Доминик Смит - Прекрасное разнообразие

• Название: Прекрасное разнообразие
• Автор: Доминик Смит
• Издательство: Азбука, Азбука-Аттикус
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-02899-9

Доминик Смит — один из самых многообещающих молодых американских писателей, дебютировавший в 2006 году романом «Ртутные видения Луи Дагера» (о французском изобретателе и создателе фотографии).

«Прекрасное разнообразие» — второй роман Доминика Смита. Нелегко жить на свете ребенку, если его отец — гений. Но еще тяжелее, если гениальный отец хочет сделать гением и своего сына, а сын — самый обычный школьник, не обладающий никакими особенными талантами. Так происходит с Натаном Нельсоном, сыном известного физика-ядерщика, без пяти минут нобелевского лауреата. Бунт подростка, его борьба с родительской опекой, поиск собственного пути — до поры до времени все усилия Нагана оказываются тщетными. Но вот наступает день, когда мальчик попадает в автокатастрофу. После пережитой клинической смерти у Натана открываются необыкновенные способности. Теперь он тоже гений, но не такой, каким хотел бы видеть его отец: природа таланта сына для отца загадочна и требует рационального объяснения. Чем завершатся отношения отца и сына?

---

Там, в тишине космоса, когда под ним проплывали земные континенты, Уит стал писать стихи. К сожалению, они унаследовали черту, портящую и его речь: малапропизм. Уит постоянно путал похожие слова и выражения. Он мог сказать «настающий мужчина» или «абонент в бассейн». Расспрашивая меня о школе, он интересовался, пишут ли теперь «диктаты». Единственное его стихотворение, которое я прочитал, называлось «Космические рецепты». Оно начиналось строчками: «На орбите нет ножей столовских, / Тут сосут пюре по-стариковски…» Это был небесный плач по земной кухне. Моей маме нравилось это стихотворение.

Мы с отцом и Уитом отошли уже довольно далеко от столов, за которыми сидели гости.

— Космос, Натан, — это великий учитель, — вещал Уит. — Лучшие уроки я получил там, наверху. Одиночество. Звезды вместо друзей. Не всякий пожелает такой воскресной прогулки.

— А я бы полетел, — сказал вдруг отец, засовывая руки в карманы.

— Я бы тоже хотел туда вернуться. Но НАСА стало, как фирма Ллойда из Лондона, — воплощением консерватизма. Всего боится. На Луну летали — не боялись, мать ити.

Уит употреблял только два ругательства: «мать ити» и «ёперный театр».

— А вы фотографировали там? — спросил я.

— Немного. Но вот в этой ячее, — он приложил руку к голове, — хранится множество картин.

Члены клуба «Леварт» тем временем затянули какую-то народную гавайскую песню, а двое из них нацепили солнцезащитные очки и принялись отплясывать, не выпуская из рук бокалов с тропическим пуншем. Уит посмотрел на них и сказал:

— Ёперный театр!

— Иногда мне кажется, что клуб «Леварт» — это просто прикрытие для пьянства, — заметил отец.

— Ну-ну, не надо так резко, Сэмюэль, — ответил Уит. — Этим людям совершенно необходимы экзотические боги и пикантная пища. Это всякому понятно.

Мы прошли по берегу ручья к возвышавшемуся поодаль крутому склону холма. Взобравшись на него, мы сели на траву у обрыва и стали смотреть на закат. Края облаков, недавно выглядевшие оловянными, были теперь шафрановыми и пурпурными.

— Солнце село, — сказал я.

Отец и Уит переглянулись, а потом отец сказал:

— Мы не пользуемся такими терминами.

Уит вздохнул.

— Какими терминами? — спросил я.

— «Вставать» и «садиться». Когда Уит висел там, в космосе, и наблюдал вращение нашей планеты, он понял простую вещь: Солнце не садится и не встает.

— Это я знаю, — сказал я.

— Да! — подхватил Уит. — Правильнее говорить, что садится и встает Земля. Это тоже не совсем точно, но гораздо умственнее.

Я вытер яблоко, которое принес с собой, и хотел было его укусить, но Уит вдруг протянул руку и отобрал его у меня. Он зажал его пальцами сверху и снизу и стал вращать.

— Иногда тела вращаются столько так, что ты этого просто не замечаешь. А иногда с орбиты Земля кажется старым шаром от боулинга, который медленно катится по направлению к тебе.

Мы помолчали. Свет заходящего солнца вспыхнул в последний раз, а потом стал быстро идти на убыль.

— «Земля села» — это звучит странно, — заметил я.

— Не все странное ложно, — ответил отец, обращаясь к наступающей тьме.

— Я думал, что Солнце там будет выглядеть желтым, как у нас, — продолжал Уит, — а ничего подобного. Оно белое с просинью и абсолютно круглое. Больше всего оно напоминало мне дуговую лампу — у нас были такие на мысе Канаверал. И такое яркое, что без фильтра нельзя смотреть.

— Ну и как же выглядит там закат Земли? — спросил я.

— Ага! Смотри, он начинает врубаться! — кивнул Уит, обращаясь к отцу. — А вот как. Впервые я это видел над Индейским океаном. Вдруг вижу: Солнце стало как будто поплоще. По Земле побежала темная тень, и бежала она до тех пор, пока не потемнела вся та половина, которая была повернута ко мне. Вся, кроме кольца света на горизонте. Но Земля-то продолжала вращаться! И тут смотрю — ёперный театр! — солнечный свет из белого превратился в оранжевый! Потом стал красным, пурпурным, и вдруг — голубым! У меня кровь застыла в жилках. Это был какой-то бриллиантовый взрыв. Я без шуток ожидал, что сейчас прилетят ангелы.

— Вы не могли бы вернуть мне яблоко? — спросил я.

— Без вопросов! — Уит протянул его мне.

Мы сидели на краю холма до самой ночи, пока над нашими головами не появилась Полярная звезда. Уит рассказывал о семействах частично заряженных частиц:

— Сначала они ведут себя тихо. Осторожно выбираются на дорожку, а потом вдруг как рванут — и ломят к финишу быстрее электронов.

— Да, иногда они подкрадываются незаметно, — подтвердил отец. — Частично заряженные! Ты можешь это себе представить? Все равно что растущая половина яблока.

Они оба замолчали, видимо обдумывая вероятность появления такого яблока. Далеко внизу, в саду, члены клуба «Леварт» зажигали фонарики. Оттуда едва доносились звуки экзотической музыки.

11

Шел 1984 год. Это был год, когда два астронавта впервые в истории совершили выход в открытый космос непристегнутыми и когда два физика получили Нобелевскую премию за открытие новых, так называемых полевых элементарных частиц W и Z. Для отца эти частицы были чем-то вроде вещественных доказательств, представленных в суде: само их существование прямо противоречило той теории, которую он разрабатывал.

— Я встречался с этими ребятами на конференциях, — рассказывал он. — Один голландец, а другой итальянец. Один раз я даже поделился с ними данными, полученными на Ускорителе.

Разговор происходил на следующий день после объявления нобелевских лауреатов. Голос отца звучал спокойно, но тогда я думал, что он преувеличивает значение своей работы. Однако оказалось, что нет: когда я впоследствии листал научные журналы того времени, имя Сэмюэля Нельсона действительно упоминалось в статьях, посвященных экспериментам, за которые была вручена премия.

В том же году отец раскрыл мне тайны половой жизни. Это случилось после того, как мама обнаружила у меня под кроватью журнал под названием «Рибальд» и потребовала от отца, чтобы он со мной поговорил. Журнал был открыт на странице с картинкой, на которой мужчина и женщина занимались «взаимным оральным удовлетворением», как назвала это мама. Она позвала нас с отцом и предъявила нам журнал, взяв его двумя пальцами:

— Сэмюэль, он прятал это под кроватью!

Я был сведен к грамматическому третьему лицу.

Отец держал в руках номер журнала «Сайентифик америкэн»: мама оторвала отца от работы. Она протянула «Рибальд» отцу. Он взял его и с некоторым испугом поглядел на фотографию с «удовлетворением». Мать прищелкнула языком и объявила:

— Сэмюэль, тебе необходимо с ним поговорить как отцу с сыном!

После этого она покинула помещение, прикрыв за собой дверь. Я ожидал, что отец будет нервничать, однако он спокойно положил свой журнал на комод, а потом уселся на мою кровать. Порножурнал он держал обеими руками, словно тот весил не меньше толстого телефонного справочника. Я сел в кресло напротив него. Он полистал страницы, но на лице его не отразилось ничего, кроме легкого любопытства.

— Они, похоже, питают пристрастие к черно-белым парам, — заметил он.

— Это точно, — подтвердил я.

— Пубертатный возраст — это время, когда начинают просыпаться нейротрансмиттеры. Ты знаешь, как Уит называет секс?

— Как?

— «Время вау». Он говорит, что никогда не перестает думать о сексе.

— А ты его как называешь?

— Я? Не знаю. Не думал… — Он помолчал, а потом спросил, указывая на журнал: — Тебя эти вещи интересуют?

— Ну… немного.

Отец развернул «Рибальд» и показал мне картинку: мужчина с волосами, завязанными в «конский хвост», совершал половой акт с женщиной, опиравшейся о дерево.

— У тебя есть по этому какие-нибудь вопросы?

— Да вроде нет.

— Тогда спрячь журнал так, чтобы его не нашла мама. Лучше всего в гараже. Она туда никогда не заходит.

Он встал с кровати, забрал свой журнал и направился прямиком в кабинет — читать о новых разработках полистиролов и слушать «Гигантские шаги» Джона Колтрейна.[24] То, как обыденно он говорил о сексе, разрушило в моих глазах всю мистическую ауру этого занятия. Даже мамино пуританское негодование от присутствия в ее доме порнографии больше соответствовало моему юношескому интересу к сексу.

Мы втроем — Бен, Макс и я — забирались в наш гараж и там, среди поломанных газонокосилок, пожарных насосов, аппаратов для приготовления пива в домашних условиях и старых стульчаков, подолгу перелистывали пожелтевшие и потертые страницы порножурналов. Зимой, выдыхая пар, или «драконье пламя», мы обсуждали позы на картинках, подвергая сомнению их возможность: разве может женщина так выгнуть ногу? Разве может член быть такого размера и так согнуться? Мы рисовали на бетонном полу человечков в разных позах, доказывая свою правоту. Мы выдвигали предположения о том, как совокупляются различные пары, в том числе наши родители и домашние животные.