Лучано Паваротти - Мой мир

• Название: Мой мир
• Автор: Лучано Паваротти
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: 5-7027-0213-1

Так повелось, что оперного певца обычно сравнивают с его великим предшественником. Но если автора этой книги и называли «вторым Карузо», то совсем не долго. Он стал «Первым Паваротти», и сейчас уже других сравнивают с ним. «Великий, непревзойденный, гениальный» — эти эпитеты сопровождают Паваротти три последних десятилетия. Но путь певца к всемирной славе был тернист и труден.

И далеко не сразу ему удалось стать тем явлением в мировой культуре, которое сейчас все знают как ПАВАРОТТИ.

«Я старался быть абсолютно откровенным в своей книге, — говорит Лучано Паваротти. — Мне нравится моя жизнь со всеми радостями и печалями, которые выпали на мою долю. Надеюсь, что вам она тоже понравится». Книга великого тенора разошлась миллионными тиражами по всему миру, чаруя поклонников Паваротти не меньше, чем его пение.

---

Для актера нет ничего ужаснее таких ситуаций: ты уже должен быть на сцене, у сотни музыкантов уже открыты ноты с твоей арией, все смотрят на сцену, где ты должен появиться, а ты в это время неодетый еще находишься в своей гримуборной.

Меня нередко просят рассказать о происшествиях, случающихся на сцене. И я отвечаю, что со мной почти никогда не случалось ничего особенного. Мне очень везло раньше — до этого выступления в «Тоске» в Париже. Исполнение в тот раз было хорошим, но всё остальное не ладилось.

Во втором акте оперы моего героя Каварадосси после пыток приводят в кабинет Скарпиа. Он так измучен, что еле держится на ногах и падает на стул. Уже во время репетиций я смотрел на стул с опаской: он был из резного дерева и казался слишком хрупким для меня.

Я подошел к режиссеру и сказал ему тихо, чтобы никто не слышал:

— Думаю, что этот стул не очень прочный! Если я на него сяду, он не выдержит.

Мне ответили:

— Не волнуйтесь, Лучано. Мы уже укрепили его металлом.

Но я был неспокоен. Генеральную репетицию стул выдержал. Наступил день премьеры. Вот и тот самый эпизод оперы: стражники вытащили меня на сцену и посадили на стул. Тоску пела замечательное сопрано Хильдегарде Беренс. По роли она должна была подойти и обнять меня — как мы это делали не раз на репетиции. Но Хильдегарде — очень хорошая актриса и слишком увлеклась игрой. Почему-то она пробежала через всю сцену и бросилась на меня…

Этот стул ищут до сих пор… Даже укрепленный металлом, он весь развалился.

Мы лежали кучей на сцене. Публика оцепенела, никто не смеялся. Во-первых, они стула не видели и, наверное, в зале считали наше совместное падение режиссерской задумкой. К тому же один из стражников спокойно стоял рядом — правда, остолбенев от удивления. Между тем Тоска и ее возлюбленный занялись борьбой на сцене «Гранд-Опера»: никто к нам не подошел, пока мы сами не поднялись и не продолжили петь…

Мне было жаль бедную Джованну: ее день начался с несъедобного цыпленка, потом она видела меня полураздетого в гримуборной в то время, когда я уже должен был петь на сцене. И закончила она этот день созерцанием своего шефа, лежащего на сцене «Гранд-Опера» на спине под певицей. Я, конечно, объяснил ей, что так бывает не всегда.

Иногда режиссеры слишком увлекаются и заставляют вас делать то, что выглядит нелепо. Мне в этом смысле пока везет, потому что режиссеры учитывают и мою полноту, и то, что у меня больное колено. Например, в «Тоске» художник Каварадосси в первом действии работает над большой фреской в церкви. Постановщик хотел, чтобы ее изображение было огромным. Для этого соорудили леса, стоя на которых я должен был писать фреску. В начале действия это возможно, так как я со своей больной ногой заранее взбирался на них по специальной лестнице, не видной из зала.

Но трудность заключалась в том, что по ходу действия я должен был спуститься с лесов, чтобы исполнить дуэт с Тоской, а затем прятаться от полиции Скарпиа. Спуститься можно было только по другой — крутой и узкой — лестнице, похожей на трап на судне. Из-за больного колена я мог или вообще не спуститься или просто упасть с лестницы. Единственно возможным решением было просить Тоску подняться ко мне на леса, чтобы там петь вместе. Но она была в длинной юбке. Кроме того, это тоже не выход: зачем ей взбираться по лестнице на леса, если она не занималась живописью?

Чтобы разрешить эту проблему, придумали, что Каварадосси будет работать над небольшим эскизом к крупному полотну. Тогда можно было поставить мольберт прямо на сцене. Конечно, первоначальная задумка постановщика была великолепна для восприятия из зала — я работаю на фоне огромной настенной росписи, и каждый зритель прекрасно меня видит.

Но эта идея оказалась невыполнимой из-за моих возможностей. Иногда нужно напоминать художникам и режиссерам, что они работают не с акробатами.

Когда я работаю над спектаклем, то могу позволить себе шутки с коллегами на репетициях, но никогда не делаю этого во время исполнения оперы. Знаю, что раньше многие певцы это делали, об этом даже существует много историй. Например, Карузо. Известным шутником был. Он позволял себе всякие выходки: к примеру, мог нежно взять певицу за руку и в то же время положить туда горячую сосиску.

Я тоже не лишен чувства юмора, но против подобных проделок на сцене. Опера и пение для меня — слишком серьезные вещи, поэтому я не делаю ничего, что могло бы нарушить сосредоточенность другого певца, и советовал бы своим коллегам не пытаться шутить со мной. Играть в спектакле — дело серьезное, и так есть много способов все испортить. По-моему, создавать лишние трудности всякими детскими шалостями на сцене — это непрофессионально и рискованно. И хотя всем известно мое мнение на этот счет, я не бываю застрахован от подобных ситуаций. Прошлой осенью один из моих коллег в «Метрополитэн-Опера» сыграл со мной шутку, которая несколько ошеломила меня. Моя реакция его не особенно волновала, потому что он мой босс в «Метрополитэн». Это художественный руководитель труппы Джимми Левайн. В тот вечер он дирижировал «Тоской», с которой мы часто выступали вместе. («Тоска» и Париж — два несчастья моей жизни!)

Я только закончил свою арию «E Lucivan e Stella» («Горели звезды») из последнего акта, в котором Каварадосси пишет перед расстрелом прощальное письмо своей возлюбленной Тоске. Музыка этой арии очень красива и трогательна. Спел я хорошо, и было много аплодисментов. Когда публика успокоилась, Джимми опять взмахнул палочкой. Первые ноты звучали привычно: коротко повторялась тема арии перед выходом Тоски. Но вдруг я понял, что это не продолжение: оркестр опять играл первые такты моей арии. На мгновение я растерялся, подумал: может быть, я вообще еще не пел своей арии? Когда вас застают врасплох, то первая мысль: ты сам где-то ошибся. Потом я увидел, что Джимми широко улыбается, и понял, в чем дело: он заставил меня бисировать арию. В других театрах порядки в таких случаях не столь строги: там певцам позволяют повторять, если публика настаивает. Но чтобы такое было в «Метрополитэн» — никогда! Нью-йоркская публика может рукоплескать хоть час и не добьется ничего. Вот почему я так растерялся. Но собрался и повторил арию. Зал взорвался. По моему виду можно было догадаться, что для меня эта ситуация была полной неожиданностью. Все знали, что в спектаклях «Метрополитэн-Опера» не поют на бис.

Потом за кулисами Джимми крепко обнял меня и сказал:

— Это шутка по случаю Хэллоуина, Лучано.

Было 31 октября.

Сюрприз был так необычен, что на следующий день «Нью-Йорк Тайме» опубликовала статью, где цитировали Джимми: «Наступил Хэллоуин. Я должен был пошутить. Я сыграл шутку с Лучано, а публика получила, что хотела».

Что меня раздражает, так это когда коллега, выступающий с тобой, поет сам по себе, игнорируя твое присутствие. Это особенно недопустимо во время любовной сцены. Если сопрано все время поет на публику и даже не смотрит на тебя, кто поверит, что она тебя любит?

Сценическое действие страдает не только оттого, что у влюбленных не то выражение на лицах. Когда граф ди Луна в конце первого действия «Трубадура» перед финальным трио встает против Манрико, то его поза, взгляд должны выражать ненависть, желание убить. И если баритон смотрит на тебя взглядом случайного прохожего, то отсутствует этот накал. Я, конечно, не Лоренс Оливье, но стараюсь войти в роль и правильно взаимодействовать с остальными исполнителями. Если они на тебя не реагируют, быть убедительным трудно вдвойне.

Хотя я сам пытаюсь играть, но иногда должен подсказывать другим, как лучше донести смысл сцены до слушателя. Например, мой герой в опере Верди «Ломбардцы» умирает и появляется в последнем акте в виде призрака. Чтобы показать публике, что я теперь всего лишь призрак, художник по костюмам одел меня в белое — как ангела. Он также пытался надеть на меня белые крылья с перышками. Я категорически отказался. На его вопрос: «Почему?» — я ответил: «Если я похож на ангела, то вы на Авраама Линкольна…»

Глава 3: ВЫСТУПЛЕНИЕ С НОСОВЫМ ПЛАТКОМ

Хотя я сам обожаю оперу и мне нравится быть певцом, тем не менее понимаю, что аудитория у оперы очень невелика. Поэтому мне всегда хотелось расширить круг ее слушателей. Моему импресарио Герберту Бреслину тоже очень хотелось этого. (Герберт стал моим импресарио в 1968 году, в год моего дебюта в «Метрополитэн-Опера».) Он всегда старается найти возможности для новых интересных выступлений. Понимая, что расширять оперную аудиторию надо, начиная с концертов.

В 1973 году, когда я уже стал известным оперным певцом, Герберт услышал об одном богаче в Либерти, штат Миссури, который оставил после себя средства для приглашения в свой город всемирно известных артистов. Как благотворно это желание для города и как хорошо это для артистов. Поскольку у меня прежде не было сольных концертов, то Герберт решил, что совсем неплохо будет выступить в Миссури.