Дитер Форте - Книга узоров

• Название: Книга узоров
• Автор: Дитер Форте
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-352-00913-0

Известный немецкий писатель Дитер Форте у себя на родине прославился как драматург и сценарист. Достижения Д. Форте в области литературы отмечены престижными литературными премиями.

Роман «Книга Узоров» встает в один ряд с главными эпосами второй половины XX столетия. Это захватывающее и красивое повествование сплетается в необыкновенный узор из событий и судеб главных героев… Одно поколение сменяет другое, но в каждом есть два неизменно повторяющихся имени: Иосиф и Мария. Эти имена сопровождают нас на протяжении всей книги, придавая повествованию библейское величие и значительность.

---

4

Да, и его тоже звали Йозеф Лукаш, потому что всех Лукашей звали Йозефами, а их жен – Мариями, но этот был с особой частичкой «фон»: Йозеф фон Лукаш, именно частичка «фон» оторвала эту ветвь семейства от всех прочих. Она создавала дистанцию, которая все увеличивалась, и вместе с тем нельзя сказать, что родня не гордилась этим сильным стволом, который вырос среди ветвей старого фамильного древа, питаясь от корней его, простиравшихся с вершины холма до самой реки, сильным стволом, отягощенным тяжелыми плодами, пустившим уже свои собственные корни, превратившимся в новое дерево, которое отнимало свет и почву у старого материнского дерева, некогда вольно росшего на этом холме.

Когда-то они жили в одной деревне, родились на той же самой земле, их хоронили на том же кладбище, они вместе возделывали землю и строили плотины, защищаясь от наводнений, заселяли новые земли, но потом у некоторых из них стало больше полей, возможно, оттого, что они больше думали о будущем, яснее мыслили, правильнее действовали, тогда как другие плыли по течению жизни, следили лишь за сменой солнца и луны и дальше ближайшего дня и ближайшей ночи не заглядывали. А поля из десятилетия в десятилетие все разрастались, огибая маленькие земельные наделы, а вскоре вбирали в себя и их, захватывали невозделанные луга, пустующие дома, им удавалось выстоять в неурожай, они все увеличивались, и только плотина служила им пределом.

И тут можно было говорить уже о поместье, и множество родственников работали в этом поместье, получая за работу деньгами или натурой, одни с завистью, потому что их собственное хозяйство свел на нет неурожай, другие равнодушно, ибо свою хибарку с огородом и землей они пропили, и нынешняя жизнь казалась им проще, заработок был надежный, работа от и до, крыша над головой обеспечена, а к ней еще и огородик в придачу, пока работаешь. Теперь уже как-то само собой разумелось, что надо работать в поместье, так уж повелось, вроде бы испокон веку так и было, время стерло все воспоминания, казалось, что поместье было всегда и с самого начала.

Но были и исключения, попадались люди, которые старались держаться своего первоначального надела, прочно сидели на земле, жили тяжким трудом, пытаясь сохранить хозяйство и выстоять в неурожай, а неурожай случался часто, и приходилось работать все больше и больше. Поэтому на окраинах больших угодий ютились маленькие островки, крохотные пятнышки рядом с гигантской территорией, которые совершали отважные наскоки на большое поместье, отстаивая свои старинные права относительно дорог, пастбищ, дров, воды, боролись упорно, а если забывали какую-то деталь, то из расписанных вручную заветных сундуков извлекали бумаги, доказывали, спорили, подавали жалобы, это была маленькая островная империя самостоятельных, упорных землепашцев, сильные ветви семейного дерева, которые предпочитали уехать и стать рабочими и ремесленниками в других странах, предпочитали по завещанию передать свои земли церкви, нежели уступить хоть одно из своих исконных прав большому поместью.

В поместье уважали эти права, никаких тяжб между членами семьи не было, все свято чтили старинное право родства, которое стояло выше раздоров и требовало единения. И хотя теперь уже не доводилось всем сидеть за одним столом, этого, скорей всего, даже старались избегать, но по праздникам все поздравляли друг друга честь по чести, подтверждая и укрепляя тем самым родственные связи; оказывая уважение родне, каждый упрочивал свою репутацию и пред небом и людьми честно и откровенно заявлял, что занимает должное место на этой земле. Так что согласно распорядку церковного календаря к церковным праздникам подносили подарки, соответствующие времени года: яйца, масло, кур, уток, гусей, рыбу, копченые колбасы и свиную ветчину. Когда красили яйца, то обязательно расписывали их, строго следуя традиционным орнаментам, кускам сливочного масла придавали красивую форму, изобретательно украшая их завитушками и инициалами семьи, кур дарили живыми, уток и гусей – ощипанными, готовыми к жарке, чтобы видны были размеры птицы, упругость мяса и количество жира. К лапкам и к шее привязывали разноцветную бумажную канитель, сами тушки помещали в ивовые корзины, которые торжественно несли в поместье, а навстречу уже шел управляющий с такими же точно дарами, ведь каждый, разумеется, старался выбрать в подарок самую лучшую птицу. Так что и те и другие угощались одинаковыми торжественно врученными яствами, сравнивали с собственными припасами, которые, конечно, были вкуснее, и вся эта символическая церемония обмена продовольствием укрепляла родственные связи навеки, до самого Судного дня.

И когда однажды вместе с дарами им вручили визитную карточку, на которой между именем «Йозеф» и фамилией «Лукаш» появилось словечко «фон», все были страшно удивлены, одни посчитали это наглостью и кощунством, другие вообще ничего не поняли и спрашивали, что это за «фон» такой, а некоторые говорили, что это от спеси, от заносчивости, мол, мало им того, что земли у них полно. С какой стати и откуда у них это словечко «фон», этого все равно никто не узнал, все восприняли его как добавку к имени, как до того привыкли к обилию земли у этих людей.

Йозеф фон Лукаш с ранних лет оставил поместье, он учился в университете, стал профессором, приезжал в гости только по большим праздникам, жил в городе Познани, где у него был польский книжный магазин, он даже открыл типографию, основал и стал выпускать литературные журналы: «Оредовник» и «Пжиятель люду», написал историю города Познани по-польски и по-немецки, выпустил историю всех церквей, опубликовал множество статей и несколько книг о диссидентах, то есть обо всех тех, кто не принадлежал к Польской католической церкви, о лютеранах и реформистах, о греках и армянах, о богемских братьях и Швейцарской евангелической церкви.

Его книгами были заполнены шкафы в усадьбе, все дивились: каких только плодов не приносит поместье! Управляющий же, если его спрашивали, сообщал, что этот самый Йозеф, который «фон», – историк и библиотекарь и заведует библиотекой графа Рачиньского в Познани. А графа Рачиньского, в свою очередь, знали все, он был из древнего польского дворянского рода, в особенности прославилась ветвь познанских католиков. Их было два брата, один писал и собирал книги, другой путешествовал и собирал картины. Тот, у которого книги, выстроил Золотую часовню на Соборном острове, и в ней стояли статуи первых польских королей – Мишко и Болеслава Хробры, и всякий хоть раз да видел эти статуи, ведь все там хотя бы раз молились. Да и библиотеку знали все, снаружи разумеется, и книг там было, поговаривали, видимо-невидимо, – одним словом, гордость Познани, все знали об этом и, конечно, тоже гордились. Если ехать от болотистых земель в низовьях Обры, то надо на телеге проехать по дороге императрицы Виктории, потом по Тиргартен-штрассе въехать в Берлинские ворота – и вот ты уже в Познани, а дальше поехать влево, мимо польского театра и городского немецкого театра к площади Вильгельм-платц, а на этой большой красивой площади, среди старинных деревьев и роскошных домов, выделялась своими мощными колоннами необозримая библиотека Рачиньского. Граф завещал ее городу и вскоре после этого застрелился у себя в поместье, говорили, что сердце его не выдержало страданий за Польшу, потому что он был польским патриотом. Напротив библиотеки был построен специальный музей для картин, принадлежавших его брату, а брат был прусским посланником, то есть вовсе не патриотом Польши, и картины свои завещал Пруссии, в связи с чем музей носил имя кайзера Фридриха. Вот так они и высились один напротив другого, эти два брата, увековеченные в двух зданиях – немецкого музея и польской библиотеки.

Здесь-то и служил библиотекарем тот самый Йозеф, который «фон». Он тоже был из патриотов, судя, по крайней мере, по журналам, которые он выпускал и которые после одного из многочисленных польских восстаний были запрещены властями Пруссии, и ему оставалось лишь вернуться к вечным вопросам о том, какие нынче виды на урожай пшеницы или картофеля. Позже, когда полякам стало житься совсем худо, а пруссаки так и норовили стать единоличными хозяевами, Йозеф фон Лукаш окончательно вернулся в деревню, стал сам управлять родовым имением. Он часто появлялся на полях, здоровался со всеми за руку, но был молчалив и частенько сиживал на скамье под древним дубом, который по-прежнему зеленел, раскинув ветви на вершине холма. Он сидел и задумчиво смотрел на красное закатное солнце, которое, вспыхнув последний раз, тонуло в черных водах Обры и, унося с собою дневной свет, оставляло обрские болота во тьме, а на небе оставался от него лишь слабый, едва угадываемый отсвет, который всасывали набегающие облака.

5

Густав спустился с крыши, на которую забирался всегда, если ему хотелось поразмышлять на воле, и через чердачный люк пробрался в хранилище, где стояли манекены из гипса и дерева и еще сияющие медью механические устройства небольшого размера, которые начинали негромко постукивать, если нажмешь кнопку. Он спустился во второй этаж, в свои комнаты, и включил маленькую лампочку, которая располагалась над батареей на подоконнике и по ночам освещала эмалированную табличку возле входной двери: «Густав Фонтана, прожектер». Он хотел, чтобы к нему можно было обратиться и днем и ночью, он, словно акушерка, всегда готов был помочь рождению новой идеи и молниеносно оформить послание в патентное бюро.