, и число,
Как будто листьями сухими
Дорогу к сердцу занесло…

1940

285. Последний день в ЦПКиО

Свежеет ветер, всё сильней
Раскосый парус надувая.
И руки тонкие ветвей
Подолгу машут, с ним прощаясь.

Под птиц печальный пересвист
Идем, счастливые, с тобою.
На солнце пожелтевший лист
Летит, мелькая над водою

Прохладой осени дыша,
В последний раз теплом порадуй.
И в шубах дремлют сторожа,
Склоняясь у обнаженных статуй.

1940

286. Первая скрипка

Замолкла скрипка у окна,
И звуки растерялись странно,
И золотая тишина
Проплыла облаком нежданным.

И только билась под смычком
Давно отыгранная песня.
И падал день, как я, ничком,
И сердцу становилось тесно.

Оставь смычок, оставь футляр
И эту скрипку вековую, —
Тебя восторженный пожар
Осенних листьев зацелует.

И с ним метаться и лететь
Под дудочку, под зов свирели,
И падать в желтую метель
Веселой песней на панели.

1940

287. Вторая скрипка

Как скрипки первое держанье,
Как робкий взлет и стон смычка —
Уже коснулось увяданье
Рукой серебряной виска.

Осенний лист устало кружит,
Ты падал с ним и с ним лети.
Но мне ль под шелест желтых стружек
О прежней удали грустить?

Рябин пылающие бусы
Ворвались гроздьями в окно.
И перелив осенних музык
Пьянит, как старое вино.

И только жгучее желанье
Лелеет мысль одну. Одну —
Спокойно встретить увяданье
И чувствовать в себе весну.

1940

288. «Вспыхнула испуганная рама…»

Вспыхнула испуганная рама
Блеском ослепительным стекла:
Молния, как будто телеграмма,
Тучами тяжелыми прошла.

А за ней раскатисто и низко
Шел вдогонку разъяренный гром,
Словно кто-то требовал расписку
И грозил поставить на своем.

Гром отгрохотал, и над домами
Снова и просторно, и светло…
Только от тебя ни телеграммы,
Ни простой открытки не пришло…

1940

289. «Картины пишем, акварели…»

Картины пишем, акварели
Всех уголков родной земли,
Чтоб пограничники смотрели
И крепче землю берегли.

Стихи мы пишем дни и годы,
Мы отдаем им жизнь свою,
Чтоб с ними шли бойцы в походы
И побеждали бы в бою.

Мы плавим сталь в печах и домнах,
А после выплавки, устав,
Лежим в тиши квартир и комнат,
Листая воинский Устав.

1940

290. «Пусть буду я убит в проклятый день войны…»