Ролан Барт - Мифологии

• Название: Мифологии
• Автор: Ролан Барт
• Издательство: Академический Проект
• Жанр: Философия
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-8291-0979-0

В середине 1950-х гг. Р. Барт написал серию очерков о «всеобщей» современной мифологизации. «Мифологии» представляют собой блестящий анализ современной массовой культуры как знаковой системы. По мнению автора, образ жизни среднего француза «пропитан» мифологизмами. В книге Р. Барт семиотически объясняет механизм появления политических мифов как превращение истории в идеологию при условии знакового оформления этого процесса. В обобщающей части работы Р. Барта — статье «Миф сегодня» предлагается и объяснение, и метод противостояния современному мифологизированию — создание новейшего искусственного мифа, конструирование условного, третьего уровня мифологии, если под первым понимать архаико-традиционную, под вторым — «новую» (как научный класс, например, советскую). В исследованиях Р. Барта ведущим определением мифа является слово. Все, что покрывается дискурсом, может стать мифом, так как «наш мир бесконечно суггестивен». Р. Барт, расширительно трактуя созидательную силу «буржуазного» мифотворчества, рассматривал мифы как составляющие конструкты всех культурных и социополитических феноменов Франции. Миф, в соответствии со взглядами Р. Барта, является маркирующей качественной характеристикой «анонимного» современного буржуазного общества, при этом мифологизация — признак всех социумов.

http://fb2.traumlibrary.net

---

Такое согласие мифологии с миром оправдывает, но все же не до конца удовлетворяет мифолога; по своему глубинному статусу он все еще остается отверженным. Находя свое оправдание в политике, сам мифолог из нее исключен. Его слово представляет собой метаязык, оно ни на что не воздействует; в лучшем случае оно нечто разоблачает — да и то, для кого? Его задача, изначально этическая, из-за этого все время остается двойственной, неудобной. Революционное действие он может пережить лишь вчуже; отсюда заемность его функций, отсюда какая-то натужная неорганичность, путаность и упрощенность каждого интеллектуального поступка, открыто осмысляемого как политический (в «неангажированной» литературе гораздо больше «изящества»; она по праву занимает свое место в метаязыке).

Кроме того, мифолог исключен из числа потребителей мифа, а это значит немало. Еще полбеды, если речь идет о какой-либо специфической публике[125]. Но когда миф охватывает все общество в целом, то, чтобы его вычленить, приходится и отстраняться от всего общества в целом. Действительно, каждый мало-мальски общий миф двойствен, представляя собой человеческую суть всех тех, кто, не имея ничего своего, заимствует этот миф. Занимаясь дешифровкой велогонки «Тур де Франс» или же доброго Французского Вина, приходится абстрагироваться от тех, кого это развлекает или согревает. Мифолог обречен жить в состоянии чисто теоретической социальности; социальность для него в лучшем случае означает правдивость, максимум социальности — это максимум нравственности. Его связь с миром — связь саркастическая.

Приходится сказать даже больше — в известном смысле мифолог исключен и из истории, во имя которой старается действовать. Разрушение коллективного языка становится для него абсолютом, заполняя без остатка его труд, оно переживается им как нечто безвозвратное и безвозмездное. Ему не дано чувственно представить себе, каким станет мир, когда исчезнет непосредственный предмет его критики; ему недоступна роскошь утопии, ибо он не верит, что завтрашняя истина может быть точной изнанкой сегодняшней лжи. В истории никогда не бывает простой победы одной противоположности над другой: неустанно творя сама себя, она непредставима в своих решениях, непредсказуема в своих синтезах. Мифолог не находится даже в ситуации Моисея — ему не дано узреть землю обетованную. Для него позитивность завтрашнего дня всецело скрыта под негативностью дня сегодняшнего; все ценности, на которых зиждется его труд, даны ему в актах разрушения, всецело заслонены ими, из-под них ничего не проступает. Такое субъективное переживание истории, когда мощный росток будущего оказывается только глубочайшим апокалипсисом настоящего, выразилось в странных словах Сен-Жюста35: «Суть Республики есть полное уничтожение всего, что ей противится». Как мне думается, это не следует понимать в банальном смысле «сперва расчистить место, а потом уже строить заново». Глагол-связка «есть» без остатка исчерпывает здесь свой смысл: такой человек живет в субъективном мраке истории, где будущее оказывается сущностью, сущностным разрушением прошлого.

И еще одна отверженность грозит мифологу: он постоянно рискует уничтожить ту самую реальность, которую пытается защищать. «DS 19», независимо от всяких слов о ней, является предметом, наделенным технологической конкретностью: у нее есть определенная скорость, аэродинамические качества и т. д. Но об этой реальности мифолог говорить не может. Механик, инженер, даже водитель высказывают автомобиль-объект, мифолог же обречен на метаязык. Такого рода отверженность уже получила свое имя — идеологизм. Ждановская критика резко осудила его (хотя и не доказав, что в свое время его можно было избегнуть) в раннем творчестве Лукача36, в лингвистике Марра, в трудах таких авторов, как Бенишу37 и Гольдман, противопоставляя ему некую заповедную реальность, недоступную для идеологии, как язык в понимании Сталина38. Действительно, в идеологизме противоречия отчужденной действительности разрешаются не через синтез, а через отсечение одного из членов (в ждановской же критике они вовсе не разрешаются). Вино объективно вкусно, и в то же время вкусность вина есть миф — такова неразрешимая апория. Мифолог выходит из положения по мере своих сил: изучает не само вино, а только его вкусность, подобно тому как историк изучает не «Мысли» Паскаля, а его идеологию[126]39.

Очевидно, такова эпохальная проблема: ныне и еще на какое-то время нам приходится выбирать между двумя чрезмерно-односторонними методами. Либо мы рассматриваем реальность как абсолютно проницаемую для истории — то есть идеологизируем ее; либо, наоборот, рассматриваем реальность как в конечном счете непроницаемую, нередуцируемую — то есть поэтизируем ее. Словом, я пока не вижу синтеза между идеологией и поэзией (понимая поэзию в весьма обобщенном смысле, как поиски неотчуждаемого смысла вещей).

Вероятно, именно в силу своей нынешней отчужденности нам и не удается преодолеть неустойчивость в постижении реальности: мы постоянно колеблемся между предметом и его демистификацией, не в силах передать его как целостность. Ибо, проникая в глубь предмета, мы освобождаем, но одновременно и разрушаем его; сохраняя же за ним его весомость, мы оставляем его в целости, но зато из наших рук он выходит по-прежнему мистифицированным. Видимо, в течение еще какого-то времени наши высказывания о реальности обречены быть чрезмерными. Дело в том, что и идеологизм и его противоположность еще и сами представляют собой магические способы поведения; и в том и в другом случае мы запуганы, ослеплены и заворожены разорванностью социального бытия. А добиваться мы должны именно воссоединения реальности с людьми, описания с объяснением, предмета со знанием.

Сентябрь 1956 г.

Комментарии

Данное издание, впервые вышедшее в 1996 г. в издательстве им. Сабашниковых, является первым полным русским переводом книги Р. Барта «Мифологии» (1957) и, насколько нам известно, первым подробно комментированным изданием этого текста. Ранее фрагменты «Мифологий» были представлены по-русски в «Избранных работах» Барта (М., 1989, 1994); однако в указанное издание вошла лишь небольшая часть текста книги, перевод страдает рядом ошибок и неточностей (не говоря о цензурных купюрах), а комментарии к нему очень кратки.

Для настоящего издания перевод был выполнен по книге: Roland Barthes. Mythologies. Paris, Seuil, 1957 (Collection Pierres vives). Предисловие ко второму изданию переведено по книге: Roland Barthes. Mythologies. Paris, Seuil, 1970 (Collection Points). Использовалось также новейшее собрание сочинений Барта (Paris, Seuil, 1993–1995).

Комментарии к изданию не преследуют интерпретативных целей, их задача лишь раскрыть некоторые контексты, в которых располагается текст «Мифологий». Основные из этих контекстов следующие:

— ближайший хроникальный контекст, то есть те события (политические и иные), публикации, спектакли и т. п., которые служили Барту непосредственным материалом для анализа; этот контекст комментировался с максимально возможной полнотой;

— дальний культурный контекст, то есть всякого рода цитаты и реминисценции (литературные, научные, исторические и т. д.), образующие идейную и образную основу бартовского анализа; эта задача была наиболее важна при комментировании первой части «Мифологий», где такого рода реминисценции (особенно научные и философские) наименее эксплицированы автором;

— авторский контекст, то есть параллели с другими произведениями Ролана Барта разных лет; этот материал освещался лишь в ограниченных масштабах. только тогда, когда параллель сама по себе позволяет значительно лучше понять ту или иную мысль, сформулированную в «Мифологиях» кратко и бегло.

В комментариях используются следующие сокращения:

— Избранные работы — Ролан Барт. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., Прогресс, 1989;

— Œuvres complètes — Roland Barthes. Œuvres complètes, 1.1. Paris, Seuil, 1993.

Выполнение задач, стоявших перед комментатором, требовало обращения к ряду печатных источников, недоступных в отечественных библиотеках, и было бы невозможно без содействия со стороны Министерства культуры Франции, Дома наук о человеке (Париж) и Посольства Франции в России, благодаря которому мы имели возможность провести необходимые разыскания в парижской Национальной библиотеке. Приносим также живейшую признательность Филиппу Роже за ценные сведения по ряду частных моментов комментария.

Предисловие ко второму изданию*

Впервые в издании «Мифологий» в «карманной» серии «Points» (издательство «Сей», 1970 г.).

(1) «Коллективные представления» — термин Э. Дюркгейма («Индивидуальные и коллективные представления», 1898), призванный описать психологические структуры, проявляющиеся лишь на уровне социального коллектива как целого (а не отдельного индивида) и обеспечивающие его «солидарность», «коллективную психологию».