Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]

• Название: Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]
• Автор: Дмитрий Холендро
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

Второй том Избранных произведений Дмитрия Холендро составили повествования о мирной жизни — начиная с первых послевоенных лет до наших дней. Мужественным героям, восстанавливающим пострадавший от землетрясения Ташкент, посвящена повесть «Улица тринадцати тополей». Герои повестей «Свадьба», «Нефедов», рассказов «Под древним тополем», «Городской дождь», «Близкое небо» и др. — наши современники — находятся в процессе становления, решая проблему нравственного выбора, когда каждый поступок человека так или иначе подлежит лишь суду его собственной совести.

---

С Сашки эта первая оторопь давно схлынула. У Сашки в глазах не помутится от головокружения. Он спокойно посасывает свой чинарик и смотрит… Где же она, желанная тень с краснинкой, которой отсвечивают сквозь воду рыбьи спины? Уж какой час он гоняет сейнер, смотрит терпеливо, без устали, изредка приложит бинокль к глазам, последит за далекими чайками — не разведали ли они какой добычи — и опять упрется взором в воду… А вода отвечает ему живыми бликами солнца и головками вертких нырков.

Хорошо бы сейчас нарваться на непроломный косяк. Если он только-только подошел из холодных северных вод, с остывших отмелей, то еще не успел поверить в тепло, разбрестись, растаять. На такой свежий косяк одна надежда. Одна, и та вроде миража. А как было бы здорово…

В Сашкиных глазах — острота и сосредоточенность дозорного, губы его строго сомкнуты, но в Сашкиной башке — иные картины. Мелькают руки ребят, заводящих и подсушивающих сеть, а он улыбается с экрана и скромно говорит, что да, хорошую рыбу взяли, пожалуйста, извините, дело не ждет, и вот уже гремит рыба по лотку в пропасть трюма, а он делает глоток воды прямо из чайника, закуривает и опять скромно говорит, что вот так они и живут, рыбаки из маленького поселка Аю. И весь свет на него смотрит. Но на то, что его, Сашку, увидит весь свет, что наш Аю как бы перестанет быть безвестной крошкой вселенной и прославится, Сашке, честно говоря, наплевать.

Ему главное Тоня. А если Тоня для него в самом деле значит так много, бог моря, Нептун, и Сашкина звезда, которая ночью заиграет над его головой, и слепая добрая и глупая удача, помогите ему! Ну что вам стоит!

Нептун беспробудно спит, звезда далеко, не хватит жизни, пока сигнал бедствия дойдет до нее, преодолев расстояние в какой-нибудь миллион световых лет, а удача в этот светлый денек не светит.

Море бежит на глаза…

Море пахнет, как пригретый луг. Сашка никогда не был в лугах, только знает о них по рассказам матери, которую отец привез из лесных мест после службы в армии в свои молодые годы. Мать все вздыхает о них. А здесь даже в лесных зарослях на Медведе или Медвежонке — голые осыпи красноватого или серого щебня и на память известные полянки с двумя-тремя ромашками. В сущности, декоративные ромашки.

Но Сашка представляет себе луга, когда выходит в море. Чем дальше от земли, чем мористее — тем зеленее, и кажется, что ты забрался в траву, и эта трава накрывает тебя с головой, стоит опустить глаза, как бы погрузив их в пучину.

И запахи — они просыпаются и текут навстречу солнцу, как и от травы. Они окружают тебя со всех сторон.

На берег эти запахи выкидывает иногда после шторма. Они бывают недолгими. Поэтому кажется, что они пролетают мимо. Нечаянно и редко. Но это не так. Они исчезают, как исчезают луговые запахи в скошенной траве, и, чтобы услышать их следы, надо приложить клочок сена к лицу, так же как плеснуть себе под ноздри горсть моря.

Сашка смотрит в зелень моря, будто бы и впрямь настоянную на густой траве, в которой заблудилась рыба. Не будет славы, не будет Тони, ничего не будет. Чем упрямей Сашка не слазит с капитанского мостика, тем глупее он выглядит в глазах ребят. Об этом долго будут вспоминать: как он дураком торчал на своем месте целый день. В кино хотел попасть. На экран. Артист! Вон ребята на корме уже хохочут. Надо сойти. Надо поесть, а он все курит и курит, Сашка. Еще и песню сочинят на какой-нибудь популярный мотив. Не пожалеют.

Сейчас, раз-два, и — вниз.

Но теперь он уже стоит назло себе. И теперь уже глупо не стоять, а уйти, потому что это все равно что признать свое поражение перед ребятами. Какое поражение? Разве ты делился с ними своей думкой? Разве они знают, что ты и на берегу задержался, чтобы отпустить все суда в море и походить, порыскать одному? Ведь так было? Догадаются. И обсмеют. Вся бригада — сорвиголовы. Ну, вниз!

Но Сашка стоит. Прирос к капитанскому мостику. Хоть бы дельфины поиграли… Дельфины всегда играют на рыбе. Всяческая мелочь искрами летит от них, как от молота, когда дельфины, пружинисто выгибая спины, впрыгивают в стаю. Охотятся.

Пишут, что дельфины — люди моря. Ум у них. Не хуже человеческого. Жизнь, конечно, хуже. Бездомная, во-первых. А может, есть у них подводные общежития и подводные там сады? Из водорослей. Но зачем им дома? Под толщей воды им тепло, как под одеялами. И садов нет. Были бы сады — были б руки, за садами ухаживать надо. У них другая среда, водная, другой вид, все другое: кожа и фигура, а уму это не помеха. У одинаковых людей и то разный ум. Одного тянет к дельфину, как к разумному и загадочному сопланетнику. Когда дельфин кувыркается, всегда хочется искупаться. Другой их бьет. Промысел. Из них жир топят. В нашем море до недавнего ловили и били дельфинов. И жизнь у них, конечно, хуже людской, даже палки взять нечем. А вдруг правда? Правда, что у них есть язык? Вот обучат нескольких дельфинов людскому, они скажут, что о нас думают. А потом будут работать, рыбу показывать.

Мы ведь непременно подружимся.

Эх, Сашка, ты учись у председателя Ильи Захарыча Горбова. Пока ты мечтаешь о далеком будущем или несбыточном, он, решив прославиться, не рассчитывает на «авось», а опирается в этом деле, как и во всем другом, на уже достигнутые успехи, на могучий арсенал современных средств науки и техники. Да, пока ты мечтаешь о рыбе, «пред» не сидит сложа руки.

Он ходит из угла в угол по почте, обминает кулаки, похрустывая суставами, а Кузя Второй разыскивает уже по четвертому телефону начальника промысловой разведки и наконец ловит его на аэродроме. Илья Захарыч заходит в кабину, притягивает за собой дверь поплотнее, чтобы его никто не слышал (оттого он и из кабинета удрал), хватает трубку, и теперь его слышат только Филипп Андреич и Кузя Второй, который обеспечивает надежность связи.

Поначалу Илья Захарыч спрашивает у начальника разведки, как здоровье.

— Что? Здоровье? — летит в ответ удивленный голос. — Нормально.

— Хорошо, — говорит Илья Захарыч, как будто его это волновало неделю или как будто начальник разведки вчера вышел из больницы после инфаркта.

Хорошо-то хорошо, но облегчения Илья Захарыч не чувствует и поэтому повторяет:

— Это очень хорошо… Желаю, чтобы всегда так было.

— Спасибо, — коротко отвечает Филипп Андреич. Голос у него торопливый, словно он стоит на горячем.

— Значит, вы сейчас на аэродроме? — спрашивает Илья Захарыч, не жалея колхозных денег на телефонную дипломатию.

— Я? Да.

— Дела, заботы…

— Что?

— Я говорю, все в делах, в заботах?

Тогда начальник разведки не выдерживает и кричит:

— Горбов! У тебя ко мне какая просьба? Ты давай не финти. Я тут провожу практические занятия с летным составом, а ты мне баки забиваешь.

Горбов унизительно громко смеется.

— Что? — кричит Филипп Андреич, не разобравшись, и дует в трубку, потому что расстояние, наверно, превращает смех в перещелк, как будто дятел стучит по мембране, а тут еще сам Горбов превращает свой смех в кашель. — Алло!

— Алло, алло! — испуганно кричит и Горбов сквозь шум, наделанный им. — Филипп Андреич!

— Слушаю.

— Филипп Андреич!

— Переходи к делу.

— Филипп Андреич!

— Ну?

— Подними в небо Саенко, Филипп Андреич.

— Зачем? — сразу прорывается очень ясный голос.

— Да, понимаешь, какая закавыка. Это не для нас. Для кино.

— Какое кино? Эй, эй! Алло!

Связь прерывается, и Кузя Второй долго вызывает городскую телефонистку, потом аэродромный коммутатор, а те рвутся к нему навстречу, чтобы пасть замертво и уступить место тем, ради кого они старались.

— Говорите.

— Говорите.

— Какое кино? — кричит начальник разведки. Хитрый Горбов объясняет, что он вовсе ни при чем, что все — киношники и что они снимут и самолет, а это для разведки тоже не последнее дело. Теперь задумывается Филипп Андреич и спрашивает:

— Ну, а как ты там вообще-то поживаешь, Горбов? Кряхтишь?

— Дашь самолет? — спрашивает Горбов.

— Давно тебя не видел.

— Все мои суда с утра в море.

— Вот черт! — вздыхает где-то в воздушной глубине Филипп Андреич. — Тебе ведь нужен Саенко, который всех твоих знает… район знает…

— Для кино это особого значения не имеет, пилота все равно видать не будет, только самолет, — осторожно отвечает наш поднаторевший «пред», — но вообще-то лучше Саенко. Всегда вместе.

— Ну да…

— Ну да…

— А он болен! — сообщает Филипп Андреич. — Понимаешь, какая ерунда. У него зуб болит. Отпустили вырывать.

— Ай-яй-яй! — отчаивается наш «пред».

— Позвони ему домой, Горбов, — советует Филипп Андреич.

Видно, ловчит по-своему. Вышли самолет, а вдруг нагорит? Не вышли, а вдруг тоже нагорит? Кино! Слово о разведке. Жаль зевнуть. На семь бед — один ответ: Саенко болен.