Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]

• Название: Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]
• Автор: Дмитрий Холендро
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

Второй том Избранных произведений Дмитрия Холендро составили повествования о мирной жизни — начиная с первых послевоенных лет до наших дней. Мужественным героям, восстанавливающим пострадавший от землетрясения Ташкент, посвящена повесть «Улица тринадцати тополей». Герои повестей «Свадьба», «Нефедов», рассказов «Под древним тополем», «Городской дождь», «Близкое небо» и др. — наши современники — находятся в процессе становления, решая проблему нравственного выбора, когда каждый поступок человека так или иначе подлежит лишь суду его собственной совести.

---

За оградой, оставив позади этот гул, осмотрелись.

— Сесть бы… — сказала Мастура. — Всю ночь на ногах… Он поставил под кустом свой чемодан, чтобы она села, и она присела и похлопала возле себя по чемодану ладошкой, длинной, как лист подорожника, и Кеша сел рядом с ней и спросил:

— Можно, я закурю?

— Кури.

Она поправила волосы за ушами.

Он порылся в карманах, наконец разыскал сигареты.

— Улицу нашу развалило, — сказала Мастура. — Видел?

— Только качели на акациях висят…

Они умолкли, а громкий радиоголос, неживой какой-то и неумолимый, объявил о начале посадки в сибирский самолет. И Мастура глянула своими большими глазами в упор на Кешу.

— Я хотела тебя спросить…

— Что?

— Ты не улетал или вернулся?

— Вернулся.

— Почему?

Она все еще смотрела на него. И он смотрел на нее. Потом он отвел глаза, не выдержал.

— Да просто так, знаешь…

И поднялся. И почувствовал, что это последние мгновенья, которые принадлежали ему, чтобы сказать главное, чем он жил. Только что ничего не хотел говорить и уверен был, что не скажет. Только что вертелись на языке слова: вернулся из-за дома, — а сейчас забыл про дом, про все забыл, даже про то, что это последняя встреча, и сказал ей просто:

— Я люблю тебя.

Тогда она подняла глаза к еще серому, в рыхлом тряпье туч, небу, и кольцо ее сережки тускло блеснуло.

Наверно, шумели винтами самолеты, во все это серое небо грохало радио и мимо них, по сырому асфальту, тарахтели тележки с багажом, но он ничего не слышал. А она смотрела вверх. Про что она думала?

Наконец она боязливо, чуть заметно пожала плечом:

— А я…

Ну, он и не ждал ничего другого. Сказала же ее мать: «Она тебя не вспоминает». А сейчас она уйдет. Все.

И опять настала долгая тишина, в которую незаметно возвращались аэродромные звуки: и ноющее гуденье самолетных моторов, и хрип радио, и поскрипыванье чемоданов на багажных тележках.

Кеша вдруг улыбнулся.

— Ничего… Увидел, что живая… Повезло!

В конце концов, он ведь для того и прилетел сюда, чтобы увидеть ее.

Из-за ограды, из-за кустов, позвали:

— Мастура!

На летное поле снова вывели детей. Недовольный крик повторился:

— Мастура!

— Я пойду, — сказала она. — Дети.

— Иди, — сказал он.

— А ты улетаешь из Ташкента?

— Да.

— Счастливо тебе, — пожелала она, как тогда на улице.

Он смотрел, как она идет, и правда был счастлив, что видит ее, хотя понимал, что она от него уходит. Подошел к ограде и отвел ветку. Ветка оказалась колючей…

Мастура приняла свой отряд детей и повела к самолету. Разные города ждали ташкентскую детвору. Большие и маленькие. Мастура вела детей не оглядываясь, а он все смотрел, пока автопоезд с пассажирами не закрыл ее, и детей, и летное поле на миг, за который все потерялось. Пробежал и взлетел один Ил, затем второй…

Аэродромное радио уступило место городскому, чтобы передать будничное сообщение:

— Вчера — в который раз — Ташкент проснулся от сильного толчка. Был слышен подземный гул. Из-под ног уходила земля, смещалась мебель, падала посуда…

13

Обедал он в нарядном кафе, один, как пассажир, отставший от поезда, в котором уехали все родные, друзья и знакомые.

Тень ласточки промелькнула на столе.

Середину кафе хитроумный архитектор оставил без крыши, как будто знал, что будет землетрясение, и крышу заменил в своем проекте небом. Оно сияло над головой, очистившись от последних лохмотьев туч, которые, заблудившись, пролетели над Ташкентом.

Под небом было хорошо сидеть, и скоро все столики обсели густо, зато в стеклянных фонарях по бокам, зеленых от соседства с чинарами, по-прежнему не было ни одного человека. Над этими фонарями висели такие тяжелые бетонные козырьки, что под ними садиться не рисковали. Хоть пообедать-то можно было спокойно?

Вошли парень с девушкой, держась друг за друга, такие милые, огляделись, и парень виновато сказал:

— Свободных мест нет.

— Вот место. Возьмите стул оттуда и садитесь тут вдвоем.

— Рахмат.

Кеша рассчитался и подумал: куда же ему идти? Потом вспомнил что-то, догнал официантку и спросил, какой автобус идет сюда к улице Аваз-оглы. Она не знала. Вернулся и спросил у парня с девушкой. Эти тоже не знали, но парень вскочил, побегал, порасспрашивал за соседними столиками людей постарше и подробно объяснил, где это. Теперь Кеша ответил ему:

— Рахмат.

Сесть в автобус, однако, с чемоданом да пальто в руках не удалось. Ташкентцы по-прежнему осаждали автобусы, как крепости на колесах. И Кеша потихоньку побрел через город в надежде, что за центром станут автобусы посвободнее.

И не заметил, как попал на улицу Навои, ту, где Центральный телеграф стоял в трещинах и где недавно вертелся он со своей, да нет, с чужой лестницей.

«Ты не Хадича Муратова? А ее подружку, Мастуру, ты не знала?»

Улица жила еще, даже была многолюдней, чем раньше. Красивое здание из серого бетона прочно стояло ребристым цилиндром у стеклянного крыла, как космический корабль у причала. В этом здании устраивались фестивали и праздничные концерты, судя по старым афишам. Новые приглашали в кино. «Дворец искусства». Разные фильмы…

Какой же он чудак, однако, думал, что Мастура в другом городе, уехала и живет себе. От этого Дворца искусств, от театра Навои и старого-старого чигиря, скрипучего колеса с ржавыми железными черпаками в мутной реке у водопада… Ведь она все это вместе любила, все вместе… Потому что любовь нельзя разделить на вчерашнюю и завтрашнюю. Любовь, если она есть, всегда сегодняшняя.

И он любил в этом городе все, что любила Мастура.

Улица торговала, и поэтому по ней валило столько народу.

Взамен разбитых городских универмагов на этой улице длинным рядом вытянулись одинаковые стеклянные павильоны. Прозрачные со всех сторон, они показывали прохожим свой товар, от блузок с кружевами до сияющих унитазов. Жались на полках плюшевые зверята, будто бы прямо в этих огромных стеклянных ящиках, присланные издалека. И люди двигались под стеклом, как в аквариумах. Только ювелирторг пустовал, походил на музей с драгоценностями. Не до них было…

Кеша купил газировки и вспомнил, как его впервые тряхнуло у сатуратора, как он принял за Мастуру девушку в полосатом платье. Такие платья попадались ему потом в уцелевших городских витринах…

От жары ломило затылок и закладывало уши. Мимо почти бесшумно катил нескончаемый поток самосвалов — голубых, в белых намордниках. Новых. С московскими, минскими, тбилисскими номерами и водителями.

А едва оборвалась улица Навои, как опять начались развалины с пыльными палатками под пыльными кустами. Под ногами мело, как в пустыне.

Некоторые улицы совсем сгинули, исчезли. Только газетные киоски по углам напоминали, что здесь была когда-то другая жизнь.

Кое-где торговали и среди развалин. Стеллажи с товарами опирались о деревья, на ветках и сучках которых болтались объявления: «Все для пионерского лета» или: «Имеются в продаже пианино». Пустые коробки еще не снесенных домов сигналили бумажными наклейками, где искать их недавних обитателей: «Юридическая консультация переехала во Дворец культуры железнодорожников», «Ремонт холодильников на Дзержинского, 22», «Настройка музыкальных инструментов — напротив, в будке», «Мастер электробритв на фабрике-кухне», и под строкой, напечатанной на машинке, приписка химическим карандашом: «Это на трамвае номер 10, еще сто шагов от остановки Урда».

То, к чему город приготовился на короткое время, стало его долгим бытом.

В пестром наборе извещений о том и сем мелькнула страничка из школьной тетради. Очень разборчиво написано: «Внимание! Продается импортный гарнитур! Тахта — 130 р., две кровати по 80 р., два кресла по 30 р.» Расценил. Может, кто и купил бы, да ставить пока некуда.

Вдруг базар опрокинул на землю горы зелени, обрызганной водой. Кеша потянулся к крану, но сморщенный старик поймал его за руку:

— Пей кок-чай. Сначала плов ешь, потом чай пей. Зеленый. Сила останется.

Привыкай к жаре, Кеша. Старик протянул пиалушку чая:

— Пожалуйста, друг.

Запасливый старичок. Держал при себе чайничек… Перед стариком лежало на каменном прилавке баранье мясо с восковыми натеками.

Только Кеша отдал пиалу, толкнуло землю изнутри, будто это не земля была, а крышка котла с кипящей водой, и запрыгала крышка, еще, еще…

Люди побежали. Куда? Друг к другу бежали, ища защиты в соседстве. Вроде вместе было не так опасно, а скорее — не так страшно. Потом расходились, неизвестно кого браня.

В гуще базара возник новый шум, земной. Кричали женщины, вовсю размахивали кошелками, как только они умеют кричать, когда их вывели из себя. Среди них тощий человек нагнул бритую голову и закрывал ее ладонями. Этого ему показалось мало, и он натянул на голову халат.