Борис Арефьев - Солдат Империи

• Название: Солдат Империи
• Автор: Борис Арефьев
• Издательство: Русский путь
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-85887-167-4

Желание узнать, откуда «есть пошла» его фамилия, заставило Б. Арефьева обратиться к архивным источникам. Результатом долгих поисков стала история прадеда автора, солдата Русской Императорской армии Ивана Арефьева. Эту историю нельзя назвать сугубо семейной, частной. Автору удалось восстановить кусочек прошлого России в сложный период ведения Кавказской войны. Опираясь на архивные материалы, Б.Арефьев рассказывает читателю, как рекрутировали Ивана в армию, как нес он службу, оставаясь верным присяге, царю и Отечеству.

---

Кавказ постепенно становился российским: строились дороги, закладывались новые казачьи станицы – оплот русских рубежей наряду с регулярными войсками. Однако расширение государственных границ обходилось дорого: именно в этот период в одной из операций было потеряно 2500 солдат и 150 офицеров. Более никогда ни в одном деле на Кавказе таких потерь не случалось.

В 1850 году с одобрения Петербурга командование Кавказского корпуса решило основные силы бросить на покорение Чечни – здесь, казалось, лежал ключ к окончательному завоеванию Кавказа.

Но вернемся к оставленной нами 19-й пехотной дивизии.

Штаб ее располагался в городе Георгиевске. В 1850 году роты и отряды, сформированные из солдат батальонов Тенгинского, Навагинского, Ставропольского и Кубанского полков, размещались в крепости Усть-Лабинской, укреплении Темирговском, что на левом берегу реки Лабы, а также в станицах Урупская, Прочно-Окопская, Петропавловская, Михайловская, Константиновская, Некрасовская и в некоторых других.

В эти места за рекой Кубанью на Лабинскую линию, которая составляла часть Кавказской, и двигались маршевые роты для пополнения 19-й пехотной дивизии. Подразделения ее постоянно находились «в делах с неприятелем», как тогда писали в своих отчетах командиры.

Маршрутные листы этих рот мне не известны, но, судя по всему, путь их пролегал от Славянска через Бахмут, куда прибыли молодые солдаты уже на следующий день, а затем через реку Лугань до Матвеева Кургана и далее через Ростов на Дону.

Перешли вброд (а может, по мосту) речку Кавалеровку и направились к Тихорецкой.

За первые две недели отшагали верст двести пятьдесят, дневок не было, в селах и станицах останавливались только на ночевки.

Думаю, в начале пути на ночевке в какой-нибудь украинской хате отведал Иван – может быть, впервые – настоящего украинского борща, чеснок да томаты для которого принесла хозяйка с огорода, а сало достала из погреба. Точно ли так было или как иначе – не столь уж важно… Доподлинно знаю другое: пройдут десятилетия, осядет Иван на Украине, в городе Харькове, заведет семью, родятся у него дети. И я не понаслышке буду знать – сам пробовал – тамошние замечательные борщи и вареники, что готовили сестры моего отца, внучки Ивана Арефьева.

(Не мог предположить Иван, что через семьдесят лет в одной из этих кубанских станиц напишет свое последнее письмо домой его старший внук, прапорщик Белой армии Константин Арефьев. Письмо это доберется до Харькова, уже занятого красными, в последние месяцы Гражданской войны, когда «цветные» полки – Корниловский, Марковский, Дроздовский, захлебываясь кровью, еще бросались в отчаянные контратаки на Юге России.)

После Тихорецкой оставили за спиной еще верст сто пятьдесят, переправились через реку Кубань, а дальше на юг двинулись вдоль ее притока Лабы. Шли степями, потом гористой местностью, покрытой лесами. В степях северного Прикубанья, несмотря на сентябрь, было жарко, и, слава Богу, на ночевках удавалось искупаться, постирать пропотевшую рубаху.

Дальше на юг идти становилось все труднее, во влажном и жарком мареве лишь на привалах спасала тень от высоких деревьев. Когда двигались вдоль Лабы и переходили мелкие ее притоки, рекруты бросались в речку на каждом привале. Иван, как и многие волжане, плавать умел. Унтер-офицеры просили таких, как он, присмотреть за неумехами. В воду их далеко не пускали: забрел до пупка, здесь и мойся.

Но вот чаще пошли дожди. Местные говорили, будто иногда тут так польет, что сена не накосишь, да и хлеб убрать – лови только день, а то и час.

Слышал Иван, а потом и сам убедился, что в этих краях болеют лихорадкой и косит эта болезнь людей больше в конце лета и осенью. Офицеры предупреждали: особенно липнет лихорадка к переселенцам из России, к молодым солдатам, поэтому для ночевок места выбирались повыше да посуше. Посылаемые вперед квартирьеры имели строгие указания: смотреть, дабы в станице не оказалось больных.

Когда располагались на ночевку, выставляли караулы: два три молодых солдата шли в караул с ефрейтором, к ночи они менялись, чтобы до завтрака поспать и быть готовыми в дорогу.

Ближе к Кавказу, к местам боевых действий, и сами казаки несли службу исправно: шашка да ружье находились всегда под рукой, лошадей при нужде седлали без промедления.

В одной из станиц слышал Иван песню, что пел молодой казак:

Посвети-ка ты, заря, пока взойдет Батюшка Светел Месяц,
Чтоб видно было мне, молодцу, идти мне из неволюшки,
С южной дальней сторонушки –
С Большой Чечни, с большой Атаги.
Атагинцы собирались с алдадинцами,
Ханкалинцы собирались с алдадинцами…
Свою остру шашечку наголо понесу,
И разобьем мы силу неверную, ту силу чеченскую…

К исходу сентября 1850 года командиры полков Тенгинского, Навагинского, Ставропольского и Кубанского рапортовали начальнику 19-й пехотной дивизии генерал лейтенанту Шилингу: «Из Резервной дивизии… поступило в сей полк… рекрутов… человек… зачислены рядовыми…» А прибывало в полки и в 1849, и в 1850, и в 1851 году по несколько сотен молодых солдат, иногда в отдельные полки до восьмисот и более. Знать, велики были потери. Тенгинский полк в предыдущем, 1849 году пополнился 832 рекрутами.

Пришли солдаты в крепость Усть-Лабинскую, где располагались тогда штабы Тенгинского и Навагинского полков. Здесь офицеры сверили списки, распределили нижние чины по батальонами ротам.

Всех осмотрел лекарь, затем отправили вновь прибывших мыться и стираться на реку Лабу; потом обедали и отдыхали до утра.

На месте увидел Иван земляные укрепления, на них – пушки и солдат гарнизона, что время от времени делали вылазки. Солдаты, казаки, офицеры – все при оружии. Крепость Усть-Лабинская была тогда одним из форпостов России на правом фланге Кавказской линии, Лабинском ее участке, южнее Кубанской линии, вдоль реки Лабы. Батальоны и роты интересующих нас полков стояли, кроме того, на Урупской линии и в междуречье Лабы и Урупа, в станицах и укреплениях.

Крепость Усть-Лабинская (Усть-Лабинск) располагалась в месте впадения Лабы в Кубань, станица Тенгинская – на реке Лабе юго-восточнее, выше по течению в верстах пятидесяти; укрепление Темирговское находилось на правом берегу Лабы, от станицы Тенгинской выше по течению верст на тридцать, а станица Михайловская еще выше, в верстах пятидесяти. Станица Константиновская была ближе к верховью, в верстах сорока от Михайловской, Прочно-Окопская – по правому же берегу Лабы, а станица Урупская – на реке Уруп, в верстах ста юго-западнее Ставрополя. Все эти станицы и укрепления позднее составляли Лабинский полковой округ, образуя на карте неправильный четырехугольник.

В одну из этих станиц, или укреплений, попал Иван Арефьев. (Были еще роты, что располагались в самом Усть-Лабинске для прикрытия штабов.) Здесь показал ему дядька отделенный место в казарме, осмотрел мундирную одежду, потом спросил, откуда родом, хотя знал это из формулярного списка.

Сам говорил четко и отвечать приказывал громче да разборчивей, чтобы слышали солдаты той роты, куда определили моего прадеда.

И сразу нашлись земляки среди тех, кто служил в полку уже несколько лет. Кстати, в одном из дел 19-й дивизии обнаружен мною сиротливо лежащий единственный сохранившийся листок, где в списке нижних чинов почти половина – родом из Бузулукского, Алатырского, Саранского, Ставропольского уездов Симбирской губернии.

А вообще, многие, возрастом за тридцать лет и более, служили уже лет по десять, почти треть из них имели семьи, детей, и, как видно из документов, были переведены они ранее из других частей.

В роте Ивана служили солдаты, которые имели на рукавах нашивки в один и два ряда «за беспорочную службу»; у одного из них увидел он на мундире орден Святой Анны на красной ленте, сам орден позолоченный, и на нем крест красный. Этот знак отличия давался за долгосрочную службу. В полку награжденных орденом Святой Анны насчитывалось более сотни.

Второй раз пришлось Ивану привыкать к новой казарме, новым товарищам и командирам. Из своих, знакомых еще по рекрутской партии, в роту попало не более пяти человек.

Те, кто служил здесь не первый год, тоже приглядывались к молодым: с ними не только вместе жить и хлеб делить, но и воевать бок о бок; не распознаешь, надежен ли твой новый товарищ, потом в деле может быть поздно, за такие ошибки и кровью платить приходилось.

А враг в любой момент может появиться за валом укреплений, на пути движения отрядов, во время рубки просек, а то и вовсе нагрянет неожиданно, обстреляет из засады или без лишнего шороха понудит сойтись врукопашную. Здесь нет линии фронта, потому нет и тыла, караулы и пикеты далеко не всегда спасают от внезапных атак горцев.

Идут в Штаб дивизии, в Штаб Войск Кавказской линии и Черномории рапорты командиров полков с представлением «Исторических сведений войсками, находившимися в походах и действиях с неприятелем», а также «Списки убитых и раненых в тех делах воинских чинов».