Рязанов Михайлович - Наказание свободой

• Название: Наказание свободой
• Автор: Рязанов Михайлович
• Издательство: Издательство АМБ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009

Рассказы второго издания сборника, как и подготовленного к изданию первого тома трилогии «Ледолом», объединены одним центральным персонажем и хронологически продолжают повествование о его жизни, на сей раз — в тюрьме и концлагерях, куда он ввергнут по воле рабовладельческого социалистического режима. Автор правдиво и откровенно, без лакировки и подрумянки действительности блатной романтикой, повествует о трудных, порой мучительных, почти невыносимых условиях существования в неволе, о борьбе за выживание и возвращение, как ему думалось, к нормальной свободной жизни, о важности сохранения в себе положительных человеческих качеств, по сути — о воспитании характера.

Второй том рассказов продолжает тему предшествующего — о скитаниях автора по советским концлагерям, о становлении и возмужании его характера, об опасностях и трудностях подневольного существования и сопротивлении персонажа силам зла и несправедливости, о его стремлении вновь обрести свободу. Автор правдиво рассказывает о быте и нравах преступной среды и тех, кто ей потворствует, по чьей воле или стечению обстоятельств, а то и вовсе безвинно люди оказываются в заключении, а также повествует о тех, кто противостоит произволу власти.

---

Я осознал, что Витька далеко не такой, каким его представлял до сих пор. И, вероятно, во многом его додумал. Поэтому он мне и непонятен. Кое-что в его жизни, похоже, случилось, как и в моей, не по нашей воле, а помимо. И многое, что я ему никак не мог простить разумом, простилось само собой.

Всё шло, по-моему, нормально, однако меня обеспокоила одна деталь в поведении напарника. Когда он оклемался окончательно, то иногда по вечерам неожиданно стал исчезать. На мой вопрос, куда он шастает, Витька ответил уклончиво, дескать, со старыми знакомыми встречался, базарил за жизнь и тому подобное.

Поначалу у меня эти отлучки особого беспокойства не вызывали, но когда однажды он вернулся в новом обмундировании и сам, без вопроса, объяснил мне, что получил комплект у каптёра,[260] меня насторожила его расторопность. Вслед за казённой обновкой Витька принёс охапку пакетов и кульков с провизией, всё из лагерного ларька.

— Холосый хлопец сталый долзок отдал, — пояснил он походя.

Я безошибочно почувствовал, что Витька лжёт. После долгих моих расспросов он с ухмылкой признался:

— Ласколол. Молоток. Выиглал.

— Не знаешь, что тебе за это корячится?

— Пуссяй спелва изловят. С полицным.

— Подловят. Рано или поздно. И что тогда будет с тобой, со мной? Видел, как на объекте того шулягу подбрасывали? Тоже, кстати, за выигрыш. Он через сутки дубаря дал. Кровью изошёл, как поносом. Забыл?

— Цего на лоду написано, того не миновать, — заученно повторил Витька.

— А о других ты подумал? Обо мне, например. Или о том, кого ты обыграл. А точнее — обманул. Ведь ты, может, на преступление его этим толкаешь.

— Никто к банку за луку не тянет. Не хоцес — не иглай. А езли любис сладко пить и есть, плосу наплотив меня сесть.

— Брось ты эти блатные штучки-дрючки и прибауточки. Ты же клялся, что не будешь воровать, играть в карты и прочее. Обманывал?

— А где я глосы возьму налядиле на лапу дать, лепиле? Да и — в семью, для обсего котла?

— Учти: из такого котелка я жрать не буду. И причём тут нарядчик с лекпомом? Они у тебя требуют деньги?

— Налядила за лапу[261] на лёгкий тлуд пелеведёт. Пуссяй длугие у околёнка сдохнут, а я ессё зыть хоцю. А лепиле — за то, цто из петли вытассил.

— Кто тебя вытащил?

— Балда. Володька.

— Кто тебе сказал? Он — сам?

— Я и так знаю.

— Ничего ты не знаешь. Скажи спасибо не Балдиесу, а вохровцам, которые на вахте дежурили. За плохую службу поблагодари. И погоде скажи спасибо. Что снег шёл.

Витька вопросительно посмотрел на меня.

— И — сто?

— А то, что снег падал тебе, как в песне поется, на рыло. И таял. Дошло?

— И — сто?

— Так таял же. На покойнике не таял бы. А искусственное дыхание тебе делал Агафон. И камфарой ширял. А Балдиес тут ни при чём. И с игрой — завязывай. Не завяжешь — катись, знаешь, куда?

— Эх, Юла. Не понимаес ты насэй босяцкой зызни. Это — в клови. До могилы. Кто волом лодился, тот волом и умлёт.

— Я тебе сказал. Поступай, как знаешь.

И я впервые усомнился в правильности того, что взял Шкурникова на поруки. Мне вспомнился тюремный философ из камеры номер двадцать семь, который изрёк слова, поразившие меня: «Толкни того, кто падает. Пусть он подохнет сегодня, а ты — завтра». Нет, поступил я правильно, вот только Витька финтанул. После этого разговора вскоре бригадир назначил Витьку на зачистку готовых изделий. Не работа, а забава — не бей лежачего: зубилом срубать наплывы, выравнивать швы, подмазывать сколы цементным раствором…

Я догадывался, что бугор едва ли стал бы благоволить Витьке просто так или за его прошлые воровские заслуги — бригадир питал слабость к угощениям и подношениям. Выходит, Витька дал ему взятку. Откуда у зека, голым брошенного в лагерь, могли взяться деньги? Посылок и переводов он не получал. Да и не мог получить. Ясное дело: выиграл. Или украл. Я сделал вывод: Тля-Тля нарушил данное слово и снова взялся за старое. Что от него ожидать в дальнейшем? К тому же он вовсе не считался с моими мнениями и интересами. Какой же он мне товарищ?

Воровское в нём опять забродило. А это — гибель. Туда же и меня тянет. Несчастный! Всё — хватит. Я вообще не хочу иметь никакого касательства к его проступкам. И тем более — к преступлениям. А то, что добывает себе на благополучие средства нечестными способами, сомневаться не приходилось. За что его (и меня) по правилам, установленным в зоне, полагалось сурово покарать. Тут я позволю небольшое отступление, чтобы пояснить, какой режим был установлен в нашем лагере.

Теперь, по прошествии многих лет, мне видно, что это был один из экспериментальных лагерей, где опробировался режим «мужицкого» самоуправления с полным устранением от власти над контингентом преступного мира, или, как его сейчас называют, — организованной преступности.

Прошёл, может быть, всего год с небольшим с той поры, когда здесь владычествовали блатные, грабя и эксплуатируя мужиков, как и в других концлагерях такого типа. В один прекрасный день мужики-работяги, едва ли без помощи лагерного начальства, устроили переворот. Под руководством Моряка они, то есть мужики, свергли пахана со всей его шоблой, изгнали их из зоны. Тех, кто сопротивлялся, жестоко избили. Но обошлось без жертв. Может, кто-то из пострадавших после переворота и отдал концы от побоев, однако в зоне обошлось без единого трупа.

Все воровские «законы» были сразу отменены, в том числе положенная дань — половина. Работяги вздохнули свободнее. Никто не имел никаких привилегий — все равны. Трудиться тоже должны были все на общих работах, активисты — тоже. И сам комендант, выбранный, кстати, контингентом открытым голосованием. Управлением лагерем и разрешением всяких конфликтов Моряк занимался помимо основной работы — вязки металлической арматуры для бетонных строительных конструкций. Наряду с другими бригадниками.

Прошёл слух, что блатные на большой своей сходке приговорили Моряка и всех активистов к «высшей мере наказания». Законников, кто держал лагерь и допустил переворот, сдав его сукам, хотя никто: ни Моряк, ни его сподвижники не могли превратиться в сук, ибо не были блатными, лишили звания честных воров. Пахана на том совете признали тайным сукой, который якобы умышленно установил в своём лагере террор, чтобы дискредитировать честных блатных, борцов за счастье трудового заключённого люда — мужиков. Его зарезали, а остальных, причастных к этому делу, лишили сладкого воровского куска хлеба.

Везде и всюду блатные распространяли параши о якобы царящем в лагере беспределе, сочиняли небылицы о кровавых оргиях, творимых Моряком с его «гондонами». Впрочем, жестокие расправы всё же случались, и это, по моему мнению, никак не оправдывало ни коменданта, ни его сподвижников. Я говорю о самосудах. И всё же то, что я услышал после этапа в следующий лагерь: будто работяги, ненавидевшие сучий режим Моряка, просили блатных прислать к ним хорошего пахана, который придерживался бы «справедливых» законов и правил преступного мира, несомненно являлось неправдой, фальшивым «гласом народа». Работяги были довольны режимом мужицкого правления, их не смущали даже дикие самосуды вроде того, что мы видели с Витькой на объекте.

Витька не любил моих упоминаний о Моряке. Возможно, опасался расплаты. За то давнее издевательство над ним в двадцать седьмой камере Челябинской следственной тюрьмы.

Говорят, мир тесен. Ещё теснее мир тюрьмы и лагеря. Здесь происходят самые невероятные и роковые встречи. А эта была самой удивительной. Хотя и закономерной.

Я был уверен, что Моряк (Матюхиным его никто не называл) узнал Витьку ещё тогда, в больничной палате. Одно его слово, и Тля-Тля за несколько минут превратили б в мешок с осколками костей. Но комендант так не поступил. Почему? Кто знает… Может, преподал бывшему пахану и всем другим урок милосердия? Не исключено. Очевидно было и другое: попадись Витька, к примеру, с картами, Моряк его едва ли пощадил бы. И Тля-Тля это знал. И продолжал играть не только в карты, но и со смертью — в кошки-мышки. Причём в роли мелкого грызуна. Какой-то мышиный азарт. И никакие мои увещевания не действовали.

С горечью я осознал: опыт мой не удался. Не пожелал Тля-Тля стать другим. И бог с ним, решил я. Каждый отвечает за себя. Потому что делает себя сам.

Наверное, следовало сходить в нарядную и оповестить, что Шкурников (он же Захаров) уже не мой подопечный. Но его перевели в другую бригаду. На этом моё опекунство закончилось. И я, честно признаюсь, испытал облегчение. И — никакого сожаления. Или угрызений совести. Да и в чём я мог себя упрекнугь? Сделал для него, что мог. Человек — сам себе кузнец. Не сожалел я, что возился с бывшим блатарём, помогал освоиться и стать работягой. Правда, настоящий труженик из него не получился. Оставалась лишь надежда на будущее. Не младенец он, чтобы постоянно ему соску в рот совать. И так надо мной в бригаде подсмеивались, что я нянчусь с бывшим паханом, шестерю ему. Обидно, что другие понимают стремление помочь как нечто холуйское, угодническое.