Иван Вазов - Повести и рассказы

• Название: Повести и рассказы
• Автор: Иван Вазов
• Издательство: Свят
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

Настоящее издание представляет собой сборник произведений классика болгарской литературы Ивана Вазова (1850–1921). В него вошли повести («Отверженные», «Наша родня») и рассказы («Вылко на войне», «Встреча», «Упрямая голова» и др.).

---

— Какие известия, друг мой?

Это было сказано уже по-болгарски.

— Важные известия, большие новости, — ответил Хаджи Смион тоже по-болгарски. — Филип так и рубит «капустные кочаны»{61} на Балканах. Сдается мне, освободимся мы. Только сила-то турецкая, а?.. Черт! А тут еще этот, как ты говоришь дьявольский церковный вопрос все не решается… Поди разберись…

Мирончо выразительно нахмурился и, взмахнув флейтой, воскликнул:

— Ты, Хаджи, помешался на своем церковном вопросе! Я о нем слышать больше не хочу. Филибейским чорбаджиям архиереи понадобились… Свободу, свободу — ты вот что мне подай. И русская сабля это совершит… Прочти «Лесной путник!»{62} Ты читал его?

Хаджи Смион немного смутился, но ответил решительным тоном:

— Ну да, ну да, когда-нибудь русские возьмут Царьград. Бай Минчо прав; и Мартын Задека{63} тоже верно говорит: в десятом индикте это будет. Теперь у нас тысяча восемьсот шестьдесят восьмой год. Сбудется непременно. Русские генералы непобедимы… Только Дунай перейдут, а там… Я ведь все тропы через Балканы знаю — двадцать раз Карнарские горы переходил. Огромное царство — Россия, ужас какое… Куда только не простирается! Расспрашивал я как-то Гечко о Сибири, — ну просто страх берет: не то царство это, не то целая вселенная… Ты верно говоришь… мне теперь ясно. Ну да, политика, — в ней-то все и дело… Пруссия и Австрия дрались при Садовой{64}. Дрались так, что друг друга чуть не истребили! А из-за чего? Из-за земли… Ведь всякий царь, коли настоящим царем хочет быть, должен землю иметь, над которой ему царствовать. Все равно как, попросту сказать, и мужчина, чтобы настоящим мужчиной быть, должен, понимаешь? — жену себе взять… Это я, Мирончо, к тому речь веду, что пора бы и тебе — это самое; по-приятельски говорю, пора…

Мирончо посмотрел на него с удивлением. Хаджи Смион дружески кивнул ему.

— Жениться? — промолвил Мирончо. — Брр… Что ж, это неплохо…

— Неплохо, ей-богу неплохо, — подтвердил Хаджи Смион.

Мирончо снова задумался.

— То есть ты, сердечный друг мой, — заговорил он наконец, насупившись и положив флейту себе на колени, — советуешь мне всунуть голову в бабье ярмо?

— Сохрани боже!

— Чтоб было кому меня за нос водить?

— Погоди!

— Чтоб я с этого самого дня стал рабом какой-нибудь пестрой юбки?

— Нет, нет, нет! — крикнул Хаджи Смион, уже сожалея, что разговор о политике незаметно вовлек его в спор по этому дьявольскому вопросу.

— Неужели ты считаешь Мирончо таким простаком?

— Никто не считает…

— Мирончо не нуждается в жене, приятель мой дорогой. Чего мне не хватает? Вот моя женушка сладкогласая, которая и меня и людей веселит. У вас ведь тоже ее слышно?

— Каждый вечер слушаем с женой… Она очень любит ту, румынскую… Но не дай бог…

— Чего «не дай бог»?

— О старости, о старости надо подумать, друг сердечный, — промолвил Хаджи Смион отеческим тоном.

— Так что же?

— Надо человеку деток иметь.

— Вот ты о чем? Браво, любезный друг мой, браво! Теперь я одного себя, Миронча, кормлю, а тогда буду целый рой сопливых мирончовят кормить? Я не Селямсыз! В каком законе это написано?

— Как в каком законе? В нашем православном законе, — храбро отрезал Хаджи Смион.

— Ветер — этот закон! А мой закон на ночном колпаке у меня написан: свет лжив и суета сует! Все есть дым!

— Дело известное: все — ветер и дым, — горячо подтвердил Хаджи Смион.

— Женись не женись — все равно помрешь, верно?

— И я то же хотел сказать.

— Послушай, дорогой и любезный друг мой, какова моя, философия… Ты ведь знаешь, что я — философ?

— Да, ты философ.

— И у меня тут есть кое-что?

При этом он указал на свою голову.

— Есть, знаю.

— В этом мире ни жена, ни золото, ни серебро не могут сделать человека счастливым, а знаешь — что?

— Знаю.

— Свобода.

— По-американски.

— И больше ничего не надо.

Мирончо внимательно склонился над флейтой, стараясь прицепить на место какой-то клапан.

— Да, больше ничего не надо.

Хаджи Смион увидел, что под давлением неодолимых доводов философа вынужден мало-помалу уступать ему поле сражения. Он собрался с духом и решил сделать последнюю доблестную попытку удержать свои позиции, — чтоб, если уж придется отступить, то по крайней мере совесть была чиста.

— Только видишь ли, халоолу… — бодро начал он. — Ежели человек имеет покой у себя в доме… А кто создает покой в доме? Опять жена. Вот я, например; спроси меня. Восемь лет живу с Гинкой и ни о чем не беспокоюсь… То есть — понимаешь? — ни на столечко тревоги не знаю. А коли покоя нет, какую же можно чувствовать благодарность?

Мирончо сидел, по-прежнему склонившись над флейтой. Он ничего не ответил.

Хаджи Смион осмелел.

— Не женат — ладно… Но ведь с людьми живем… Им язык не привяжешь… Вот ты, например, к монашкам ходишь, — без всякой дурной мысли, скажем. Но — понимаешь?.. народ видит: человек бессемейный. Нет, нет, некрасиво получается. Просто неприлично. Ну, что скажут люди?

Мирончо насупился и сильно тряхнул головой, так что кисточка колпака свесилась наперед.

— Ты видишь, что она говорит? — промолвил он. — «Мне ни до кого дела нет!»

Хаджи Смион стал в тупик перед этим неопровержимым аргументом. Против своей воли он произнес:

— Колпак прав; он тоже философ.

— Знаешь, что такое жена? — продолжал Мирончо. — Я тебе скажу: это змея за пазухой, с которой ты спать ложишься.

— Верно. И я иной раз, когда меня жинка разозлит, кричу: «Эх, черт возьми, почему я не Мирончо!»

— Ну вот. Значит, понимаешь?

— Как не понимать!

— А приходишь и говоришь: «Женись, друг милый!» Ведь сам все знаешь прекрасно…

— Да я не к тому, а просто так, по-приятельски… Ты правильно поступаешь, ты — философ.

VII. Две батареи

Хаджи Смион простился с Мирончо и, улыбаясь, пошел домой. Повернув на улицу, где жил Селямсыз, он увидел, что у ворот Копринарки и Селямсыза толпятся любопытные, с наслаждением слушая ругань, которой осыпают друг друга соседки, разделенные дощатым забором.

Охваченный любопытством, Хаджи Смион скоро понял, в чем дело: вечером, после ужина, Варлаам, услыхав злорадный смех Селямсыза и всего его «могучего» потомства, задрожал от бешенства, выбежал из дому и в то самое время, как Селямсыз окунал его кошку в чан с краской, повесил у ворот злодея обглоданный рыбий хребет. Утром же, когда Селямсыз увидал у своих ворот кучу ребят, глазеющих, раскрыв рот, на кем-то повешенный рыбий хребет, а Варлаам с женой обнаружили, что кошка перепачкала подушки и одеяло у них на постели, а также шелковую юбку, лежавшую с вечера на сундуке, все сразу выяснилось, и между обозленными соседями поднялась самая ужасная свара, какую только можно себе представить.

С каждым мгновеньем шум и крики становились все сильней.

— Ах ты, сало тухлое! Чтоб ты провоняла! — вопила Варлаамица из-под груши.

— Ах ты, клопиха-кровопийца! Чтоб тебе лопнуть! — отвечала Селямсызка из-под навеса у печи.

— Разрази тебя гром!

— Задуши тебя чума!

— Чтоб тебя разорвало!

— Чтоб тебе в упыря оборотиться!

— Чтоб огонь пожег тебя и с детьми твоими!

— Чтоб короста изъела вас обоих!

— Свинья двенадцатипоросая!

— Кукушка бездетная!

— Чтоб тебе мужа на виселице увидеть и самой за ноги его качать!

— А твоего-то чтоб на кол посадили, и нечистая сила вокруг хороводы вела!

— Пусть руки, что мою кошку выкрасили, отсохнут и почернеют, как твоя черная душа, желтомордая цыганка!

— Пусть рыбья кость, что на наших воротах висит, поперек горла вам встанет и обоих удавит, клопиха проклятая!

Селямсыз сидел на шестой ступеньке лестницы, без шапки, вспотевший, злой, багровый, с усами, свирепо ощетинившимися. Он не кричал, а только одобрительно кивал при каждом удачном ругательстве жены да время от времени похрюкивал.

Он был похож на генерала, установившего свою батарею на соседнем холме и наблюдающего действие ее огня. По-видимому, такой же тактики держался и генерал неприятельского войска, чья батарея изрыгала огонь и смерть со своего стратегического пункта. Залпы учащались и становились все смертоносней. На трескучие гранаты-оскорбления, посылаемые батареей генерала Варлаама, батарея генерала Селямсыза отвечала грохочущими бомбами-проклятиями, от которых раскалывались небеса и черепицы! Под конец батарея генерала Варлаама начала заметно хрипнуть. Обнаружив это, неукротимый Селямсыз, после минутного совещания со своей свитой, решил немедленно послать несколько анатолийских ядер-ругательств, чтобы перекрестным огнем нанести неприятелю последний удар. Затем поступил как французский полководец при Аустерлице: вынул табакерку и взял понюшку табаку.