Георгий Кнабе - Корнелий Тацит: (Время. Жизнь. Книги )

• Название: Корнелий Тацит: (Время. Жизнь. Книги )
• Автор: Георгий Кнабе
• Издательство: Наука
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1981

Книга посвящена жизни и творчеству крупнейшего римского историка и писателя Корнелия Тацита. Давая широкую картину жизни императорского Рима I–II вв., автор анализирует сложные социальные процессы, распад прежней системы ценностей и показывает, как это отражалось в судьбе, общественном поведении и психологии конкретных людей.

---

Люди, носившие галло-римскую одежду, жили в галло-римских домах. Отличительными особенностями галльского жилища до прихода римлян были: большое общее помещение, объединявшее всю семью; открытый очаг как непременная принадлежность подобного «зала»; обыкновение как бы слеплять такие комнаты-хижины, образуя общий дом, рассчитанный на множество семей. Со времени Ранней империи эти местные черты причудливо соединяются с греко-римскими формами архитектуры и интерьера. Дома-особняки с атрием и перистилем широко распространяются в городах Нарбонской провинции, но, подчиняясь исконному галльскому обыкновению, подчас сцепляются в своеобразные жилые блоки. Парадные просторные столовые — экусы, нередкие в италийских особняках I в., казались галлам чем-то вроде их привычного зала; в экусах поэтому начинают устраивать большие открытые очаги, и в таком виде они становятся кельтской принадлежностью римского особняка. Еще Сидоний Аполлинарий, поэт V в. н. э., описывая свою галльскую виллу, рассказывает о «столовой, где огонь, столь часто пылавший в сводчатом очаге, оставил на всем слой сажи».[84]

Синкретизму в материальной жизни соответствовал синкретизм в духовной сфере, прежде всего религиозный. Древние кельтские боги сливаются с наиболее приближающимися к ним в народном сознании богами греко-римского пантеона. Галло-германский Тевтат слился с Меркурием и стал как бы двуединым богом цивилизации, мира и труда. Самого Меркурия начинают изображать на кельтский лад — с рогами, имя его обрастает галльскими эпитетами — Arvernorix (племени арвернов), Visucius (мудрый). Этот бог с римским именем, галльским обликом и галло-римским содержанием необычайно популярен в Галлии — около 450 надписей и 350 изображений его рассеяны по всей стране.

Единство галльского и римского начал не вело, однако, к их взаимному упразднению и растворению в чем-то третьем, несходном с образовавшими его компонентами. Суть духовной ситуации, в которой в I в. находились здешние галло-римляне, заключалась в том, что обе эти жизненные стихии выступали в постоянном взаимодействии и сопоставлении, и, чем более тесным было взаимодействие, тем четче становилось сопоставление, тем острее чувство как бы двойного бытия. Римляне, например, энергично прокладывали дороги и сооружали много мостов. Строились эти мосты обычно на месте старых кельтских бродов, которые тоже продолжали служить для переправы. Во время одной и той же поездки человек пользовался дарами римской цивилизации и тут же — дарами кельтских божеств, чьими созданиями, по общему убеждению, были броды. Ни мосты, ни броды не представлялись ему обезличенными «дорожными сооружениями». Первые были связаны с римскими солдатами и чиновниками — с властями, которым за каждый переезд надо было уплачивать подать, вторые — с разлитыми в водах и зарослях, журчащими и шелестящими древними кельтскими полубогами-полудухами. Последние были не менее реальны, чем первые, и расплачиваться с ними надо было точно так же: возле одной из подобных переправ на дне реки в наши дни найдено 17 тыс. римских и галльских монет — приношений богине брода.

3. Цена цивилизации. Противоречия местной жизни обнаруживали не только свое единство, но и свой антагонистический характер. К I в. н. э. средиземноморское влияние, воплощенное в цивилизации покоривших край римлян, поддерживаемое и направляемое ими, было преобладающим. Однако ушедшая с поверхности и загнанная в глубину кельтская стихия давала себя знать постоянно и во всем. Основой романизации был прежде всего сам город, город как таковой, построенный всегда по единому плану, с магистралями «север-юг» и «восток-запад», с форумом, храмами и базиликой у места их пересечения. Жизнь сельского населения протекала в ограниченных естественными рубежами мелких ячейках территории, сохранившихся здесь до сих пор как наиболее реальные единицы географии и этнографии, которые французы называют pays и одна из которых никогда не бывает похожа на другую. Галльский язык, которым пользовались в деревне, был диалектально дробным, царившая в городах и насаждавшаяся через школы латынь была грамматически упорядоченной и — в литературной своей форме — вечной, неизменной, единой на всей территории мировой империи. В городе, таким образом, главным было: «регулярность», разумная упорядоченность, единообразие и система; главным в сельской местности — дробность бытия, неповторимая индивидуальность всего местного, особенного, отдельного.

Право оставаться самим собой — это и есть свобода, и насаждение римского единообразия непосредственно выступало как угнетение. Земля покоренного племени делилась на геометрически правильные прямоугольники, которые распределялись по строгой иерархии: лучшая — ветеранам, худшая — галлам, обрезки — арендаторам. Сами племена делились на категории — союзные, свободные, податные. Подати платили в соответствии с установленными квотами: 2,5 % от ввоза и вывоза, 5 % на наследство, 5 % за отпуск раба на волю, 1 % на продаваемые товары, не говоря уже об общих прямых налогах — основном и подушном.

Власть величественного мирового абстрактного единообразия, подавлявшего пеструю галльскую старину, все местное и исконное, опиралась на прямую военную силу, и забыть об этом никому не было дано ни на мгновение. На побережье Средиземного моря, у Альп, стоял 40-метровый трофей Августа с надписью, где перечислялись покоренные римлянами местные племена. В Араузионе (совр. Оранж) на триумфальной арке были воспроизведены в мраморе отрубленные головы галльских вождей. В театре того же города в глубине сцены лицом к зрителям постоянно стояла огромная статуя императора в полном вооружении. Периодически страну охватывали восстания: в 21 г. — Сакровира, в 68 — Виндекса, в 69 — Марикка, в 70 — Цивилиса. Восстания неизменно подавлялись, но ощущение жестокости и бесчеловечности римской власти, напора и силы, с которой все местное, корневое, свое стремилось выбиться из-под этого пресса, было всеобщим.

К нему присоединялось, впрочем, и другое чувство. При всем гнете и насилии римское господство означало рост богатства, распространение цивилизации, усложнение жизни и труда, торжество над хаотическими силами природы. Насильственно насаждаемая римская государственность воспринималась как плата за приобщение к классической античной культуре.

Центральным образом галльской мифологии и теогонии была Земля. В ее недрах обитал Суцелл — главный бог земных сил, плодородия и мертвых. Культ земли и мертвых порождал эстетизацию смерти, ритуальное расчленение трупов, поклонение мертвым головам. В культовых залах святилищ, в нишах каменных столбов грубыми гвоздями прикреплялись отрубленные человеческие головы. Собственноручное убийство осужденных судом друидов входило в обязанности членов этой древней галльской жреческой коллегии. Духовное и эстетическое представало как противоестественное. Боги изображались в виде полулюдей-полуживотных, подчас с тремя лицами на одной голове, в виде змеи с бычьей головой, быка с тремя рогами. Древние авторы говорят о расцвете у галлов особого красноречия — нарочито темного, изобилующего гиперболами, причудливыми образами.

Все это было в корне противоположно тому строю представлений, который несли с собой римляне с их театрами, храмами, статуями антропоморфных богов, с публично отправляемыми и до прозаичности просто организованными культами, с их невиданными здесь ранее школами для разных слоев населения, со своеобразными риторическими «университетами». Образование стало частью и орудием романизации — учиться значило учиться латыни, готовиться к римской службе. Но оно же приобщало ко всему богатству античной культуры, создавало представление о законе и праве, меняло быт и нравы. Человек в этой атмосфере улавливал прежде всего двойственность общественной действительности, где римское и неримское выступали как сосуществующие начала, ни одно из которых не могло рассматриваться как абсолютное. Он приучался рассматривать как центральную общественную проблему проблему развитого и сильного государства, которое подавляло свободу и индивидуальность, но преодолевало застой, дикость, местничество открывало путь к иной культуре. Здесь складывалось ощущение, что государство, свобода и культура составляют величайшие ценности человеческого бытия, но что отношения между ними двойственны, запутанны и сложны. Опыт, накопленный Тацитом еще в родной Галлии, порождал общее впечатление противоречивости исторического бытия и о неразрывном единстве противоречий, его составляющих. Практическая деятельность Тацита-магистрата в провинциях развила и углубила это исходное ощущение, обогатила его конкретным общественно-историческим содержанием.

4. Мир или свобода. Как римский магистрат Тацит не мог не проводить в провинциях ту политику, которая со времен Августа стала обязательной, — политику мира. Она выражалась в отказе от больших завоевательных кампаний и в усиленной романизации покоренных областей. Она не сводилась к практическим мероприятиям в области провинциального управления или освоения новых территорий, а была связана с определенным представлением об отношениях между властью и людьми, и потому за ней стояла некая общественная философия. Тацит суммировал ее главные положения в речи, которую вложил в уста Петилия Цериала — римского полководца, убеждавшего вождей галльских племен не поддерживать восстание Цивилиса; речь эта вобрала в себя и собственный опыт Тацита — опыт общения римского магистрата с народностями Галлии или Германии. Основное в речи Цериала — мысль о том, что «римский мир», pax Romana, представляет собой единственную альтернативу «варварской свободе», barbarorum libertas, — догосударственной вольнице, игре местнических и эгоистических интересов, дикости и войне всех против всех. Противоположность «римский мир» — «варварская свобода» дополняла и углубляла противоположность централизованной власти и местной традиции, лежавшую в основе политики и идеологии раннего принципата в целом. При перенесении этой системы в провинции в централизованной римской власти главным становилось преодоление примитивного, непосредственно присваивающего и потому всегда местнического, племенного, дробного отношения человека к природе и действительности и ориентация на отчужденно единообразные государственные формы общественной жизни. «Римский мир» означал признание этой отчужденно единообразной системы залогом выживания ее частей. «Любите и охраняйте мир, — говорили римские магистраты галлам, британцам, покоренным германским племенам, — любите и охраняйте Город, который все мы, победители и побежденные, с равным правом считаем своим. Перед вами выбор между покорностью, обеспечивающей вам спокойную жизнь, и упорством, таящим смертельную опасность; вы уже испытали и то и другое; пусть же опыт заставит вас выбрать первый из этих путей».[85] Политическая сфера, таким образом, отделялась от трудовой и личной; первая переходила в ведение далекого и абстрактного центрального правительства, а человеческое существование сосредоточивалось во второй. В таком своем виде «мир» (pax) становился обобщенным выражением самой сущности принципата: ведь и сами императоры, и официальная пропаганда, и широкое общественное мнение видели оправдание и смысл этого строя в том, что он устранил гражданские войны и их последствия, установил мир и эффективную систему администрации, потребовав взамен отказа отдельных лиц и групп от вмешательства в вопросы управления и от самостоятельной инициативы в этой области.