Александр Терехов - Немцы

• Название: Немцы
• Автор: Александр Терехов
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-41571-5

Александр Терехов — автор романов «Мемуары срочной службы», «Крысобой», «Бабаев», вызвавшего бурную полемик)' бестселлера «Каменный мост» (премия «Большая книга», шорт-лист «Русский Букер»), переведенного на английский и итальянский языки.

Если герой «Каменного моста» погружен в недавнее — сталинское — прошлое, заворожен тайнами «красной аристократии», то главный персонаж нового романа «Немцы» рассказывает историю, что происходит в наши дни.

Эбергард, руководитель пресс-центра в одной из префектур города, умный и ироничный скептик, вполне усвоил законы чиновничьей элиты. Младший чин всемогущей Системы, он понимает, что такое жить «по понятиям». Однако позиция конформиста оборачивается внезапным крушением карьеры.

Личная жизнь его тоже складывается непросто: всё подчинено борьбе за дочь от первого брака.

Острая сатира нравов доведена до предела, «мысль семейная» выражена с поразительной, обескураживающей откровенностью…

---

— А где Мухин? — строго спросил Эбергард.

Заказали салат казачий из баранины с редькой, пельмени из оленины в хлебном каравае и карпа на сковороде. Посреди стола в лужу свекольного соуса лег поросенок в кепке из половинки красного перца и глядел на мир глазами-оливками, обложенный апельсиновыми колесами и розетками из редиски.

— И пришлось купить смокинг и туфли в Италии, а потому, что на капитанский бал только в смокингах, — Хериберт отчитывался за круиз: Венеция, Флоренция, Сицилия, Дубровник, Пиза — и вдруг пихнул Эбергарда в плечо: — Хватит, с кипящим чайником в голове ты не проживешь! Поехали со мной на Афон — очистишься!

Эбергард смотрел в зеркало — на диванчиках за его спиной потрепанный пузатый мужик с седым хвостом разъяснял испуганно соглашавшейся, сильно накрашенной спутнице, похожей на внезапно овдовевшую пожизненную домохозяйку:

— Наши самолеты! Могут подыматься в стратосферу. И лететь без дозаправки четырнадцать часов. Но каждая дозаправка — это риск! А с Венесуэлы подлетное время сокращается втрое! И двенадцать крылатых ракет под крылом… Вы что, не знаете, что наши главные месторождения на Чукотке… Какие лечебные грязи в Южной Осетии! Нам осталось только: вложиться! в инфраструктуру! Абхазии!!! — Ел мужик хорошо, было видно: не ему платить.

— А? — Эбергард прислушался к Фрицу, начальник управления муниципального жилья возил пальцем по столу:

— А если рисовать человека менструальной кровью, это означает сильнейший приворот!

Отклонился подальше от разговоров, чоканий, спортивных трансляций, грохота, сопровождающего поглощение пищи, и накрыл телефон ладонью — звонила мама:

— Сынок, Сигилд так со мной разговаривает, что я плачу. Как же так получилось. Ведь вы так подходили друг другу по гороскопу. — Никто не полюбит сильней, чем мама, и Эрна вырастет и будет любить своих детей, а не отца. — Не разберусь с дозировкой ципромила. Там написано один двадцать пять за день, за три раза, а таблетка ноль пять, не могу разломить… И голова такая плохая, давление с утра померила — сто сорок, сахар почти четырнадцать, а пятно на носу сегодня очень хорошо видно — или на погоду? В сердце боль не колющая, а тупая, от лопатки идет…

Он поднялся, попятился к гардеробу, глядя за окно (под каштаны из ресторанной кухни вышла женщина в синей безрукавке и покормила из пакета трехногую собаку, заодно что-то ей рассказав: такая моя жизнь), и, дослушав маму, поморщился (так жгло), куснул язык, но всё-таки пересилил себя и позвонил Сигилд:

— Во сколько я приезжаю первого сентября?

— Первого сентября Эрну поведем мы, — и Сигилд отключилась.

— Я даю положительную энергию, снимаю порчу, — объяснял Фриц, прерываясь на внезапный смех и оглядывая друзей влажными от любви глазами, и поглаживал нетвердой рукой брови, правую, левую. — А то приходит Стасик Запорожный из «Стройметресурса», весь потерянный: со всеми соглашаюсь… «Единая Россия» миллион попросила на велопробег ветеранов — даю. Бабец велел часовню на участке поставить — и опять «да»! Я говорю: может, тебе что подарили недавно? Точно! Крест с бриллиантами, на шее ношу. Вот! Вот поэтому голова-то твоя теперь всем и кивает! Крестик забрал, в полиэтилен обернул, в сейф запер и свечку зажег, вокруг Стасика поводил. Вчера звонил: вроде полегче стало!

— Ты это… со Стасиком поаккуратней, — и Хериберт особо улыбнулся. — Он же из… этих.

— П-понял, — пробормотал Фриц и озадаченно засунул в рот пельмень и помахал вилкой. — Да я и сам знал!

— Ребята, ребята, — Хассо сгреб ближайших за плечи, и все уже поняли о чем. — Поехали пописюнимся с телками!

— С телками… — Хериберт покраснел. — Я прошлый раз смотрел: совсем молоденьких выбираешь! Скоро до школьниц дойдешь.

— Это моя мечта. Возбуждает даже знак «Осторожно, дети». Дам объявление в газете: «Москвич, без вредных привычек, познакомится с серьезными намерениями с женщиной, у которой есть красивая старшеклассница дочь с большой, упругой грудью».

— А меня возбуждает, когда в прогнозе погоды говорят: «Столбик термометра поднима-а-ается»…

— А я видел объявление: «Массажистка. Красный диплом. Белая кожа»! А ты чего молчишь?

Эбергард показал, что от подступающего смеха он подавился чесночной гренкой, продышался и подхватил:

— А я посмотрел лоты аукционов органов власти. Самый распространенный — «Работы по устранению сухостоя»! — И первым захохотал. — Все работы — только через аукционы. Коррупции не будет. Хассо, а какой у тебя самый коррумпированный орган?

— А я вот сидел и глядел на дорогого нашего друга Эбергарда, — взялся за рюмку Хериберт, заново особо улыбнувшись. — Сидит он, и смотрит на нас, и ест, как мы…

— И пьет!

— И пьет. И ничем вроде бы не отличается… А с душой своей совсем, совсем он не такой… И что он на самом деле про нас думает?

— За это мы его и любим! За Эбергарда!

— За нашу совесть, — Хассо выпил и, проиграв отрыжке, огляделся: что бы такого… сожрать?! — Но я так и не понял: на хрена ты развелся? Не мог так трахать Улрике?

«По кофе» и — закончили, сбросив деньги Хассо; тот (усилив глаза очками, которые носил редко, переживая — очки старят! и так седой! — а Хассо не собирался стареть, плавал, бегал, качался и в журналах всегда читал о продуктах, укрепляющих потенцию) словно с удивлением рассмотрел чек, сумму делил на четыре и высчитывал чаевые не умолкая; друзья двинулись разбирать плащи, привычно, как дети, подставляя руки гардеробщику. Эбергард отказался от помощи, но сунул гардеробщику денежную бумажку — тот вышел за гостями, изображая проводы, сунул бумажку в нагрудный карман и еще заглянул следом, отслоив карман большим пальцем, словно проверяя: удобно ли там денежка устроилась? Водители, также сдружившиеся за эти годы, расходились и рассаживались, хлопали дверцы, фары расстилали под ноги свет. Фриц задержал Эбергарда и трезво спросил:

— Что там у тебя? — Из четверых — старший, и вел себя так же, и всегда спрашивал в упор, неприятно, почти касаясь — нос к носу, еще больше втянув впалые щеки и подвыпучив словно воспаляющиеся от водки глаза.

— Не дает Эрну отвести первого сентября в школу. Каждый год я водил. А теперь она с уродом. Появился какой-то урод.

— Набей ему морду, — Фриц отмахнулся: это мелочи; и — рыкнул: — Сделай другие глаза! Не должен ходить с такими глазами. Ну, не сложилось с Сигилд, бывает. Треснуло и — пошли рвать друг друга до кости. А дети — волчата, они ничего не понимают, они идут по кровавым следам! Кто первый зашатается, того и начнут рвать за компанию, хоть мать, хоть отца. Стой крепко, и дочь останется с тобой!

— Спасибо, Фриц, — прошептал Эбергард, становясь мальчиком: еще слово — и потекут слезы. — Только ты… Понимаешь, любую, даже психованную нашу жизнь, безумную как-то выстраивает… даже оправдывает… присутствие хотя бы одного правильного, такого, как ты. Человека.

— Или Бога, — серьезно сказал Фриц.

— Или ребенка.

— Послушай, а что значит — Стасик Запорожный «из этих»? Из каких «этих»?

— Представления не имею. Я думал, ты знаешь.

Фриц вздохнул:

— Неудобно было спрашивать. Вот и думай теперь. Голубой, еврей или фээсбэшник? А я с ним по бизнесу связан…

У тебя звонил телефон. Эрна? — вот что сразу. Да. Почему сразу «Эрна»? Никто больше не нужен? Папа (словно торопится, или волнуется, или идет по улице, движение шумного воздуха, говорящие губы ближе-дальше или дыхание непокоя), я не смогу послезавтра встретиться с тобой (мы же договаривались! почему?), у Алечки день рождения. Вот и незачем «почему?», не втиснешь, скажи уверенно:

— Ну, хорошо, тогда до первого сентября, я за тобой заеду, — и тряс головой, и морщился от засухи, от непрозвучавших «буду ждать», «жаль, что так вышло», «целую», «давай, в другой день!», со стороны — сумасшедший (всё, отключилась, нажав нужное) и прошептал: — Сумасшедший. — И вечером дома (ты же собирался встречаться с Эрной? что значит «она не может»? ты же заранее предупредил?! вы же договаривались! ты же ее отец!) смотрел с Улрике то, что показывал телевизор, а чуял жалость: никогда у него не будет там, потом, пожилой сверстницы-жены, такой, что прожили с юности душа в душу, друг в друге, перемололи всё, перемогли, перемолили, и вот теперь хоть и ползают, да заботятся друг о друге; он пошевелился, закрепляя движением: да, такого точно у него не будет; притворится мужем Улрике, но без свадьбы, зачем свадьба? — свадьба уже была, пиджак и брюки, волосы особым образом, семья уже — была. Надо расплачиваться.

Вчера — точно четырнадцать лет, как они познакомились. Кроме жалости он (вдруг, в эти минуты! несколько раз по шестьдесят секунд!) скучал еще — по теплу, по словам Сигилд. По дому. Плохое на подлинное «сейчас», пока они смотрели с Улрике в телек, забылось, и он тосковал, словно Сигилд умерла. Но всё-таки жива. Нет, умерла. Но всё-таки жива, вон позвони — услышишь. Наверное, слишком мало времени прошло… И прямо не верится, что ничего не получилось, что их целые, настоящие годы уже становятся и станут туманным, ошибочным эпизодом (взглянул на Улрике — неродное, уродство, взглянул на стены съемной трешки — чужое), поднялся и двинулся на кухню, словно чтобы там кому-то сообщить: вот у меня появилось прошлое. Прошлое, оказывается, это развалины, смотри на взорванную электростанцию, взглядом вдоль проводов: вон там еще и вон там было напряжение — где кончилось оно? Когда начали подолгу молчать? Засыпать с невысказанными обидами, недоговаривать, потому что не имеет смысла, одно и то же, всё равно ты (я) не изменишься, не поймешь, не станешь, когда после заметных (а потом незаметных, а потом «без») мучений он начал целовать Улрике, расстегивать на ней пуговицы зажмурившись и — утолять.