Владимир Успенский - Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине

• Название: Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине
• Автор: Владимир Успенский
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1975

В книге рассказывается о революционной деятельности М.И. Калинина, его участии в революционных событиях 1917 года, в становлении Советской республики, участии в гражданской войне, государственной деятельности в качестве председателя ВЦИК, ЦИК СССР, Верховного Совета СССР.

---

Михаил Иванович надеялся отдохнуть с дороги, выспаться как следует за многие ночи, да не тут-то было! Народ повалил в избу валом. Каждый хотел поздравить, руку пожать, а то и просто поглазеть на большую власть. Аж из других деревень приходили любопытные.

Много лиц промелькнуло перед ним: и радостных, и удивленных, и озабоченных, но сильнее всех запомнилось одно. Даже не лицо, а огромные наивно-восторженные глаза, синие, как цветущий лен, и такие глубокие, что казалось - всю чистую девичью душу видно сквозь них. Сама-то девчушка вроде и неприметная: худенькая, светлая, с веснушками на щеках. Забегала несколько раз, помогала Марии Васильевне по хозяйству. Босые ноги мелькали под длинной юбкой.

В этот вечер допоздна гудела деревня. И гармошка пиликала, и пляску затеяли бабы, и песни одна за другой уплывали от крайних изб вдоль речки Медведицы. На радостях, конечно, без самогонки не обошлось. Поднесли стопку и древнему старику. Хоть и глуховат он был, но памятью крепок. Взбодрился старик, покрыл голую, как яйцо, голову картузом и выбрался на завалинку под бок к соседу, который тоже давно уж ходил с костылем.

- Праздник ноне какой? Ась? - спросил старик, приложив к сморщенному уху ладонь.

- Навроде того. Нашего мужика главным председателем выбрали. Старостой над Россией.

- Кого поставили-то?

- Михаилу Калинина.

- Михаилу? Отец-то у него кто был?

- Иван Калинович-младший. От чахотки помер, помнишь?

- Ась?

- Иван Калинович, говорю, сын Калины от второй жены. Грамотей был мужик, не хуже волостного писаря. Как из солдат возвернулся, всей деревне письма строчил. И плотник стоящий. К артели не прибивался, в одиночку на тонкую работу ходил... Ты же небось Калины ровесник?

- Калина-то, царство ему небесное! Вместях парнями озоровали! Ох и свиреп мужик был! Сильный, вдвое супротив меня! Львом его кликали. Калина Лев - во как! Годов десять он у нас старостой был. А теперь, значит, Михаилу в старосты определили?

- Его самого.

У дома Калининых, на бревнах, собрались около Михаила Ивановича мужики, расспрашивают его. Одни с заметной гордостью: вот, мол, земляк-то наш куда поднялся! Другие с подковыркой и даже вроде бы с завистью:

- Что же, Михайло, барское имение теперь себе заберешь?

- Зачем оно мне?

- Тоже сказанул - имение. Ему нынче губернаторский дворец подавай.

- И губернаторский мал, к Михаиле теперь со всех концов одних гостей сколько...

- Здороваться-то с нами будешь или шапку перед тобой скидывать?

- Бросьте, - посмеивался Калинин. - Вот домишко свой подправить давно думаю. Горницу перегорожу, да на чердаке комнатенку оборудую. Дети-то растут, тесно становится.

- Сам управишься или пособить-показать?

- Нашел кому показывать, он теперь всех, нас учить зачнет. Как топором махать, как землю пахать.

- Прежде-то ученые правили, а ты куда? Мозгов-то у тебя хватит?

- А прежде чья власть была? - спросил Калинин. - Царя, его приспешников, богатеев. Верно?

- Ясное дело.

- Эта власть защищала чьи интересы? Помещиков да буржуев. Им свои люди в руководстве требовались. А теперь власть у народных масс, потому и доверие дают трудящемуся человеку. Я ведь сам и рабочий, и крестьянин, все деревенские нужды по себе знаю, вот и буду наши общие интересы отстаивать. Не богачей, не помещиков, а интересы бедняков и среднего самостоятельного крестьянина.

- У нас тут все средние.

- А на кого я прошлым летом батрачил, на среднего? - вставил кто-то.

- Не лайтесь, мужики, дайте поговорить. Ты вот, Михайло, рабочих и крестьян поминаешь в одной упряжке, а у нас пути разные. Рабочие свою правду ищут, мы - свою.

- Где это ты две правды-то углядел? - сказал Калинин. - Правда для всех трудящихся общая. Одни рабочие без крестьянской поддержки Советскую власть не удержат, против буржуев не устоят. И крестьяне тоже сами по себе от помещиков не отобьются. А если вместе - тогда нам никакой черт не страшен!

- Оно конечно - миром всегда способнее. Только не обидели бы крестьянство. Рабочие-то в городах, к власти ближе...

- Кто обидит? Мы никакого закона не примем, чтобы крестьянину во вред шел.

- Обидчики-то, Михайло, найдутся. Чужая забота - чужая боль.

- Для кого чужая? Для Советской власти? Нет, у нашей власти две руки: одна рука - рабочие, другая рука - крестьяне. Какую ни тронь, обе одинаково дороги.

- Одинаково? А спроси тебя, какую отнять, так ты небось левую отдашь, правую пожалеешь!

- Это верно, правая больше к делу приспособлена, - согласился Михаил Иванович. И добавил с улыбкой: - А вот ноги равноценны, что та, что другая. На обе опора. Так и считай...

Беседа затянулась почти до полуночи.

Мария Васильевна, дождавшись сына в избу, засветила керосиновую лампу и задернула занавески. На столе пофыркивал большой медный самовар - гордость хозяйки. Во всей деревне не сыщешь такого.

Чаевничали не спеша, с разговором. Мария Васильевна расспрашивала о внуках. Соскучилась о них, хоть бы на лето привезли в деревню. Схлебывала с блюдца горячий чай. Выпьет, отведает селедочку из привезенных сыном гостинцев и опять нальет блюдце. Сахар вприкуску, маленькими кусочками.

- Чудно, - удивился Михаил Иванович. - Не примечал прежде, чтобы ты чай с селедкой пила.

- А это меня Катерина твоя научила, - улыбнулась мать. - Еще до войны, когда мы без тебя здесь хозяйничали. Женщина она молодая, повеселиться охота, особенно в праздник. Купит мне баранок да селедочку, самовар согреет - и пошла гулять с бабами. А я с внучатами чаек попиваю, сказки рассказываю, и довольны мы обе.

- Понятно, почему меня нынче бабы вопросами засыпали: как, мол, Катерина Ивановна, почему не препожаловала?

- Привыкли к ней. Веселая она, работящая. И лен брать, и цепом молотить - всему научилась.

- Нужда всякого научит.

- Да не всякий сможет. Катерина-то городская, а не хуже наших баб управлялась. В этой самой... ну, откуда она родом-то?

- В Эстонии.

- В этой самой Эстонии, она сказывала, бабы никогда не пашут, для них такая работа зазорная. А остались мы тут без тебя, когда в ссылке был, Катерина и пахать приноровилась. Не с огрехами, не вкривь-вкось: разделает полосу, словно подушку пуховую.

Мария Васильевна долила в чайник кипятку, посмотрела на сына и засмеялась:

- Помнишь, как газеты-то в самоваре этом от жандармов прятал?..

- Как забыть!.. Чуть-чуть они тогда меня снова в ссылку не упекли. Я ведь под надзором был, нелегально за газетами в Питер ездил - даже тебе не говорил. Так что ты подробностей не знаешь... Ищейки, значит, пронюхали что-то. Сижу я как-то в чайной у Егорыча, а тут жандармы подкатывают. Я скорей в заднюю комнату. Офицер шасть к Егорычу, как, мол, до Верхней Троицы скорее добраться. А Егорыч смекнул, к кому они нацелились, мигнул своей женушке: займи гостей, попотчуй. Сам - ко мне. Бери, говорит, лошадь и скачи короткой дорогой. А стражников задержу сколько смогу и по дальней направлю. Пришлось мне в тот раз лошадку-то не жалеть. На полчаса обскакал жандармов. Забежал в избу - куда бумаги прятать? Стражники свое дело знают, весь дом, все хозяйство обшарят. Вижу, самовар стоит наготове, только зажги. Я воду вылил, угли вытряхнул, бумаги свои засунул и угольком сверху присыпал. Книжки быстрехонько возле изгороди закопал. Только управился - скачут голубчики. И с налета - обыск. Все вверх дном перевернули, а придраться не к чему. Злые уехали восвояси. А меня такая усталость разобрала - ноги не держат. Сел к столу и задремал вроде. Только слышу, ты лучину зажгла. Тут меня и подкинуло: от жандармов газеты сберег, а в самоваре погибнут! Отстранил тебя, вынул бумаги, а ты оторопела и слова сказать не можешь.

- Как не оторопеть, сынок? Это теперь вспоминать весело, а тогда не до смеха было.

- Знаю, много я тебе горя доставил, - ласково произнес он. - Да уж прости, не мог иначе.

- Что ты, что ты! - встрепенулась Мария Васильевна. - Это к слову пришлось... Заговорила я тебя нынче, отдохнуть не даю.

- Успеем еще. Что это за красавица синеглазая тебе помогала? Не помню ее.

- Не здешняя она, из Никулкино. У кумы гостит. Ну, гасить, что ли, лампу?

- Укладывайся. Спокойной ночи.

Вышел на крыльцо покурить перед сном. С реки тянуло приятной влажной прохладой. Деревня давно успокоилась и затихла. Тьма не была плотной, на востоке уже посветлело небо. У соседей в сарае хрипло прокукарекал петух. Ему ответил другой, третий - и пошла перекличка от двора к двору. Сонно промычала корова. Затем смолкли все звуки и воцарилась глубокая успокоительная тишина...

Утром проснулся он поздно. Матери не было - ушла в поле. Но она знала, как угодить сыну: оставила на столе любимый его завтрак - крынку молока и краюшку черного мягкого хлеба.

С хорошим настроением отправился Михаил Иванович в село Яковлевское. Шутя отмахал по знакомой дороге двенадцать верст.