Сэйс Нотебоом - Потерянный рай

• Название: Потерянный рай
• Автор: Сэйс Нотебоом
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7516-1000-5

Сэйс Нотебоом (р. 1933) — знаменитый нидерландский поэт, прозаик и эссеист. В «Тексте» выходили его романы «Ритуалы», «День поминовения», «Филип и другие» и книга путевых очерков «Красный дождь». Герои «Потерянного рая» беспрестанно перемещаются — то во времени, то в пространстве. Перебивая друг друга, они рассказывают свои истории, блуждают по миру, перелетая из Бразилии в Австралию, из Голландии в Австрию… Неожиданные повороты сюжета держат читателя в напряженном ожидании, а остроумие автора, его парадоксальный стиль доставят радость ценителю хорошей прозы.

---

Не проработав и трех недель, Альмут не удалось сдержать чье-то либидо, и ее выгнали.

— Зачем ты так по-дурацки вела себя?

Она пожала плечами:

— Чего ты хочешь от бразильянки? Вроде бы и генетика у меня другая, но, видно, темперамент передается по воздуху. И потом, они оказались такими чувствительными. Им так трудно справляться со своими колоссальными телами. Они огромные, как дома, я только теперь поняла, откуда взялось слово bodybuilder. Серфинг, регби, джоггинг по пустыне, на барбекю зажаривают по пол-быка, таких громадных расо[17] я еще не встречала. А тот, чье либидо мне не удалось сдержать, был похож не столько на человека, сколько на колоссальный фаллический символ, какие воздвигали в храмах Шивы; одну такую штуку волокли туда всей деревней. Огромные голубые глаза, как у моей мамы, и голос, зычный, как у Тарзана в джунглях; ноги у меня подкосились… но тут в кабинет влетело начальство, типичная английская стерва. Лягушачий рот, поджатые губы, живая королева Виктория: «Oh. Miss Kopp, I dare say, this is a decent establishment[18]".Зато будет что записать в дневник. Но что нам теперь делать?

Стояла дождливая погода. Я работала в кафе на пляже, и меня как раз попросили временно не приходить. Такой порядок. В дождливые дни нет работы, а значит, нет и денег. Fair enough.[19]

— Ты еще не забыла, для чего мы сюда приехали? — спросила Альмут.

Я не забыла. Мы мечтали добраться до Sickness Dreaming Place, но здесь еще ни разу об этом не говорили. И о других мотивах своего путешествия тоже. Даже наедине нам трудно было произнести это вслух: мы приехали в Австралию, чтобы увидеть аборигенов.

Альмут словно подслушивала мои мысли.

— Помнишь, какой представлялась нам Австралия? Наши мечты о жизни среди дикой природы? Мне пока не встречались люди, похожие на тех, о ком мы мечтали. Их просто не существует. Или мне они не попадались. Нам придется ограничиться обитающими в парке бродягами.

— Мы заранее знали об этом.

— Но, согласись, ожидали чего-то другого. Не этого неогороженного концлагеря, пропитанного запахом пива.

— Ты говоришь как австралийка. Я слышала это сто раз. У меня в кафе работают двое аборигенов.

— Конечно, на кухне. Моют посуду. И выносят мусор.

— Славные ребята.

— Возможно. Ты с ними поговорила? Спросила, откуда они?

Поговорить с ними мне не удалось. Они не замечали меня.

Двигались они поразительно, трудно подобрать подходящие слова, чтобы описать эти движения. Сказать — «они проплывали», будет не совсем верно. Они скользили по помещению на длинных, стройных ногах с торчащими коленками бесшумно, как тени. И ни на кого не глядели. Словно нас вовсе не существовало. У меня с ними до разговора дело так и не дошло. Я считала, что они смущаются. Остальных их поведение не удивляло. Когда я разговорилась с работавшим на кухне студентом, тот сказал:

— Да не заморачивайся ты. Вы, иностранцы, много чего себе вообразили. Половина того, что вы прочли про нас, — вранье. Их мира больше не существует. Те, кого ты тут видишь, провалились меж двух стульев, пусть теперь выбираются самостоятельно. Что толку в красивых историях про священные долины? Я больше скажу: наверное, то, что случилось с ними, ужасно, но теперь-то что делать? Вернее, что им теперь делать? Расписывать свои тела на потеху туристам? Вести себя так, словно англичане сюда не приезжали? Они проиграли. О'кей, это ужасно — но нам-то что делать? Откупаться от них деньгами и обходить стороной их священные места, словно там под землей зарыт уран? Двадцать первое столетье на дворе. Погоди, вот доберешься до резерваций, там, как в музее, можно понаблюдать их прежнюю жизнь, совершить путешествие в прошлое, так сказать, и за немалые деньги, между прочим. Если они согласятся тебя впустить. Странно, но больше всего уважения они вызывают у меня, когда говорят: чтоб вы все сдохли, пошли вон отсюда. Сидят там, помирая от жажды, в своей гигантской тысячекилометровой песочнице, и делают вид, что остального мира не существует. И точно так же они вели себя тысячелетия назад, когда остального мира вообще не существовало.

— Гунны существовали, — возразила я.

— Не спорь со мной. Они живут, словно отгородившись от мира стеклянной стеной. Ни ты, ни я не сможем им помочь. «Люди доброй воли» тоже не помогут, им хочется жить, как жили их предки. И потом, куда денется та орава, которая на них кормится: сотрудники музеев, владельцы галерей, антропологи? Время не повернуть вспять.

— О чем ты задумалась? — спрашивает Альмут. — Ты слышала, что я сказала?

— Ты спросила, что нам делать.

— Тебе это кажется странным? Оглянись вокруг. Здесь все тонет в чопорной англосаксонской тоске, разве не так? Я соскучилась по щебету bem te vi и крикам periquito, мне хочется послушать sabia и увидеть ipe roxo, и фиолетовые цветочки quaresmira; и я хочу лопать churrasco[20] во время Родео, любоваться танцами Флево, потягивая ледяное пиво, и выбирать бикини в Базаре-13; я хочу повидаться с дедушкой и сыграть в карты у Хиппика Паулиста.

— Короче, у тебя началась ностальгия.

— Возможно.

— А как же Sickness Dreaming Place?

— Бинго. Поехали завтра.

— Как мы туда доберемся?

— Самолетом до Алис-Спрингс. Там купим four wheel drive — нам подойдет любая развалюха и двинем на Дарвин. В тропики.

— А моя работа?

— Уволишься. Найдем что-нибудь другое. Я не могу больше видеть этот коричневый диван, жуткую картинку с юным школьником верхом на пони, которая украшает нашу комнату, поломанные пластиковые стулья и эту тупую прыщавую бабу: «Could you please cook normal food darling, the whole house smells like an African village…?»[21]

— Пошли. Бюро путешествий. Арнем-Ленд.

10

Алис-Спрингс, Центральный промышленный район. Альмут считает, что для меня существует только настоящее, а прошлое исчезает бесследно, но я все прекрасно помню, хотя прошло уже несколько недель. Город, зажатый между Виллс-Террас и Стюарт-Террас, восемь улиц на берегу бывшей реки, обозначенной на карте, как «река Тодд», а на самом деле — огромной песочницы, полной оранжевого, сухого песка. Деревья засохли от отсутствия воды, а арки мостов, перекинутых с берега на берег, выглядят совершенно по-дурацки. Посреди вытоптанного, пересохшего луга несколько аборигенов, дымящийся костер, спящие люди. В Анзак-Хилл я оказалась одна, Альмут не захотела ехать со мной. Древний домик почты, превращенный в музей, фотографии отцов-основателей, окруженных верблюдами. Когда-то сюда можно было добраться только караваном, это теперь дорогу провели через Дарвин до самой Явы, чтобы окончательно забыть о Европе 1872 года. И фотографии 1905 года, изображающие то, что аборигены называют coroboree, межплеменной сходкой, только это — сходка между аборигенами и белыми.

Пятое поколение белых австралийцев составляет описание трехсотого поколения Аранда, забавно. Четверо аборигенов стоят, держа руки за спиной, я разглядываю сложные белые узоры на их черных телах. На старых, выцветших от времени снимках ландшафт призрачен и расплывчат, зато люди на переднем плане видны прекрасно, роспись на их телах — спирали из белых точек, змеи, лабиринты, головоломки — рассказывает историю их рода языком рисунков. Каждый из них наверняка что-то означает, но мне этого не понять. Алис-Спрингс мал, меньше запятой, как наша Земля по сравнению с Галактикой. Несколько улиц пересекаются под прямым углом, деля город на квадраты и упираясь в конечную станцию железной дороги, соединяющей юг с тропическим севером, за которой высятся четко прорисованные в небе величественные горы и начинается заброшенная дорога, ведущая туда, куда еду я — в Дарвин. Чем запомнилась она мне? Безмерной сушью и road trains — колоссальными траками с несколькими прицепами, сносящими с дороги огромных буйволов, словно деревенских шавок. Олень в луже крови. Съезжая со Стюарт-Хайвей, я попала в облако красной пыли. Тряска по твердой, волнистой грунтовке совершенно выбивает меня из колеи, вдобавок здесь ездят, как в Англии, не по той стороне, и на засыпанной песком дороге машину то и дело заносит. Реки, обозначенные на карте, пересохли. В воздухе тучей вьются меленькие мошки. И как только первопроходцам удавалось пешком пересекать бескрайние пустыни? У меня это вряд ли получилось бы.

11

И все-таки есть на свете люди, с которыми сразу чувствуешь себя легко. Наверное, среди черных они тоже встречаются, но тот, с кем я познакомилась, оказался белым, и вдобавок старым, как мир. На голове — пожелтевший от времени тропический шлем. Из-под шлема ниспадают — другого слова не подберешь — длинные полуседые волосы, плавно переходящие во встрепанную, разлатую бороду того же цвета. Тощее тело прикрывает нечто во времена его молодости служившее тропической военной формой; тощие кисти рук торчат из обтрепанных рукавов, длинные пальцы венчают ногти, загнутые, словно когти хищного зверя. Но голос — тенор поразительной красоты, не вяжущийся с видом немощного тела в инвалидном кресле.