Александр Киричек - Водоем. Часть 1. Погасшая звезда

• Название: Водоем. Часть 1. Погасшая звезда
• Автор: Александр Киричек
• Издательство: Немезида
• Жанр: Мистика
• Год: 2012

Главный герой романа — офицер и философ Сергей Костров — против своей воли оказывается вовлечен в череду мистических событий, которые начались в утро трагической гибели его отца, генерала Кострова. В то же время двоюродная сестра Сергея, Елена, узнав о гибели дяди, начинает борьбу за богатое наследство генерала. За помощью она обращается к древним языческим богам, нисколько не подозревая о тех опасных последствиях, к которым приводят подобные действия…

В первой части читатель познакомится с загадочным магом по имени Загрей и странным монахом Харитоном, совершит путешествие на гору Киферон и в таинственное Междумирье, а также узнает, какую семейную тайну долгие годы хранила бабушка Сергея и Елены, отчего родные братья в одночасье стали врагами и что случилось с юной звездой Святогорского театра оперы и балета…

---

Глава 16. Маша

Ныне едва дышащая зауральская деревушка Пестово сто лет назад была процветающим, богатым селом со своей ежегодной ярмаркой, на которую в лучшие времена съезжалось до десяти тысяч гостей и торговцев, что раз в пять превышало численность местного населения. Чем только здесь не торговали: медом и воском, чаем и зерном, плугами и лошадьми, заморскими тканями и пряностями, балалайками и гармошками, книгами и всякой мелкой галантереей. Местное население славилось своей рачительностью и трудолюбием — дворы были чисто выметены, скотина ухожена, дома побелены. Местный чернозем нередко баловал удивительными урожаями, сравнимыми с кубанскими или воронежскими, а заливные луга вокруг живописно-извилистых берегов речки Мокрицы считались одними из лучших во всей губернии.

Пестово располагалось как раз на границе лесной и степной зон: глянешь на юг — там открывается безбрежная степь, пойдешь на север — упрешься в смешанный лес, богатый груздями и лесной клубникой, зарослями дикой черемухи, раскинувшимися длинной полосой террас вдоль обрывистого южного берега Мокрицы, ну, и конечно всякой живностью: начиная с зайцев и диких уток и заканчивая оленями, кабанами, волками. Одним словом, к местным жителям вполне справедливо можно было отнести слова известного поэта: «Богаты мы лесом и водью, есть пастбища, есть и поля, а по всему угодью раскиданы тополя. Мы в важные очень не лезем, но все же нам счастье дано: дома у нас крыты железом, у каждого скот и гумно…». Правда, тополей в Пестове, конечно, не было, а вот все остальное, пожалуй, было и даже очень…

Но строительство в конце 19-го века транссибирской железной дороги оказало пестовцам «медвежью услугу»: хотя магистраль прошла всего в 10 километрах южнее села, однако этого было вполне достаточно, чтобы мало-помалу пальма первенства в экономической жизни волости перешла к деревне Мамоново, оказавшейся аккурат у самой дороги. Пестовская молодежь потянулась туда сначала за работой, а потом и за развлечениями, мамоновцы же в свою очередь приезжали за невестами — такие браки теперь стали считаться перспективными. Первая мировая и гражданская войны не добавили пестовцам оптимизма: одни не вернулись с фронта, другие безвозвратно ушли вслед за Колчаком в Сибирь. Окончательно же вытравила остатки былого процветания коллективизация: тех середняков, кто не успел сбежать в близлежащие города на стройки первой пятилетки, отправили на «перевоспитание» за полярный круг, а кулаков и вовсе расстреляли.

И если бы не постоянная подпитка переселенцами с голодного запада, то жизнь в Пестове, скорей всего, угасла бы вовсе. Но приезжали новые люди — в основном из центральной России, хотя были и с Украины, и с Повольжья, — восстанавливали и вселялись в оставленные дома, давая селу шанс на продолжение жизни. Так что к началу сороковых годов в деревне обитали не только старики, которым не давали умереть возмужавшие дети, пристроившиеся в городе, но немалое число людей среднего возраста и молодежи. Всех их власть дружно загнала в совхоз, который мало-помалу стал процветать, возрождая лучшие дореволюционные традиции села. Поэтому неудивительно, что в годы войны из молока пестовских коров делали сгущенку, из мяса свиней и телят варили тушенку для солдат, из шерсти пестовских баранов ткали шинельное сукно, а из шкур молодых коров изготовляли яловые сапоги для комсостава и кожаные куртки для летчиков.

И именно в эти голодные и холодные военные годы, питаясь скудным совхозным пайком и вкалывая с рассвета до заката за трудодни, под мычащий аккомпанемент пестовских коров превращалась из девушки в молодую женщину Мария Еремеевна Клюшева. Отца своего она не знала, мать же её хоть и давно осела в городе, но дочку к себе забирать не спешила, предпочитая лишь изредка её навещать и баловать карамелью и поношенными нарядами, основной же груз забот по воспитанию Машеньки возложила на бабушку, свою мать. Чем занималась в городе её родительница, Маша поняла довольно рано, ещё до войны — спасибо сердобольным соседкам, которые просветили и объяснили. Когда же разразилась война, то мать и вовсе перестала наведываться в деревню, возможно, побаиваясь, что её «припахают» к созидательному труду в пестовских коровниках.

Без материнской ласки Маша росла нелюдимой, но гордой. Парней к себе не подпускала, да и к концу 41-го их в деревне почти не осталось, а пацаны и старики старались обходить её за версту — девушка росла острой на словцо, да к тому же ещё и мужененавистницей. В каждой особи мужского пола она подсознательно видела своего «папашу», которого от всей души ненавидела, регулярно проклинала и мечтала, повзрослев, его найти и оторвать срамное место — именно оно, как она полагала, было виновником её потерянной молодости и причиной такой жестокой беспросветной совхозной каторги. Но пока ей было не до поисков, она с лихвой вымещала свою злобу на всех деревенских мужиках, замечая у каждого свой недостаток, о которых говорила прямо, уверенно и всегда прилюдно: «Ну, что, Степа, опять из твоей пасти разит как из помойки, может, тебе деньжат одолжить на зубной порошок?», «А вот и наш Ефимыч — драные штаны, хошь, заштопаю што ли, аль бабулю попросить?», «Васятка, а ты все шепелявишь? Кто ж тебе язык подрезал-то, папаня иль братовья? А ну-ка скажи: «шелешная дорога…» — ну, и всё в таком же духе…

Стоит ли удивляться, что у Марии не было ни друзей, ни подруг, но совхозное начальство её уважало и не только за хорошие трудовые показатели, но и за умение «найти подход» к каждой коровке. Именно на животных она и выливала свою нерастраченную любовь, ласково их журила, увещевала, гладила, подкармливала карамельками, а когда никто не видел, то и целовала в их черные влажные носы. Не оставляла она без ласкового слова ни одну встречную собачку, а своих курочек и любимую кошку Маркизу — и подавно. Летом, окончив работу, нередко убегала на берег Мокрицы, где часами, до самой темноты, то могла сидеть у воды и вести беседы с «речкой-реченькой», то разговаривать со своей любимой черемухой, которую ласково называла «Ладой-Ладушкой». Зимой же, если морозы бывали не так люты, отправлялась на южную окраину села, чтобы полюбоваться звездными узорами, а возвратясь, сетовала бабуле, что не знает имени «ни единой звездулечки», и что от этого «душа её ненастится».

Однажды так притянуло её к себе звездное небо, так очаровал искусный охотник-великан Орион — красивейший из всех смертных мужчин, перед которым не устояла ни нимфа Меропа, ни розовощекая Эос, царица утренней зари, ни отважная Артемида, дочь самого Зевса, и которого из банальной зависти мужчины-небожители сжили со свету, не успев, однако, воспрепятствовать Артемиде поместить его душу на небо, — что и не заметила бедная Маша, как окружили её полукольцом голодные волки. А когда распознала их по темным силуэтам и золотисто-изумрудным хищным глазам, то почти и не испугалась, лишь в душе посетовала, что не может ей сбросить с неба красавец Орион ни свой тисовый лук, ни булатный меч, а значит, надеяться можно только на себя. Вспомнила тут свои ласковые беседы с собаками и, ни мало не сомневаясь, решила и с волками завести задушевный разговор: «Волюшки вы мои серые, собачки вы мои косматые, да какие уж у вас глазоньки, да какие у вас шкурочки пуховые, да куда же, вы, на ночь глядя-то отправились…» В душе же истово молилась и вспоминала всех святых — и Николу Угодника, и Пантелеймона Чудотворца, и Параскеву Пятницу, а в особенности — матушку-Богородицу, прося защиты и обещая, если спасется, подавать всем страждущим и привечать всех несчастных и убогих. И чудо свершилось — волки постояли-послушали, да и отступили, быть может, услышав зов иной, более доступной и легкой добычи, а, быть может, и почувствовав, что отважная девушка «одной с ними крови».

Маша после этой истории стала более вежливой и уже не позволяла своему языку делать людям больно. Теперь она стала все чаще и для людей находить хорошие слова, а когда позволяло время, то помогала по хозяйству одиноким старикам. Бабушки же искренне её благодарили и дружно, в один голос, желали хорошего жениха, работящего и не пьющего.

С самого начала лета 45-го года по железной дороге через соседнюю деревню, ставшую уже приличным рабочим поселком, пошли на Восток поезда с фронтовиками. Маше к тому времени шел восемнадцатый год — наступила та самая пора, когда девичья красота достигает своего апогея, распускается как свежий и яркий первоцвет, который любой мужчина в глубине души мечтает сорвать и присвоить, пусть только и на одну ночь, или даже на один час. Но и сама Маша жила в полубессознательном, смутно осознаваемом предвкушении встречи с мужчиной. Как всякая девушка, она мечтала о суженом, и эта мечта заставляла её искать любой повод, чтобы отправиться в Мамоново, где, как ей подсказывало сердце, она и должна встретить Его.