Рязанов Михайлович - Ледолом

• Название: Ледолом
• Автор: Рязанов Михайлович
• Издательство: Издательство АМБ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8057-0710-1

Этот том начинает автобиографическую трилогию под общим названием «В хорошем концлагере» («Ледолом», «В хорошем концлагере», «Одигитрия»).

В первом томе повествуется о событиях, произошедших в жизни автора с тысяча девятьсот тридцать шестого по март пятидесятого года, когда он по стечению обстоятельств оказался в тюрьме. В остальных книгах отражены наиболее значительные события вплоть до середины восьмидесятых годов.

---

Но я так и не стал верующим.

В последний раз бабушку Герасимовну я мельком увидел в начале мая пятидесятого года, хотя, стыдясь, старался не смотреть в зал, запруженный нашими знакомыми, родственниками подсудимых, знакомыми знакомых и просто любопытствующими. Случайно заметил сгорбленную, похожую на нищенку старуху, когда вертухаи[85] вели нас на скамью позора. И тут же отвёл взгляд.

Герасимовна провожала меня глазами, полными слёз. И это было для меня мучительно невыносимо. Более, чем видеть маму и Славика с его друзьями.

Я с безысходно запоздалым сожалением подумал: почему тогда, в сорок третьем году, не подарил ей икону Богоматери, а оставил себе, неверующему, и тем самым поступком погубил её? Пожалел, неразумно поступил.

Больше нам свидеться в жизни не привелось. Она умерла, как уже упоминал выше, в пятьдесят третьем году от остановки сердца, почти одновременно с моим братом Станиславом, смертельно раненным «случайно» конным милиционером, находившимся в непотребно пьяном виде. Фактически никакого наказания убийца не понёс. Меня же за кусок съеденной халвы (она, выяснилось в ходе следствия, оказалась украденной с прилавка магазина Серёгой Устюжаниным, «именниником», тем, кто нас ею угостил, празднуя якобы свой день рождения) приговорили к пятнадцати годам исправительно-трудовых, а фактически — каторжных работ в концлагере с вычетом в пользу рабовладельческого советского государства девяноста семи рублей и конфискацией всего моего имущества. А «путеводительницей» моей на четыре с половиной года по скользким от пота и крови ступеням чудовищного советского ада стала тюремная и лагерная охрана, те самые вертухаи, в руках которых находились наши, рабов, жизнь и смерть.

Неисповедимы пути человека. Особенно — советского. Я долго с удивлением размышлял: почему других и меня (кроме виновного, его следовало наказать) осудили, а не освободили? Только в лагере старые зеки разъяснили мне, что существует якобы не подлежащая публикации ведомственная инструкция (или рекомендация) судам и следственным органам — не прекращать, а доводить до завершения уголовные и прочие дела. То есть до тюрьмы и концлагеря. Видимо, эта инструкция и стала моей и миллионов таких, как я, «строителей коммунизма», идейной путеводительницей. Внешне. А на самом деле я всячески сопротивлялся и вертухаям, которых чаще называли «пидарами» за любовь некоторых из них к «петушатине»,[86] и держался в отдалении от блатных, выбравших в жизни профессию преступления, — врагов общества. Даже в концлагере блатные грабили и иногда убивали за неповиновение «мужиков», рядовых зеков (заключённых). Фактическими хозяевами концлагерей и тюрем являлись блатные, отбросы общества, «отрицаловка», человеческая гниль, за ними оставалось последнее слово — жить тебе или умереть. Тюремное и лагерное начальство обычно почти всегда оставалось в «неведении». Им было наплевать на зеков — они жили и действовали по своим правилам и инструкциям, чаще — по своему произволу; блатные — по «понятиям», то есть воровским законам.

«Питательной средой» для блатных, лагерного и тюремного начальства были «мужики». Я все годы каторги оставался «мужиком». Да ещё смевшим вслух не согласиться с блатными, за что они и «проштамповали» по политической статье 58–10 УПК, как «фашиста». Я и на самом деле дружил с политическими зключёнными, несгибаемыми коммунистами.

Не удивительно, что, освободившись в пятьдесят четвёртом году, я подал заявление в военкомат, как и должен был поступить истинный патриот своей Родины. Отслужив положенный (ещё один) срок, теперь уже в армии, где мне оказали редкое доверие и приняли в комсомол. Далее — возвращение в город, который начинал строить в зековском бушлате, а продолжил слесарем на заводе, свободным советским человеком. Со своими незаконченными шестью классами мне удалось с удовольсвтием окончить ШРМ в шестьдесят первом году. Уволившись с завода я наудачу поехал в Свердловск, чтобы попытаться поступить на факультет журналистики УрГУ. Поступил. Этого могло не произйти, если б с моими публикациями не ознакомился преподаватель университета Виталий Алексеевич Павлов. Он поверил в меня и зачислил на очное отделение, хотя приём на него был уже прекращён. Всю оставшуюся жизнь я был благодарен этому человеку.

А об остальном читатель узнает в моих книгах: «В хорошем концлагре», «Наказание свободой» и, если удастся завершить этот цикл, — в «Опущении».

Но сейчас не об этих книгах речь. В дальнейшем мне повезло неоднократно держать в руках Одигитрию. И даже поучаствовать в розыске, полагаю, древнейшего списка, выполненного в технике энкаустика. Об этом поиске мною написал очерк. Название же этих книг идентично названию иконы, некогда спасённой и погубленной мною.

1969–2008 годы

Книга вторая «ЯСТРЕБОК» ГЕРОЯ

Тёмная ночь

Тёмная ночь, только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах, тускло звёзды мерцают.
В тёмную ночь ты, любимая, знаю, не спишь,
И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.

Как люблю глубину твоих ласковых глаз,
Как хочу к ним прижаться сейчас губами…
Тёмная ночь разделяет, любимая, нас,
И тревожная, чёрная степь пролегла между нами.

Верю в тебя, в дорогую подругу мою.
Эта вера от пули меня тёмной ночью хранила.
Радостно мне, я спокоен в смертельном бою,
Знаю, встретишь с любовью меня, что б со мной не случилось.

Смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в степи,
Вот и теперь надо мною она кружится…
Ты меня ждёшь и у детской кроватки не спишь,
И поэтому, знаю, со мной ничего не случится!

Священная война

Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой!

Припев:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идёт война народная,
Священная война.

Как два различных полюса,
Во всём враждебны мы.
За свет и мир мы боремся,
Они — за царство тьмы.
Припев.
Дадим отпор душителям
Всех пламенных идей,
Насильникам, грабителям,
Мучителям людей!
Припев.
Не смеют крылья чёрные
Над родиной летать,
Поля её просторные
Не смеет враг топтать!
Припев.
Гнилой фашисткой нечести
Загоним пулю в лоб,
Отребью человечества
Сколотим крепкий гроб!
Припев.

Пойдём ломить всей силою,
Всем сердцем, всей душой
За землю нашу милую,
За наш Союз большой!
Привев.

Встаёт страна огромная,
Встаёт на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой!
Припев.

«Ястребок» Героя[87]

1943 год, конец лета

Утром пораньше, пока солнце припекает не сильно, мы собрались на чердаке Вовкиного дома, в главном штабе, чтобы продолжить государственной важности дело — печатанье листовок.

Трёхэтажный огромный доми́но, примыкающий к территории нашего двора, конечно, не Вовке принадлежит. В нём проживает много семей, эвакуированных из Ленинграда. Не помню, что здесь было до войны, — какое-то учреждение. Возле дверей всегда много людей толпилось. Вроде — какой-то суд заседал. Бесконечно. Разумеется, от кого мне было узнать, что не пройдёт и шести лет… Но не будем спешить.

…Семье Кудряшовых, а у Вовки осталась только мама, выделили крохотную комнатку на втором этаже в конце коридора — бывшую общественную уборную. Тётя Лена получила эту жилплощадь в награду как уборщица здания. Единственное окошечко размером с носовой платок, да ещё и зарешёченное, обращено в наш двор.

С чердака одноэтажного дома, где я живу, протянута к Вовкиному окошечку медная проволока — срочная боевая связь. Как в любимой нами книжке Аркадия Гайдара «Тимур и его команда».

Вызвать друга в запасной штаб очень просто: надо влезть по наружной (парадной) двери нашего дома на крышу сенок, после перескочить на основную крышу, пробежать до чердачного округлого окна, протиснуться в него, спрыгнуть на пол, засыпанный на ладонь ребром опилками, крутануть специальный штурвал — и всё в порядке: сигнал подан. Ответное подёргивание проволоки — сигнал принят, жди. Через несколько минут в овале чердачного окна появится лохматая голова запыхавшегося Вовки: комиссар тимуровского отряда прибыл! По важному делу. Дисциплина у нас — военная. Как на фронте.

Разумеется, можно просто крикнуть из своего двора: «Вовк! Выходи играть!» — и он услышит. Сортирное окошечко открыто летом круглосуточно, чтобы не задохнуться в кубике метр на полтора, где Вовка устроил лежак на двоих из старого, найденного на свалке дивана, застланного тряпичным половиком неизвестного происхождения. Наверное, выброшенного кем-то за ненадобностью.