Ю. Бахрушин - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Ю. Бахрушин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: История
• Год: 1994

«Воспоминания» Ю. А. Бахрушина — это не только история детства и отрочества самого автора, но и история знаменитого купеческого рода Бахрушиных, история российского коллекционирования и создания Театрального музея. Зав. редакцией С. Князева Редактор Я. Гришкина Художественный редактор Е. Ененко Технические редакторы Л. Ковнацкая, В. Кулагина Корректоры О. Добромыслова, Л. Овчинникова

---

Преподавателем немецкого языка был Константин

Петрович Нотгафт. Красивый, представительный старик (ему было под восемьдесят лет), огромного роста, прямой, с военной выправкой, он был ходячей легендой училища.

Рассказывали, что в молодости он обладал богатейшим имением в Смоленской губернии, поступил при Николае Павловиче в Кавалергардский полк, где в короткий срок промотал в карты и прокутил все свои наследственные местности. Пришлось уйти из полка и избрать себе другую профессию. Хорошо зная немецкий язык, он выбрал педагогику. Это был добрейшей души, замечательный человек — он не признавал плохих отметок, был снисходителен до смешного, и разжалобить его ничего не стоило. К нашему общему стыду надо признаться, что на его уроках творилась сплошная вакханалия. Все делали все что угодно, кроме ученья. Старик все терпел и никогда не жаловался. Наконец дело дошло до того, что однажды кто-то с задних парт кинул большой кусок колбасы от завтрака прямо в доску позади учителя. Злополучная колбаса рикошетировала и угодила педагогу на лысину, где и осталась. Старик не выдержал и заплакал, но все же продолжал урок. Этот случай как-то сразу отрезвил класс, и на некоторое время на его уроках водворилось благонравие. А затем со следующего года все пошло по-старому.

В заключение нельзя не сказать несколько слов о наших трех законоучителях-иереях. В младших классах Закон Божий преподавал древний старик митрофорный протоиерей 1* отец Зверев. Он был одним из наиболее уважаемых священников Москвы, занимал пост настоятеля Марфо-Мариинской обители, где диа-кониссой была великая княгиня Елизавета Федоровна, и состоял исповедником московского двора. Это был человек исключительной доброты. Вечно он о ком-то хлопотал, кого-то защищал, за кого-то представительствовал. Причем делал он все это так, словно не он благодетельствовал, а ему благодетельствовали. Помню его дряхлую, неуверенную походку и старческий, но зоркий взгляд, умевший сразу заметить, если у кого-нибудь из учащихся какие-то нелады и мрачные мысли. Он шествовал после урока по залам училища, неизменно окруженный толпой учеников, провожавших его до дверей учительской и с сожалением с ним там расстававшихся. Переходившие в старшие классы и тем самым выходившие из-под его опеки учащиеся, в случае неприятностей, постоянно шли к нему за советом и помощью, в которых никогда не было отказа. Святой был человек!

В старших классах преподавателем Закона Божия был академик о. Богословский, прозванный за свой тягучий, скрипучий голос «Скрипкой», так как звук его речей напоминал плохую игру на этом инструменте. Поп Скрипка был крайне несимпатичным субъектом и пользовался дружной и заслуженной нелюбовью учеников. Он вечно жаловался на своих питомцев, кляузничал, придирался. Историю церкви он преподавал скучно и неинтересно. Зачастую на его уроках на задних партах натягивались струны и во время объяснения материала очередной музыкант вдруг извлекал из своего инструмента при помощи самодельного смычка какую-либо занозистую ноту. Поп делал вид, что ничего не слышит, но сейчас же начинал охоту за правонарушителем. Обычно поймать баловника ему не удавалось, зато если таковой попадался, то получал неприятности сторицей.

В средних классах законоучителем был отец Симеон Уваров. Это был один из тех священнослужителей, которые в поповской среде именуются обычно гусарами. Священный сан не мешал ему одновременно быть и смекалистым, оборотистым дельцом. Он легко совмещал священство у Николая Мясницкого с редактированием и изданием широко распространенного духовного журнала «Русский паломник»*, делавшим ему тысячные прибыли, и с управлением и владением торговыми банями, также служившими немаловажным подспорьем его бюджету. Но педагогом отец Уваров был хорошим, применявшим в этом отношении свои методы. У него действительно не было неуспевающих учеников, и выставляемые им со всею строгостью баллы редко понижались до тройки. Достигал он такой успеваемости чрезвычайно просто. Его урок всегда был последним в учебном дне. Придя в класс, он кратко и вразумительно объяснял следующий урок и затем начинал спрашивать. Если ученик отвечал отлично, то, выставляя в журнале пятерку, отец Симеон отрывисто рявкал: «Собирай книги и марш домой». Отвечавшие на четверку отпускались домой минут через десять после ответа урока. Троечники сидели почти до конца, а с не выучившими заданного Уваров оставался еще минут на десять — пятнадцать после звонка, повторяя им предыдущий урок. Такой метод создавал своеобразное соревнование, в котором победители награждались немедленно. С учениками Уваров держал себя на товарищеской ноге, без стеснения своим грубым голосом называя их ракалиями и мошенниками, но никогда ни на кого не жаловался, предпочитая с глазу на глаз разрешать все недоразумения со своими питомцами. Отца Симеона уважали и любили в особенности за его отношение к ученикам во время экзаменов.

Уваров считался в училище ученым попом и неизменно назначался ассистентом во время письменных математических экзаменов. Как сейчас вижу его грузную фигуру с рыжеватой бородой и веселыми добродушными глазами, с заложенными за спину руками, мерно расхаживающую среди столов, склонившись над которыми мучились мы, грешные. Когда его зоркий взгляд узревал, что первый ученик Саша Хренников начинает переписывать набело свою работу, он направлялся к нему и спрашивал:

— Ну, что? решил? Покажи-ка!

Удостоверившись, что задача решена правильно,

о. Симеон добавлял:

— Верно! Молодец! Ну, вот что, пока белить-то погоди — успеешь, а возьми-ка клочок бумажки и аккуратненько перепиши мне карандашиком все решение.

Начиналось снова хождение ассистента между столами. Наконец он опять подходил к Хренникову.

— Переписал, что ли? Ну ладно. Я сейчас к тебе спиной стану, а ты мне аккуратно засунь записку-то за обшлаг рясы, только так, чтобы не видно было и не потерялась бы!

Когда эта операция была благополучно закончена, испытания продолжались своим чередом. Постепенно сдавались работы — зал пустел. Через час-другой в нем оставались лишь несколько человек, тщетно потевших над письменной работой и ошалевшими от отчаяния глазами, ничего не соображая от страха, глядевших на путаные столбцы цифр, начертанные ими на бесконечных бумажках. Тогда-то и начинал действовать Уваров. Он подходил к очередному неудачнику.

— Ну, что, брат, ничего не выходит? То-то вот оно-то, зимой-то надо заниматься, а не балясы точить. Покажи работу. Да тут ничего не поймешь — написано столько, что прямо целый учебник! Эх, ракалия ты эдакая! Ну, слушай, я сейчас к тебе спиной стану, а ты поищи у меня за обшлагом рясы — там записка есть, в ней все верно написано, — спиши. Да ты записку-то не рви, смотри, потом она другим нужна еще.

Экзаменационная почта начинала действовать. Через час, самое большее, зал пустел окончательно, выпустив последнего повеселевшего неудачника.

Вспоминается мне и меньшая учительская братия — классные наставники и учитель рисования Константин Федорович Высоцкий. До сего времени не знаю, был ли Высоцкий профессионал, по всему он больше походил на талантливого дилетанта, но рисовальщик он, во всяком случае, был неплохой. Преподавал он по новой системе, признавая только натуру, изредка разрешая фантазировать на какие-либо заданные им темы. Он был исключительно требователен и придирчив к способным к рисованию ученикам, заставляя в течение нескольких уроков самостоятельно добиваться какой-либо детали в работе. Малоспособных учеников он никогда не мучил, брал в руки их рисунки, быстро вводил в них свои коррективы и ставил сбоку тройку. Талантливые ученики получали два балла — либо пятерку, либо, в случае нарочитой лени, двойку. Особенное удовольствие ученикам Высоцкий доставлял перед рождественскими и пасхальными праздниками. На последний перед каникулами урок он не вызывал учеников в студию, а сам являлся в класс без журнала, но с книжкой под мышкой. Предвкушая готовящиеся удовольствия, весь класс замирал. Константин Федорович не спеша раскрывал книгу, обводил взором учеников и говорил:

— Нынче последний урок перед праздниками — какое тут ученье, все равно у вас у всех голова другим занята… Давайте, я вам лучше почитаю.

Высоцкий был замечательный чтец-любитель, впоследствии среди профессионалов я редко встречал равного ему. Он никогда не любовался красотой фразы, не отыскивал скрытого смысла в словах автора, а насквозь проникался духом самого произведения, его настроением и передавал это просто, бесхитростно, но невероятно доходчиво. Будучи страстным охотником и любителем русской природы, он выбирал и соответствующие произведения. До сих пор помню в его чтении некоторые рассказы из «Записок охотника» Тургенева, описание охоты из «Войны и мира» и «Анны Карениной», рассказ Куприна «Охота на глухаря». Как всякого дилетанта, упросить Высоцкого читать было невозможно — он сам должен был обязательно почувствовать для себя необходимость в этом чтении. Однажды он поддался просьбам, начал читать и бросил на второй же странице — действительно, ничего не выходило.