Борис Духон - Братья Старостины

• Название: Братья Старостины
• Автор: Борис Духон
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-235-03504-1

Братья Старостины — уникальное явление в истории спорта. Легендой они стали еще при жизни, причем все четверо сразу — Николай, Александр, Андрей и Петр. Их главное детище — спортивное общество и футбольная команда «Спартак», созданная их усилиями и их же усилиями превратившаяся в поистине «народную», ставшая предметом поклонения для миллионов болельщиков. Едва ли найдется в мировом футболе подобный пример: старший из братьев, Николай Петрович, начал свои занятия спортом еще до революции, а в 1935 году стал «крестным отцом» нынешнего «Спартака», которым продолжал руководить до самой своей смерти в 1996 году. Без малого столетие, отданное футболу! Причем специалисты — как наши, так и зарубежные — признают: в принципах руководства командой он намного опередил свое время. Третий из братьев, Андрей Петрович, работал начальником сборной СССР, и с его именем связано самое большое наше достижение в футболе — выигрыш первенства Европы в 1960 году.

Но братья сумели проявить себя не только на футбольном поле. Судьбу их отнюдь не назовешь легкой. Им — опять же всем четверым — пришлось пройти и через тюрьмы и сталинские лагеря, 12 лет оказались по существу вычеркнуты из жизни. В их биографиях, как в капле воды, отразилась биография страны, со всеми ее трагическими поворотами.

Предлагаемая вниманию читателей книга необычна. Впервые в серии «ЖЗЛ» выходит биография сразу четырех героев. Можно согласиться с авторами: отрывать биографии братьев одну от другой, рассказывать о каждом из них в отдельности было бы в корне неправильно. Ибо сила Старостиных и состояла в том, что всегда и везде они выступали вместе, ощущая себя семьей и чувствуя поддержку друг друга.

---

…Драматург Леонид Зорин написал много лет спустя, мысленно обращаясь к Андрею Старостину: «Но что за странное, роковое время! Вас оно ударило тем больнее, чем ярче вы его озаряли. Слишком яркое было обречено. Жестокая нелепость свершилась, и вот на четырнадцать длинных лет вы были отторгнуты от вашей семьи, отдела, от привычной среды, вместе с братьями, вместе с другими достойными, самоотверженными людьми, творившими силу и славу народа. Но ваше легендарное имя устояло».

ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ, НЕ ОПУСКАЯ РУК

После суда всех «членов группировки» в одной машине увезли в Бутырскую тюрьму, где братья провели ночь в одной камере. Наутро их развели по разным. Но каждому запомнился ответ Андрея на стандартный вопрос тюремного врача: «Есть ли жалобы?» Чувство юмора ему не изменило: «Есть — на приговор. Много дали!»

Хотя сами Старостины прекрасно понимали, что «десятка» — далеко не самый плохой вариант. Да еще и спортивная привычка вести борьбу до последнего не позволяла им опустить руки.

Братьям инкриминировались экономические преступления. Но если бы они в действительности оказались «барыгами», разве пользовались бы они в неволе немалым уважением, как и на свободе? Причем со стороны и заключенных, и стражей.

На вечной мерзлоте

Андрей был единственным из четверых, кто все годы провел в одном месте. Место это называлось Норильск.

Отправляясь из Москвы, он не знал о том, что его жена тоже получила срок еще в 1942-м. Попытался навести справки у Антонины — супруги Николая:

«Тоня! Пишу к вам, чтобы получить ответ на все свои письма и телеграммы, которые я писал в Москву на свой домашний адрес. И которые до сих пор остаются безответными.

Тоня! Я страшно беспокоюсь: что случилось с Ольгой? Я не имею от нее ничего.

Я очень прошу вас, Тоня, не счесть за труд и написать мне по адресу г. Красноярск, ст. Злобино, Норильлаг, обо всех домашних и родных, кстати: если будете знать к тому времени адрес Николая или кого-либо из братьев, также мне очень интересно знать, как они устроились.

Я чувствую себя неплохо физически, а морально и нравственно был бы еще лучше, если бы не постоянная тревога и сомнения по поводу Ольги, да и вообще всех вас.

Питаю большие надежды попасть на фронт; уж больно хочется принять участие в отечественной войне, такие радости, такие победы у Советского народа, что дух захватывает.

С Николаем виделся трое суток, он выглядит и настроен прекрасно, так же просится на фронт. Настроение у всех бодрое и боевое и если не на фронт, то истинно стахановским трудом ускорим свидание.

Напишите же мне, Тоня! Я буду ждать вашего письма. До свидания. С разрешения Николая — целую вас».

Впоследствии это письмо включил в сценарий своей пьесы Олег Хабалов — коллега Ольги по театру «Ромэн». Как водится в художественном произведении, документальные факты перемежались с авторской фантазией.

Но то, что уместно в пьесе, неуместно в публикации. Упоминавшаяся уже Алла Боссарт писала об Ольге в «Новой газете»:

«…Но так сильно, по-цыгански любила она мужа, что умудрялась экономить на всем, ходила в каких-то обносках, голодала — и копила, каждый год копила на билет до Норильска. Дочку оставляла с золовкой и долгими сутками пробиралась на север, под обстрелами, в нетопленых поездах — повидаться с мужем.

И вот однажды, в 44-м, Ольга в Москву не вернулась. То ли слишком несговорчивой оказалась с лагерным начальством, то ли еще что… Дали ей восемь лет, почему-то по уголовной статье. Срок отбывала в Казахстане, где работала водовозом и танцевала. Вышла через шесть — одновременно с Андреем Петровичем».

В этих двух абзацах все переставлено с ног на голову. Срок артистка отбывала с 1942-го по 1946-й, вернулась в Москву в результате амнистии. Так что про «одновременно» не может быть и речи. Уместны и другие вопросы. Зачем журналистка отправляла ее в Норильск до 1944 года, если муж практически до конца 1943-го находился в Москве? Или под какими это обстрелами пробиралась Ольга на север после окончания войны?

Что правда, то правда — маленькая Наташа была под опекой тетушек. Помогала и Ляля Черная, которая вместе с коллегами то собирала посылки в Норильск, то навещала ребенка.

До Заполярья Андрей добирался по этапу долго. В одном из пересыльных лагерей произошла забавная история. Хотя сбежать отсюда, казалось бы, невозможно, к нему был приставлен отдельный конвоир. Правда, нельзя сказать, что он прямо-таки не спускал глаз со своего подопечного, а присутствовал рядом просто для проформы. И стоило охраннику ненадолго отвлечься, как знаменитого спортсмена зазвали в складскую землянку, где неизвестный ему старшина быстро приготовил закуску из хлеба и мясных консервов и разлил по кружкам водку. Только успели выпить, как в дверь забарабанили. Разумеется, улики убрать успели, но встревоженный охранник потянул носом воздух и произнес фразу, которую Андрей Петрович не раз вспоминал потом: «Заключенный Старостин, кто вам разрешил опьяниться?»

А путь из Москвы вел по железной дороге сначала до Красноярска, потом на судне «Серго Орджоникидзе» от причала Норильскстроя по Енисею до Дудинки, а уже оттуда опять поездом по стокилометровой узкоколейке — в Норильск. Первый лагерь в этих краях появился в 1935-м, именно тогда прибыла первая партия репрессированных.

О судьбе жены информацию Андрей получил, о чем свидетельствует его письмо двоюродной сестре Тамаре Малиновцевой. Маме Тамары Николаевны, Наталье Ивановне, Петр Иванович Старостин приходился родным братом. Приводим письмо с сохранением орфографии и пунктуации оригинала:

14 марта 1944 года

Здравствуй, дорогая Тома!

Получил твою открытку и спешу на нее ответить. По адресу твоему вижу, что ты находишься в частях нашей доблестной Красной Армии. Страшно рад за тебя, что ты принимаешь непосредственное участие в великом деле окончательного разгрома врага и освобождения нашей дорогой Родины от нашествия фашистского зверья. Желаю тебе всяческих успехов: твердо убежден, что твои глубокие патриотические чувства и личное мужество помогают тебе высоко нести звание советского воина, с честью защищающего свою страну, на каком бы участке фронта ему не пришлось бы сражаться и работать.

Тома! Я, в силу понятных причин, не имею возможности с оружием в руках драться на фронте, но мои патриотические настроения — поверь мне, даю тебе в этом честное слово — настолько честны и искренни, что позволяют мне надеяться, что может быть и мне окажут доверие посылкой меня на фронт.

Я написал заявление с такой просьбой Президиуму Верховного Совета и с волнением жду ответа и решения.

Работаю я сейчас ст. экспедитором, будучи вначале использован на общих физических работах; стараюсь из всех сил, что бы чувствовать необходимое удовлетворение, что хоть чем-нибудь помогаешь великому общему делу.

Дал себе слово — работать, как зверь и ты можешь быть уверена, что я его сдержу. Трудом и дисциплиной, на работе и в быту я в какой-то степени восстановлю потерянное доверие, хотя бы перед командованием нашего об'екта, а это уже много, потому, что главное это все таки в том что бы убедить людей фактическим делом, что тебе можно верить.

Я, Тома, сейчас, после двухлетнего перевоспитания себя, на столько верю в свою политико-моральную устойчивость, что у меня нет сомнений в том, что я встану на ноги и буду полноценным гражданином.

Таких примеров при Советской власти было много.

Тома! Я получил письма от Николая и Шуры, а также от домашних из Москвы. Ребята тоже настроены по-боевому и пишут оба очень бодрые письма.

Дома все в порядке, да ты наверное об этом знаешь. Я исключаю несчастье с Ольгой из этого порядка. Это было так легкомысленно!

И никто из окружающих не мог удержать ее от такого необдуманного поступка! И вот такой обидный до слез финал.

Дочька моя, по письмам, растет хорошим и здоровым ребенком, я очень по ней скучаю.

Тома! Как живет тетя Наташа и Лида, я все хотел им написать, да такой лентяй на письма, что и братьям еще не ответил.

Домашним написал несколько писем с дороги, Клавдя мне написала что получила два моих письма; мама тоже. Завтра засяду им писать. Ты знаешь, Тома, очень трудно выбрать время для писания: очень занят, но вот тебе собрался быстро. Буду ждать от тебя ответа.

До свидания крепко жму твою руку и целую. Твой брат Андрей.

Судя по этим строкам, Андрей не был ограничен в переписке, да и формулировал он предложения очень аккуратно, не допуская никаких намеков на то, что отбывает срок. Поэтому придраться цензорам было не к чему…

Футбол любили и здесь. На вечной мерзлоте, в суровом климате он оставался отдушиной и для заключенных, и для вольнонаемных. Мяч гоняли и шахтеры, и железнодорожники, и геологи, причем коллективы носили порой самобытные названия вроде «Медвежий ручей». Нормальный стадион с трибунами в городе был только один, а большая часть матчей проходила на площадках с воротами из необструганных жердей.