Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири

• Название: Четыре года в Сибири
• Автор: Теодор Крёгер
• Жанр: Биографии и Мемуары

Немецкий писатель Теодор Крёгер (настоящее имя Бернхард Альтшвагер) был признанным писателем и членом Имперской писательской печатной палаты в Берлине, в 1941 году переехал по состоянию здоровья сначала в Австрию, а в 1946 году в Швейцарию.

Он описал свой жизненный опыт в нескольких произведениях. Самого большого успеха Крёгер достиг своим романом «Забытая деревня. Четыре года в Сибири» (первое издание в 1934 году, последнее в 1981 году), где в форме романа, переработав свою биографию, описал от первого лица, как он после начала Первой мировой войны пытался сбежать из России в Германию, был арестован по подозрению в шпионаже и выслан в местечко Никитино по ту сторону железнодорожной станции Ивдель в Сибири. Он описывает свои переживания как немецкий военнопленный, рассказывает о своей дружбе с капитаном полиции Иваном Ивановичем и женитьбе на прекрасной татарке Фаиме, о защите немецких и австрийских военнопленных, о том, как он инициировал строительство школы. Роман драматично заканчивается закатом городка Никитино в буре Октябрьской революции. Общий тираж этого романа превысил миллион экземпляров.

---

- Чего ты хочешь, кто ты? – спрашивает его усталый голос.

Я приближаюсь к столу, чуть-чуть приподнимаю зеленый абажур. Свет падает мне на лицо. Мужчина узнает меня, пугается, ищет на ощупь, вероятно, револьвер, который нигде не находит.

- Я принес вам деньги, Иван Иванович.

Он смущенно улыбается, по-видимому, он чувствует себя бессильным перед опасным преступником, и пристально смотрит на деньги, которые я раскладываю перед ним на столе.

- Иван Иванович, я принес вам восемьсот рублей на хранение, так как у меня здесь нет больше ни одного человека, которому я мог бы доверить такую большую сумму Вы – единственный достойный уважения человек, выше любых подозрений. Мой голос успокаивает его, и он уже с ласкающим, медленным жестом прикасается к деньгам.

- Значит, у тебя есть деньги... Откуда же вы так быстро получили так много денег? – спрашивает он неуверенно. – Да, я уже знаю... мне рассказывали...

Я сообщаю ему все. Он слушает меня внимательно.

- Ну прекрасно, я беру на хранение деньги, – говорит он.

- Я даю вам за это сто рублей.

- Ты с ума сошел! – немедленно отвечает он. По прошествии некоторого времени он поправляется: – Я не могу принять это от вас.

- Почему же нет, никто не узнает об этом.

- Полностью исключено, за кого все же вы меня принимаете? Мне это вовсе не нужно, нет, нет, я не хочу никаких денег, исключено... Поток слов разливается из его рта. Я прерываю его и, улыбаясь, подаю ему руку. Медля, он пожимает ее, и я давно привычным мне движением засовываю сторублевую купюру в рукав его мундира.

- Выпьете со мной рюмочку водки? Хотите что-нибудь поесть?

- С удовольствием! И то, и другое! – отвечаю я.

- Машка!!! – кричит полицейский капитан, и прибегает горничная, почесываясь при этом за ухом. Лишь бы у нее не было вшей, думаю я, глядя на нее. – Принеси бутылку водки и всякой еды, да побольше.

Девушка приходит с бутылкой водки и с небрежно лежащими на тарелке куском хлеба и куском жаркого.

- Корова! Мне нужна еще одна рюмка! И принеси все, что мы едим дома! Разве ты не видишь, что у меня гость? Принеси колбасу, сыр, яйца, масло, рыбу, все! Иди! Что ты уставилась на этого человека? Видите, люди настолько глупы здесь; что сам скоро стану идиотом. Свинские условия, Богом забытая местность, со временем приходят мысли о самоубийстве, страшно!

И Иван Иванович открывает новую принесенную бутылку обыкновенным ударом ладони по донышку бутылки, и пробка со знакомым хлопком вылетает кверху.

Появляется горничная, она несет по тарелке в каждой руке, на одной я вижу остатки различных сортов сыра, масло, яйца, на другой – селедки, одна из них уже наполовину съедена. Она стоит нерешительно.

Одним движением капитан убирает стол, все скользит в крайний угол; туда больше не попадает свет керосиновой лампы. Служанка несколько раз ходит туда-сюда, пока стол не оказывается полным тарелками.

- Ты даже не принесла скатерть, Машка! О, я мог бы убить тут всех вокруг! Не глазей на мужчину!

Девочка плачет и всхлипывает.

- Но я же не знала этого, и вы тоже мне этого не говорили, ваше высокоблагородие! – ревет она.

- Теперь мое терпение лопнуло!, – и он уже схватил без разбора что-то с тарелки, девушка с громким воем бежит из комнаты.

Капитан кладет это «что-то» обратно на стол; это кусок колбасы, содержание которого кто-то выгреб на всю длину ножа. Энергичным приемом полицейский теперь полностью скомкал шкурку колбасы в шарик.

- Извините меня, я хочу надеть другой мундир, все же, я не могу... Вы – мой гость, минутку, пожалуйста... И он исчезает где-то в полумраке комнаты.

Он снова появляется, после того, как я выкурил две сигареты.

- Пожалуйста, ешьте, что хотите и сколько хотите, я со своей стороны буду только рад, поверьте мне, и здесь, видите, чтобы мы оба не ели всухомятку, я сразу принес еще побольше. Итак, пожалуйста, пусть вам ничто не мешает, здесь несколько примитивно, но что поделаешь. Вы должны есть, пока вы больше не сможете, обещайте мне.

Он пододвигает все, что стоит на столе, ко мне, наполняет рюмки водкой, мы пьем, он снова наполняет их и пьет, тогда как я посвящаю себя еде.

- Уже пять лет сижу я в этом проклятом месте. Я родом из Москвы. Я был достаточно честолюбив, чтобы принять эту должность, и теперь мне приходится опускаться здесь в грязи, дерьме и вечном однообразии.

Иван Иванович Лапушин, полицейский капитан, раскрывает мне свою душу. Я чувствую, как хорошо на него действует, что он хоть раз может рассказать кому-то о себе. Мы сразу ощущаем сильную симпатию друг к другу.

Сначала как прежний житель большого города он всеми средствами защищался от дальнейшего пребывания в сибирском городке. Его заявления с, вероятно неловко сформулированными обоснованиями, не нашли понимания. Слишком скоро начались также и первые, пусть даже смешные неточности в исполнении им своих служебных обязанностей, из-за которых начальник полицейской канцелярии, писарь Игнатьев постепенно получил большую власть над ним. Отрезанный от мира и культуры, мужчина вскоре стал ленивым, апатичным. И с женой его связывала только лишь будничная привычка. В момент вероятно последнего всплеска энергии он отправил обоих своих детей в Пермь, чтобы не видеть опустившихся постоянно перед глазами. Он пытался водкой успокоить бесполезное, пустое времяпровождение, утихомирить свою тоску по пульсирующей жизни, по музыке и развлечениям. Алкоголь торжествовал, он снова и снова манил его, и чем больше он пил, тем меньше он напивался, однако, тем выше становились его долги за алкоголь перед татарами.

- Видите, вот это моя жизнь. Я защищался достаточно долго, боролся, у меня было другое представление о жизни..., но теперь со мной происходит то же, что и со всеми вокруг меня; мы пьем, мы отдаем последние копейки за алкоголь. Эта дикая местность – это наш закат.

Бутылки были опустошены, но он не заметил, что я почти ничего не пил. И, все же, этот заблудший человек чувствовал, что он и я, дети крупного города, нашли здесь друг друга как на одиноком острове, не зная еще этого на самом деле. В настоящий момент для Ивана Ивановича не было никого, желаннее меня; потому он с радостью забыл обо всем, что разделяло нас. Уже светало, когда я покидал дом. Иван Иванович достойно пил за здоровье купюры, которая принесла ему новое, непредвиденное утешение и новое, давно потерянное уважение. С трудом он смог проводить меня до двери.

- Я сейчас, прямо сейчас пойду к татарам и скажу им: – Сколько я должен вам, ребята, за эту дерьмовую водку, а? Сколько набралось? Что, так мало? Я думал, я выпил ее! Здесь сто рублей! Вы могли бы вообще разменять? да, так я скажу, сразу, завтра, но оно уже наступило, завтра! Итак, завтра, нет, сегодня, ах, что за чепуха! И завтра, нет, сегодня мы будем играть в карты, я прикажу приготовить что-то вкусное, и Игнатьева тоже приглашу, пусть этот засранец тоже придет пожрать и поиграть в карты, а почему бы и нет? Он же должен, все же, должен прийти! Теперь у меня есть сто рублей! Великолепно!

Я закрыл дверь. Часовой взял винтовку «на караул».

Он спал, по-видимому, так как очень пугался, когда я проходил.

Наконец, я также узнал, по чьему приказу меня освободили. Мои друзья не забыли меня.

В Никитино – так назывался городок, в котором меня освободили – можно попасть через Ивдель, самую северную конечную станцию железнодорожной ветки от Перми. Расстояние от Перми до Ивделя составляло примерно 800 километров. В Ивдели можно было взять напрокат лошадь и телегу, на которой после почти 24-часовой поездки можно добраться в деревню Ивановка. Там надо переночевать и на следующий день ехать до второй деревни. Это расстояние было таким же длинным, как и первая часть пути. Из этого местечка только к вечеру добираешься до деревни Закоулок, и если выехать оттуда утром, то к вечеру, наконец, попадешь в Никитино. Путь этот представлял собой широкую, абсолютно разбитую грунтовую дорогу, которая, окруженная безобразным, смешанным лесом, от обычной проселочной дороги отличалась лишь шириной.

На поросшем лесом холме, окруженном пашнями и пастбищами, глаз из далекой дали внезапно обнаруживал Никитино, как будто бы городок стоял в карауле на удаленном посту, наблюдая за бескрайним лесным морем. Серые, низкие хижины из едва обструганных стволов, между ними маленькие выбеленные церкви с зелеными византийскими куполами и сияющими крестами.

Так же как в Ивдели рельсовый путь внезапно прекращался, так и широкая грунтовая дорога кончалась в Никитино, так заканчивался здесь и последний телеграфный провод. В избе, похожей на все другие, кто-то сидел у тикающего аппарата и передавал одиноким сигналы из далекого мира.

Вокруг никогда не заканчивающаяся, неподвижная, безобразная стена леса. Вероятно, посреди девственного леса находились большие деревни или лежали поселения, но никто не знал много о них, да никто об этом и не спрашивал. Возможно, там были и поселения сбежавших или освобожденных каторжников, еще одна лишняя причина не задумываться об этом.