Геннадий Гусаченко - Тигровый перевал

• Название: Тигровый перевал
• Автор: Геннадий Гусаченко
• Жанр: Короткие истории

   Вы открыли интересную познавательную книгу об уссурийской тайге, об охоте и таёжных приключениях. И не отложите в сторону этот небольшой сборник увлекательных рассказов, очерков и сказок, пока не дочитаете его до конца. Автор красочно описывает удивительную природу Дальнего Востока, занимательно рассказывает о жизни егерей и охотников, о повадках диких животных. Он хорошо знает уссурийскую тайгу, где многократно бывал в качестве корреспондента приморской газеты, встречался с промысловиками, тигроловами и прочими любителями таёжной экзотики. Впечатления от этих встреч и легли в основу рассказов, раскрывающих таинственный, прекрасный, неповторимый, но легко ранимый мир. Исследователь Приморья  В.К. Арсеньев уже касался в своих произведениях темы экологии уссурийского края. Но в его время природа не пострадала ещё так сильно от своего "покорителя". И надо отдать должное находчивости автора. Имея перед собой такого предшественника, как В.К. Арсеньев с его замечательными книгами "По уссурийскому краю" и "Дерсу Узала", Геннадий Гусаченко, тем не менее, не побоялся испробовать силы на том же материале, нашёл свою тональность в изображении уссурийской фауны. Точность натуралиста сочетается у него с литературным дарованием, что является главным художественным достоинством книги. Взаимоотношения человека и живой природы автор показывает на примерах захватывающих таёжных происшествий.

   Простота в общении, благородство души, доброта и мужество, любовь к природе - главные черты характера, которыми наделены герои остросюжетных приключенческих рассказов Геннадия Гусаченко. Они не теряют самообладания в опасности, не лишены юмора и романтизма, верны жизненному принципу - бережно относиться к тайге и её обитателям.

---

   Я пытался заговорить со своим заботливым целителем, но тот всегда оставлял мой вопрос без ответа. Молча занимался делом: топил печь, готовил пищу, делал уборку в жилище, мыл посуду, не забывая подавать мне лекарства.

   Так прошло несколько дней. Силы понемногу возвращались ко мне, тупые боли поутихли, и чтобы скоротать время, я начал помогать Гавриле по хозяйству. Он по-прежнему не уходил из зимовья, вероятно, не решаясь оставить больного без присмотра. Острые приступы всё еще бросали меня на лежанку. Гаврила обезболивал мне колику каким-то противным напитком и молча принимался за прерванную работу: мездрил и натягивал на правилки ранее добытые шкурки, выстругивал самоловные плашки, подшивал ичиги.

   Однажды я уронил на пол кастрюлю. Она громко звякнула, но мой молчаливый лекарь, сидя ко мне спиной, даже не поворотил головы. Я поднял посудину и нарочно бросил её снова. Гаврила всё так же сидел, сосредоточенно перебирая травы. Так вот почему молчит он - этот добрейший человек ко всему ещё и глухонемой. Безмерная жалость к несчастному охватила меня. Да что значат мои болячки в сравнении с его безмерным горем и страданиями? Ему, безутешному страдальцу должен я низко поклониться. И я задумался, как отблагодарить своего спасителя. Вот вернусь в город, накуплю одежды, мыла, инструментов, продуктов, разной всячины и принесу Гавриле.

   Не прошло и недели, как мой добровольный лекарь, осмотрев меня в очередной раз, стал собирать в мешок свои нехитрые вещи. Ушёл он незаметно и не прощаясь. Утром я обнаружил на столе обрывок бересты с надписью углем: "Пей брусничник, домой иди на восход солнца по руслу реки".

   Через пару дней в зимовье деда Дымаря я рассказывал охотникам, безуспешно искавшим меня, о странном лекаре.

   -- Да, он самый и есть, страшенный Гаврила Скиталец, -- выслушав меня, сказал дед Дымарь. -- Смолоду медведь его подрал, заломал сильно. С дружком он, с Федькой Чахловым, берлогу расшевелил. Федька с ружьём напротив стал, а Гаврила жердиной давай шурудить в ней. Как вымахнет зверюга - здоровущий да лохматущий. Тут Федьку оторопь взяла. Вот михайло и замял его. А Гаврила с жердью, с голыми, почитай, руками, на медведя пошёл друга вызволять. Кинул косолапый Федьку и на Гаврилу переметнулся. И задрал бы его да Федька опомнился, схватил ружьё и с обоих стволов бахнул медведю в ухо. Всю зиму маялся Гаврила в больнице. Уж и не чаяли, что поправится. Однако, выжил да калекой сделался. Весной выбрался из палаты через окно и в тайгу сбёг. С тех пор и чурается людей, стыдится лица своего. А знахарь добрый. Многих охотников на ноги поднял, на ладан дышащих. Врачи на них уж и рукой махнули. А Гаврила вылечил. Купили как-то охотники в складчину телевизор на батарейках, понесли дарить Гавриле, да разыскать в тайге не смогли. Бродит Гаврила по дебрям глухим летом, целебные травы выискивает, зимой пушнину себе на пропитание промышляет. И не приведи, Боже, ненасытному браконьеру с ним встретиться: удушит Гаврила одной рукой как младенца. Силища-то у него ого-го! Всё, сказывают, по Насте Катохиной, директорской дочке, тоскует. А на што он ей? Хромой, горбатый, да страшенный? А Егора Труфанова помнишь? Ну, того что любил брюхатых самок по мартовскому насту бить, из оленят шапки пыжиковые шить? Его тож от скверной болезни избавил Гаврила, а заодно и всех нас от браконьера злодейского...

   Я уставился на Дымаря недоуменным взглядом и егерь пояснил:

   -- Дал Гаврила поутру Егору какой-то травки попить. Тот глотнул, а к вечеру тихо так отошёл в мир иной. А лекаря и след простыл. Ищи ветра в поле, а Гаврилу в тайге. И вот глянь-кось: объявился в Угрюмом...

   Окончив промысел, я вернулся в город, набрал подарков своему врачевателю, и попутным вертолётом добрался до Угрюмого. Перед запертой на вертушку дверью зимовья лежал нетронутый, слегка подтаявший на мартовском солнце снег. Я устало вошёл и осмотрелся: пыль и давняя паутина покрывали стены, берёзовый стол и полку для посуды. Завиток бересты валялся на полу. Я поднял его, распрямил и прочёл: "Пей брусничник, домой иди на восход солнца по руслу реки".

Записки старого егеря (исправленные мною и дополненные)

   Подборку рассказов о таёжных приключениях в зимовье деда Дымаря я завершаю походными записками старого егеря. И пусть читателю не покажется странным, что дед Дымарь изображает окружающую его природу не свойственным таёжному жителю литературным стилем. Ну, какой егерь будет так расписывать в дневнике о том, как блестит капелька росы? Егерь всегда пишет кратко и по делу. Несомненно, натуралистические заметки деда Дымаря, сделаны при свете коптилки, без художественных притязаний, но интересны точными наблюдениями за жизнью тайги. Замусоленные страницы затасканного егерского блокнота изобилуют выражениями, далёкими от книжных. Стилистика Дымаря, не говоря об орфографии, тоже оставляет желать лучшего. Дневник егеря, понятно, не мог быть принят к публикации без редакторской правки. Собственно, Самсон Павлович Дымарь и не помышлял напечатать своё "творение". Записывал разные таёжные случаи, как он сказал "просто так, из интересу". Пришлось немало потрудиться, исправляя и дополняя дымарёвские заметки, прежде чем нескладные строчки обрели нужную форму. Работая над ним, я старался сохранить в них главное - непосредственность впечатлений егеря об увиденном.

Дневник деда Дымаря

   3 июня. Несколько дней кряду лил дождь... Но вот опять солнечное утро. Блестят мокрые листья и хвоинки. И каждая капелька росы на них как маленькая яркая звёздочка, горит-переливается разноцветными красками. Оранжево-голубая радуга перекинулась через распадок, когда я спускался в Сухой лог косить сено диким копытным животным. Под остро отбитой косой сочная высокая трава неслышно ложилась мягкими пахучими валками. С каждым закоском её всё меньше оставалось на пологом склоне сопки, где я намеревался поставить стожок. Вдруг на скошенную поляну выскочил заяц. За ним гналась лисица. Не миновать бы косому лисьих зубов, не окажись перед ним моей палатки. Полог был откинут, и зайчишка, к моему удивлению, заскочил в неё. Я громко крикнул, и лисица тотчас увидела меня. Проюзив по закоску на задних лапах, она круто развернулась, испуганно тявкнула и унеслась с высоко поднятым хвостом. Я быстро подошёл к палатке, но не успел заглянуть в неё: заяц выскочил и убежал в чащу леса. И так всё быстро произошло, что как будто ничего и не было вовсе. Случится же такое! А скажи кому - не поверят.

   7 июня. Чёрная стена ельника слилась с фиолетовым небом, на котором высыпали дрожащие звёзды. Непроглядная темнота поглотила тайгу. В эту тёплую летнюю ночь на пасеку приходил медведь. Его привлёк запах пчелиных ульев, выставленных мною на фоне Пихтового ключа, неподалеку от зимовья. Вислоухий Тузик предупредил меня истошным лаем о непрошенном косолапом госте, но ничего не видя перед собой, я не решился сунуться дальше порога. Прямо из избушки я дважды пальнул вверх, и кусты на берегу речушки затрещали... На рассвете вышел на улицу и обнаружил один улей перевёрнутым, а другой наполовину разграбленным. Прихватив ружьё, я прошёл в то место, где ночью трещал тальник и нашёл поломанные соторамки. Над ними беспокойно гудели пчелы. Мёд косматый проказник съел вместе с воском.

   5 июля. Весь день ушёл на устройство солонцов для изюбров. На глиняном берегу Листвянки, истоптанном их копытами, вспугнул поутру двух оленей. Сбивая росу с тростниковых зарослей, они вмиг изчезли в густом дубняке. Я высыпал соль из рюкзака. И чтобы не смыло дождями, втоптал в грунт. Ночью сюда придут изюбры и, оскалив морды, будут грызть солоноватую глину и жадно пить из ручья. И после этого я подсолил берега водопоев ещё в трёх местах, перетащив в общей сложности два мешка соли.

   11 июля. С утра чинил лыжи и другую охотничью утварь. К вечеру, как стих полуденный зной, отправился в Старогордеевку. Солнце уже спряталось за вершины сопок. Край неба на западе окрасился в багровый цвет, и на его фоне проявился неровный контур горного хребта. Ветерок доносил душистый аромат цветущих трав, ещё не побитых дневным жаром. Птицы плескались в маленьком озерке. Золотисто-алые тучи догорающей зари узкими полосами протянулись между деревьев. Но вот и они растворились в синеве сумеречного леса. И хотя на дороге ещё светло, красноватые стволы кедров и лиственниц потускнели. Молчаливые кроны их вскоре слились над моей головой с чернотой ночи.

   В Старогордеевку я вошёл в полной темноте. На улице таёжного поселка тихо и свежо. Я заночевал у охотника Михеева. С ним и его соседями заключил договора на заготовку лекарственного корня элеутерококка, грибов, плодов шиповника и других дикоросов.

   17 июля. Бабка Коновалиха переполошила всю Таёжку истошным криком. Сбежались соседи, стали расспрашивать, чего перепугалась старая. Оказывается, вечером бабка вышла во двор зачерпнуть воды из колодца. Вдруг деревянная бочка, лежащая у крыльца, завизжала, захрюкала и бросилась на неё. Бабка так и обмерла со страху, а бочка покатилась в огород и застряла в парнике. Перевернулась вниз дном и затряслась как в лихорадке. Пришла Коновалиха в себя и, крадучись, заглянула в бочку, а в ней что-то чёрное, косматое страшно фыркает и брыкается.