Даниил Мордовцев - Сидение раскольников в Соловках

• Название: Сидение раскольников в Соловках
• Автор: Даниил Мордовцев
• Жанр: История

---

- Стой! Кто идет? - часовые вскочили с своих мест. - Кто ты?

- Ваше спасенье, добрые люди, - отвечала тень.

- Кто ты таков? Каков человек?

- Человек добрый.

- Зачем пришел?

- Это я скажу воеводе, ведите меня к нему.

- Ишь ты! Да ты чернец?

- Чернец и есть.

- Может, с подвохом с каким, с умыслом?

- Коли бы с подвохом, не пошел бы прямо на вас.

- А пес тебя ведает.

- Что пса в судьи брать! Ведите к воеводе, чего боитесь? Вас двоетка, а я один: у вас ружья да сабелье, а на мне один хрест.

- И то правда.

Подошли к землянке, занесенной снегом. Сбоку, под навесом, чернелось что-то вроде норы. Один из стрельцов нагнулся и постучал ружьем о деревянную подпорку.

- Кто там? - послышался голос.

- Мы, стрельцы с часов.

- За каким делом?

- Языка привели.

- Какого языка?

- Чернеца... Сказывает, чтоб к воеводе вели.

Из норы выглянула косматая голова. Это был Кирша, полуголова стрелецкий.

- Как пымали? - спросил Кирша.

- Не ловили, сам пришел, - отвечали стрельцы.

- За каким делом? - обратился Кирша к чернецу.

- За государевым, - был ответ. - Веди меня к воеводе, за мной есть государево слово и дело.

Кирша помялся было, взглянул на небо и почесал в затылке. Снег продолжал сыпаться как из рукава.

- Уж и времечко ж выбрал с "государевым словом и делом"! - досадливо произнес Кирша.

- Самое как быть время, - отвечал пришлец, - добрый хозяин и пса в такую пору со двора не пустит; а я, как видишь, пришел, потому: мое дело большое дело.

- И то правда, коли не врешь... Да там разберем... Постой тут, я мигом...

И Кирша юркнул в свою нору.

- Ну, и наварил же ты варева, - заметил стрелец пришельцу.

- Не вам расхлебывать только, - отвечал последний.

Скоро Кирша выполз из норы в кафтане, в шапке и при сабле.

- Ступайте за мной, - обратился он к чернецу и одному из стрельцов. А ты подь на свое место.

Все двинулись к берегу. Путь лежал мимо землянок, занесенных снегом и казавшихся могилами.

- Эк ево прорвало! - ворчал Кирша, отряхиваясь от снегу... - Вот сторонка, н-ну!

Увидав важное лицо у своего воеводы, Каргас очень обрадовался: значит, будет кричать на кого-нибудь, распекать (Каргаска очень хорошо изучил своего повелителя), а он, Каргаска, будет лаять... То-то весело!

- Цыц, ешь те волки! - прикрикнул воевода.

Кошма раздвинулась, и в палатку вступил чернец. Он разом окинул своими бегающими глазами всю палатку: в головах воеводской медвежьей постели стоял зеленый стяг с Егорьем на коне; тут же вблизи висели сабли и пистолеты; в одном углу стоял большой кованый сундук.

Феклис перекрестился на стяг и сделал поясной поклон воеводе.

- Ты кто таков и какого ради орудия пришел к нам? - важно, несколько с гнусом, спросил воевода.

Каргаска приготовился лаять, не спуская глаз с важного лица воеводы и косясь на пришельца.

- Соловецкого монастыря чернец Феклис, пришел ради государева слова и дела, - был ответ.

- Какое твое слово до великого государя?

- Челобитьишко, государь.

- А в чем твое челобитье?

- Вины свои принес я великому государю, - отвечал Феклис, низко кланяясь.

- А в чем твои вины?

- Дуростию моею и маломыслием пристал я, нищий ваш государев богомолец, к соловецким ворам и крамольникам.

- И того б тебе делать не довелось, и то тебе вина, - важно и строго заметил воевода.

- И аз, нищий ваш, чернец Феклиска, окоростовел с теми соловецкими ворами: двуперстно сложение держал и сугубою аллилуею блевал.

- И того б тебе делать не довелось, и то тебе вина, - повторял воевода.

- И тем яз, нищий государев иночешко, великому государю, его царскому пресветлому величеству, учинил грубство.

- И того б тебе делать не довелось, и то тебе вина, - продолжал автоматически твердить воевода, так что даже Каргаска стал недоумевать: когда ж он ругаться-де начнет?

- А велит мне великий государь вины мои простить, и я грубство свое ему, великому государю, заслужу с лихвою: введу тебя, воеводу, со стрельцами в монастырь... Государь, смилуйся, пожалуй! - заключил Феклис и снова сделал поясной поклон.

- И не обманом хочешь нас под дурно подвести?

- Кака мне корысть подводить вас под дурно!

- И ты на том крест целовать будешь?

- И крест, и Евангелие целовать стану.

- Ладно. Надо об этом деле подумать.

Воевода почесал затылок, застегнул кафтан и вопросительно посмотрел на Киршу. Кирша нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

- А как ты ноне попал к нам? - снова обратился воевода к чернецу. Как тебя выпустили?

- Я отай ушел, воевода.

- Как! Через стену?

- Нету, воевода: есть у меня там под землей заячья норка, норкою я и прополз.

- И ты нас хочешь оною норкою провести в стены?

- Нету, норкою не способно будет: узка гораздо, гладкой не пролезет.

- Так как же?

- Есть в стене место такое, проломное: с этой стороны его распознать нельзя, а я укажу.

- А дале что?

- Выломать камни, там не велика сила надобет.

- Ну, и что ж?

- В ночь выломаем, вот нам и ворота.

- И войдем?

- Ночью и войдем...

- Сонных, что щенят, заберем, лядиных детей! - не вытерпел Кирша, брякнул радостно.

Не вытерпел и Каргас: выскочил из-за сундука и ну радостно и неистово лаять то на воеводу, то на Киршу, то на сухого стрельца с серьгой и даже на незнакомого чернеца.

- Цыц, анафема! Цыц, клятой! Вот взбесился! - кричал воевода; но пес уж и его не слушал: он по глазам видел, что воевода рад, и неистово выражал свой собачий восторг.

Кирша радостно потирал руки и ржал, глядя на Каргаску. Воевода шагал по палатке, отбиваясь от собаки, которая лезла целоваться. Феклис самодовольно, с злым выражением в красивых глазах, улыбался, навивая клок бороды на палец.

- И ты как перед Богом говоришь? - уставился воевода на чернеца.

- Как перед Богом!

- И укажешь место?

- За тем пришел, свою голову принес под осудареву плаху.

- И не величкой силой проломаем?

- Плевошное это дело будет.

- Ну, добро! И за то великий государь, его царское пресветлое величество, пожалует тебя таким жалованьем, какова у тебя и на уме нет.

Чернец поклонился, чтобы скрыть блеск глаз, говоривший о чем-то ином, только не о государевом великом жалованье.

- Что ж ты стоишь вороной! - вскинулся воевода на Киршу.

Кирша оторопел. Каргас тоже накинулся на него с лаем: воевода-де лает, так и мне следует.

- Беги живой ногой, веди попа с крестом и Евангелием, - пояснил воевода.

- Мигом, воевода! - икнул Кирша.

- Живо!

Каргаска с лаем кинулся за посланцем, и долго его радостный лай раздавался вдоль сонного берега моря, посыпаемого снегом.

XVI. ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ "СОЛОВЕЦКОГО СИДЕНИЯ"

- Мама! Ты слышишь!

- Что, дитятко?

- Слушай, а? Кто-то плачет.

- Что ты, глупая, кому теперь плакать?

- Ох, мама! Мне страшно: я слышу, как кто-то плачет.

- Да это ветер в трубе, ноли не слышишь?.. А ты перекрестись, прочти молитву Исусову и спи.

Оленушка крестится, придерживая левой рукой рубашку, шепчет молитву и снова опускает свою растрепанную, с спутавшеюся косою голову на белую подушку. Тихо в келье. На дворе слышна вьюга. Сон так и клонит, тяжелит веки и туманит... Неупокоиха ровно посапывает...

- Мама! А мама!

- Ох, Господи Исусе! Ты что опять?

- Мне не спится... У меня, мама, мысли...

- Какие у тебя, у глупой, мысли! Ноне не каталась на салазках, пурга, ну и не спится.

- Завтра покатаюсь, с Иринеюшкой... А мои салазки лучше его...

- Не в пример лучше... Ну, спи, дитятко.

- А в Архангельском, мама, что теперь?

- Что, глупая! Спят.

- Батя спит?

- Нет, на салазках катается.

Оленушка смеется... Опять тихо, только вьюга завывает в трубе и под окном... Лампадка как будто вздрагивает... По стене словно тени какие ползут... слышен ровный сап... Где-то сверчок засверестит и смолкнет... Жутко Оленушке, нейдет сон, все что-то слышится в порываньях ветра за окном...

- Мама! Кто это стучит?

- Асинька? Ты все не спишь?

- А ты слушай, мама.

- Что мне слушать-ту? Тебя, дуру?

- Нету, мама, там стучит, слышишь?

- Это вьюга, ветер.

- А во что она стучит?

- А во что придется: в ставни, в било, у трапезы что висит.

- А как это, мама, мертвецы по ночам ходят?

- Что ты! Что ты, непутевая! С нами крестная сила, на нас кресты.

- А как же дедушка Спиря говорил, что к ему душенька ево Оленушки приходит?

- Что ты пустое мелешь, глупая? Какой Оленушки?

- А у него дочка была Оленушка.

- А! Ну, он святой человек, он видения в сониях видит.

- И я во сне все вижу, и Архангельской вижу часто, и батю, и как мы по грибы ходили.

- Ну, то-то же.

- А мне Исачко сказывал, что он сам лешего видел.

- А ты уж и с Исачком, глупая, подружилась!

- А как же, мама! В ту пору, как стрельцы шли на монастырь воропом, перед святками, и убили его турмана беленького "в штанцах", так мы с ним хоронили турмана, я плакала, плакала! И он, Исачко, плакал же...