Рязанов Михайлович - Ледолом

• Название: Ледолом
• Автор: Рязанов Михайлович
• Издательство: Издательство АМБ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8057-0710-1

Этот том начинает автобиографическую трилогию под общим названием «В хорошем концлагере» («Ледолом», «В хорошем концлагере», «Одигитрия»).

В первом томе повествуется о событиях, произошедших в жизни автора с тысяча девятьсот тридцать шестого по март пятидесятого года, когда он по стечению обстоятельств оказался в тюрьме. В остальных книгах отражены наиболее значительные события вплоть до середины восьмидесятых годов.

---

— Может случиться, что и ты, Юра, останешься моим единственным другом в жизни. Мы, слухи такие ходят, скоро вернёмся в Ленинград. Только ты об этом помалкивай: контора наша, сам видишь, без всяких вывесок работает и охраняется. Вахтёры вооружённые сидят. Круглосуточно. Следят. За порядком.

— Хочешь, доверю тебе ещё одну тайну?

— Ну давай, не томи душу, — с нетерпением выпалил Вовка.

— Мама до сих пор умалчивает о своих дедушках и бабушках. Так, кое-что у неё выскакивает случайно. О своём детстве — почти ничего. Почему? Неспроста.

Но кое-что я всё-таки узнал. Дед, отец мамы, когда-то служил кондуктором царского поезда. Какое-то крушение произошло, и дед получил увечье. Пенсию ему назначили. На эту пенсию они всей семьёй жили в Ленинграде, аж до революции. А после уехали в Саратов. Дед обосновался в своей родной деревне, а мама училась в школе. Семилетней[18] девочкой у немца-учителя овладела таким красивым почерком, как в древних книгах. После закончила девятилетку и два факультета Саратовского университета. Потом в Среднюю Азию поехала, по распределению, там какая-то заразная болезнь у домашних животных выявилась. В Семипалатинске и отец оказался. Они там встретились и поженились. Я в Семипалатинске и родился. Да чуть не умер от разных хворей. Бабушка меня выходила и в подоле в Кунгур привезла. Там я и оклемался. И до поступления в школу фамилия у меня была мамина — Костин. Юрой Костиным меня и звали. А братишка здесь на свет появился. Не поверишь, до сих пор помню, когда у мамы живот большой-пребольшой был. И как после Славку с соски кормили манной кашей с молоком. А что он не съедал, мне доставалось. Бабушка о нас заботилась. В кругленьких очочках — они так у нас и остались. Забыла, когда снова в Среднюю Азию уезжала. К дочерям. Она же киргизка по национальности. А я — русский. А мне — всё равно, какая у кого национальность.

И вот чего до сих пор не пойму: почему фамилия у меня другая была — Костин? Мамина фамилия. Сменили вдруг на Рязанова, когда в школу пошёл. Как ты думаешь, почему?

— Кто его знает. У родителей разузнай.

— У отца в молодые годы денег очень много было. Но когда он с мамой познакомился, ничего не осталось. От деда наследства. Он всё своим детям раздал — у него их, кажись, девять было. А до революции много денег большевикам отдавал. Просто так. На их нужды. Тётя Клава — старая большевичка.

— Он что, кто был? — заинтересованно спросил Вовка. — Дед твой?

— Конями торговал. У него их табуны были. Он ими спекулировал. В степи у родственников покупал, а в городе продавал.

— Значит, купец, — решил Вовка.

— Во-во. У него и дома были. Собственные. Три. В Заречье.

— А где? Взглянуть любопытно, — поддержал меня друг.

— Сколько раз спрашивал отца: «Папа, а где вы жили, когда ты маленьким был?»

— И что?

— Тебе это, говорит, знать ни к чему.

И мама, похоже, не особенно в курсе. Такой папа скрытный. Так и не хотел показать. Я знаю только, где тётя Поля живёт в Заречье. У реки. На берегу. Одна. У неё сын был — артист. Знаменитый в Челябинске. С куплетами выступал. Ковязин — фамилия его. Я у неё афиши видел — «артист оригинального жанра». За те куплеты его и упекли. В сумасшедший дом.

— Не знаю точно, но оригинальный жанр — что-то вроде цирковых фокусов.

— Я тоже не в курсе. Только он с ума сошёл. В сумасшедшем доме и умер. Тётя Поля говорит — уморили. А отец его, тёти Поли муж, знаменитый пимокат, дядя Яков Ковязин. У него даже маленькая частная мастерская в давние годы имелась.

— Он тоже рехнулся?

— Не. От водки умер. Во такой мужик был — два метра. Богатырь! А дед Алексей уцелел. Когда у буржуев стали богатства отнимать, то у деда нашего уже ничего не осталось. На иждивении жил у своей дочери. Тётя Клава тогда замужем была за знаменитым челябинским революционером Авдеевым. Деда поэтому никто не арестовывал. Тётя Поля к нам в гости приходила пельмени катать, рассказывала, что если бы дед большевикам деньги всё время не отдавал на революцию, то его в живых не оставили бы. От неё-то я тогда и услышал, что у деда во владении имелось несколько домов, конюшня да кабак на базаре — для гостей, бабушкиных родственников, киргизов.

— Так ты не русский, что ли? — удивился Вовка.

— Почему? Русский. Дед-то Алексей — русский мужик. Из города Владимира. Знаешь такой город?

— Слышал.

— Догадываюсь, что отца тогда ночью увели из-за деда-буржуя. Но отпустили. Дядя Саня помог, ведь он мужем тёти Клавы, сестры отца был. Дед Алексей совсем больным жил лето у нас в сарайке. Помогал отцу делать пристрой вместо чулана. И вскоре уехал куда-то в Среднюю Азию. К бабушке, наверное. Краем уха слышал: в город Фрунзе. Ты такой город знаешь?

— Нет, — признался Вовка. — О Фрунзе — читал. Герой гражданской войны.

— И я тоже о нём читал. Но что я подслушал в разговорах родителей — дядю Саню в тридцать восьмом, перед войной ещё, расстреляли. А он, как я понял, до революции большевикам деньги добывал. На банки нападал. На богатеев. Да и сам большевик был. Жандармы за это ему яйца прострелили. Мама и отец тоже ничего не понимают: почему его свои убили?

— А жену его, ну, тётю, как её?

— Тётю Клаву. Нет. Она и сейчас в своей квартире в Заречье живёт. Я у неё не так давно побывал. Маме американскую помощь выдали — поношенные огромные байковые штаны, жёлтые-жёлтые. Размером на слона. Так тётя Клава с меня мерку сняла, со Славиком заодно. И сшила нам такие фартовые штаны — залюбуешься. В школу в них пойдём. В обновке. Не могу понять: ведь дядя Саня сам работал в Чека. Даже комендантом арестованной царской семьи был назначен. За что же его расстреляли, если он против белых сражался? Даже ранение имел. Жандармы проклятые инвалидом его сделали. А свои же потом кокнули. Как врага народа.

— Нам этого, Юр, не понять. Не ломай голову. И постарайся об этом дяде Сане не вякать. Всё-таки объявлен врагом народа.

И тут я вдруг вспомнил, увидел в своём воображении серые стёкла двойных рам и стоймя расставленные на подоконниках загадочные книги с золочёными двуглавыми орлами, оттиснутыми на сафьяновых, тёмно-вишнёвого цвета, корешках.

— Вовк, я тебе сейчас ещё одну тайну открою — упадёшь.

— Про родителей? Ясно, что они не из пролетариев. Мои — тоже.

— Да нет. О них я тебе всё рассказал. Об одном доме — загадка для меня. За́мок не за́мок. Но точно старинный. А в окнах — книги. Дореволюционные. Толстенные. Некоторые — не на нашем языке! Похоже, на немецком.

— Божись! — воскликнул Вовка, и глаза его заблестели — это было заметно даже в полумраке чердака (беседовали мы в штабе тимуровского отряда).

— Завёл ты меня. Рассказывай. Не томи душу, — с нетерпением выпалил Вовка. — Где этот дом?

— На Карла Маркса и углу Пушкина, может, видел двухэтажный домище с прорезными дымниками? На них какие-то не то цифры, не то буквы. Тоже прорезные.

— Представь себе — не обратил внимания.

— Из каменных блоков доми́но. Гранитных, что ли. Оч-чень загадочный.

— Ты — короче.

— В окнах его выставлены на показ старинные книги. Громадные. Как сундуки. При царе Горохе напечатанные… С орлами.

— Ну, это уж ты загнул, Юр.

— Честное тимуровское!

— Не может такого быть, — всё ещё с сомнением произнёс Вовка. — Чтобы царские орлы… Сейчас они — контрреволюция.

— Чтобы ты меня фантазёром не посчитал, идём вместе. Всё своими глазами позыришь. Хор? Завтра. По утрянке. Я уже подкоп сделал под забор. Из соседнего двора.

— Ты, Юр, разведчик. В натуре. Давай пять до завтра, — Вовка протянул мне костлявую, но сильную ладонь. Мы пожали руки друг другу и расстались. До грядущего дня.

А утром после осмотра дома решили соорудить коробчатый воздушный змей. Вовка раным-раненько подкараулил расклейщицу плакатов и сообщений Совинформбюро возле щита на нашей остановке трамвая и выпросил у неё отлить из ведёрка в приготовленную банку немного клейстера. Сначала она противилась — из клейстера находчивые люди пекли так называемые листовки, но когда показал бдительной расклейщице нашу продукцию — ли́стовки «Смерть фашистским оккупантам!» и карикатуры на урода Гитлера с берцовой костью в клыках и рядом с ним хвостатую обезьяну Геббельса, тоже клыкастую, которых нарисовал Вовка вместе с Бобылёвым Юркой, — она посочувствовала нам и сдалась, отлила полстакана. Бобынёк прилично рисовал, хотя нигде этому не учился. Самоучка! Талант!

До вечера мы сооружали аппарат из дранок и старых газет — мама их на растопку употребляла. К концу рабочего дня великолепный воздушный змей был завершён. За ночь он отлично просох и стал вполне пригоден к запуску.

Сначала мы подняли в воздух обычного «монаха» — его в пять минут можно свернуть даже из листа тетрадной бумаги, а уже после с его помощью разогнали коробчатый змей. Бичеву раздобыли прочную. Аппарат, взмыв довольно высоко, потащил нас за собой в сторону улицы Карла Маркса. Вовка умело управлял им и дворами нас вывел к бывшей двухэтажной приземистой пивнушке на углу Свободы и Карла Маркса, только с другой стороны. Потом змей рванул вправо — и мы с Вовкой побежали за ним. Неожиданно ветер вдруг стих, и наш рогатый и хвостатый красавец рухнул на крышу того самого дома, о котором накануне я поведал начальнику штаба отряда. Это не входило в наши планы, нарушило их.