Виктор Суходрев - Язык мой - друг мой

• Название: Язык мой - друг мой
• Автор: Виктор Суходрев
• Издательство: Тончу
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91215-010-4

Виктора Михайловича Суходрева по праву можно назвать легендарным, "генеральным" переводчиком. На протяжении почти сорока лет он был личным переводчиком политических лидеров нашей страны: Хрущева, Брежнева, Громыко, Микояна, Косыгина, Горбачева. Во время их переговоров с Никсоном, Кеннеди, Картером, Насером, И. Ганди и многими другими выдающимися политическими мировыми деятелями он персонифицировал собой интеллект, культуру и дипломатическую гибкость советских руководителей. Особенно важна последняя составляющая деятельности "главного переводчика страны", так как от того, что скажет первое лицо государства, от его слов зависело не только решение многих насущных вопросов в международных отношениях, но и в целом мир на планете (например, в эпоху холодной войны, дни Карибского кризиса и т. п.).

Автор предлагает читателю свое видение, так сказать с ближнего расстояния, сильных мира сего той поры. Рассказывает о том, что они были за люди, об их достоинствах и слабостях, привычках, о том, какое они производили впечатление, как вели себя не только в официальной обстановке, но и в неформальной ситуации, что называется за кадром, о том, что их отличает от нас, простых смертных.

---

— Знаешь что, не надо тебе больше туда ездить.

К тому времени вместе с языком я уже впитал в себя и некоторые английские культурные традиции, поэтому не только не представлял, что можно явиться в гости без приглашения, но и легко мог предположить, что меня туда больше никогда не пригласят. Но если пригласят… почему это я не могу поехать туда, куда пожелаю? И тогда «дядя» на полном серьезе стал объяснять мне, десятилетнему, почему нельзя общаться с этим англичанином: тот может задать такие вопросы, на которые я «не так отвечу». Вот он, сотрудник посольства, знает, что можно говорить, а чего нельзя, а я не знаю. На этом разговор закончился. Я был удручен. И долго не мог понять, на какие же такие вопросы я могу «не так ответить». И что это такое — «не так ответить»?

После того как у немцев отбили базы, с которых запускали ФАУ, налеты закончились, и мы вернулись обратно в Лондон.

Когда я жил в «Святой Анне на море», мама, разумеется, оставалась в Лондоне и приезжала лишь по воскресеньям. За мной же присматривала мать моего одноклассника. Жил я в небольшой комнатке одного из домов прямо на берегу моря — до войны это был пансионат. По сути, я был очень самостоятельным ребенком. Меня никто не принуждал, скажем, чистить зубы или мыть руки. Я просыпался сам, выбирал одежду. Разве что легкий завтрак нам с приятелем готовила его мать. После занятий в школе мы обедали уже все вместе — и школьники, и учителя.

Я вовсю читал английские книжки, соответствующие, конечно, моему возрасту. Безусловно, читал и английские газеты. Телевидения тогда вообще не было, я любил слушать радио, особенно последние известия. Окружающие взрослые даже просили меня рассказывать после новостных передач о последних событиях на фронтах, прежде всего на наших. Поэтому я всегда был в курсе всех побед Красной армии. В школе висела карта, и мы, дети, постоянно передвигали флажки, отмечавшие наступление нашей армии. Следили мы и за наступлением войск союзников после открытия второго фронта.

В Англии во время войны широкий размах получила кампания по сбору всякого утиля — бумагу собирали, картон, но в основном, конечно, металлолом. Занимались этим и дети, причем по всей стране. Естественно, ни мы, ни наши родители не могли в этом участвовать. Но родители, помню, собирали деньги в фонд помощи, а соседи-англичане передавали через них теплые вещи, вязаные носки для наших солдат. Мы, само собой, ничего не шили и не вязали, но что-то пытались мастерить, собирали карандаши и тетрадки для отправки в Союз.

Кстати, все посылки подобного рода могли быть отправлены только морским путем, конвоем, поскольку никакого иного сообщения между Англией и Советским Союзом тогда просто и не существовало.

Вспоминаю, что после известия о нашей победе в Сталинградской битве по всей Англии развернулась кампания по сбору денег на приобретение и отправку в СССР походных аппаратов для переливания крови и рентгеновских установок. Именно тогда был получен как бы первый опыт миниатюризации этой очень громоздкой аппаратуры. Наверное, англичане знали, да и мы им подсказывали, что подобная медицинская техника была нам особенно нужна в полевых госпиталях и в освобожденных от врага районах. И они, уже по собственной инициативе, устраивали публичные символические передачи данной аппаратуры. Такие церемонии проходили, например, в помещениях кинотеатров. Приглашали и нас, школьников, поскольку считалось, что эта техника предназначалась на освобожденных территориях и для детей. Ну а мы должны были их представлять, вещая речи, заранее подготовленные и заученные. Выступали обычно трое: один мальчик, постарше меня, который хорошо знал английский, девочка, тоже старше и знающая язык, и я.

Однажды ответную дружескую встречу устроил наш посол в зимнем саду советского посольства. Накрыли столы: лимонад, пирожные, бутерброды… Однако до прихода английских школьников нам строго-настрого наказали ничего не трогать, «пока англичане не покушают». У нас, естественно, глаза разгорелись, мы едва дождались окончания церемонии, и стоило закрыться двери за последним английским школьником, как мы, словно саранча, накинулись на оставшиеся яства и мигом их смели.

Тогда в Англии было голодно. Так же как и у нас, действовала карточная система. Нормы были скудные. Англии даже в мирные дни приходилось закупать продовольствие за границей, что уж говорить о военном времени. Многие морские пути оказались перекрыты, в воздухе хозяйничали немцы, так что продуктов катастрофически не хватало. Но все-таки нормы соблюдались неукоснительно. Если на карточке было написано «четверть фунта масла и два яйца», вы могли быть уверены, что получите именно эти продукты и в указанном количестве. Не было никаких «рабочих», «иждивенческих», «служебных» карточек: пайки делились только на «взрослые» и «детские». Правда, существовал черный рынок. Помню, у моей мамы были «свой мясник», «свой бакалейщик», у которых можно было прикупить продукты.

Хочу быть переводчиком

Заграничные командировки до войны обычно длились два-три года. Но из-за того, что разразилась война, железнодорожные переезды через воюющую Европу прекратились, а морские пути стали слишком опасными, все задержались в Англии на целых шесть лет — вплоть до капитуляции Германии. Мы с мамой уехали оттуда в сентябре 1945-го.

Мы плыли пароходом через Стокгольм. Я не очень представлял, какая жизнь ждет меня впереди, но уже твердо знал, что буду переводчиком.

В Москве квартиры у нас с мамой не было, и первое время, по крайней мере год, мы жили в гостинице «Националь». Дело в том, что гостиница эта тогда принадлежала обществу «Интурист», а сам «Интурист» — Министерству внешней торговли, где и работала мама. По чисто формальному, районному признаку ближайшей школой, где я мог продолжить учебу, была 135-я мужская средняя школа в Малом Гнездниковском переулке. Туда, в пятый класс, и привела меня моя мама.

Должен сказать, что я тогда впервые надел длинные брюки. А на протяжении всего своего английского детства носил, на английский же манер, короткие штаны. Была на мне и довольно шикарная, как сейчас помню, кожаная куртка, купленная мамой в Стокгольме, по дороге из Лондона в Ленинград. В Лондоне во время войны таких купить нельзя было.

Первый удар, постигший меня в московской школе, — строжайший приказ постричься наголо. Под машинку, под ноль. Так было принято в те годы в наших мужских школах. Удар был действительно тяжелый. Я стал протестовать, что, мол, вообще в школу не пойду, но в конце концов сам же понял бессмысленность этого протеста. И меня торжественно постригли под ноль в считавшейся тогда шикарной парикмахерской гостиницы «Националь».

В школе в качестве иностранного языка преподавали английский. И с первого же дня молодая учительница поняла, что мне на ее уроках делать нечего. Приняли решение, что на занятия английским я могу не ходить. Все пять лет, вплоть до окончания школы, так оно и было. Самое большое удовольствие я испытывал, когда, согласно учебному расписанию, английский язык приходился на первый или на последний урок, ведь тогда я либо появлялся в школе на час позже, либо уходил из нее на час раньше.

Ответ у доски. Мужская средняя школа № 135 Москва, 1947 год В классе. Мужская средняя школа № 135 Москва, 1949 год На первомайской демонстрации Москва, 1951 год Счастливые школьные годы На крыше дома Нирензее Москва, 1951 год

После окончания школы в 1951 году я успешно поступил, сдав все экзамены, в Институт иностранных языков. Но и в институте я решил, что на первом-втором курсах опять «учить» английский с нуля вряд ли стоит, и попросился на французское отделение, где и проучился первые три года, одновременно по полной программе сдавая все экзамены по английскому языку. А вот после третьего курса, по чьему-то совету, я договорился о своем переводе все-таки на английское отделение. Я уже тогда подумал о будущем распределении. Мне пришла в голову мысль, что если я закончу учебу на французском отделении, то с этим языком, учитывая наши бюрократические порядки, меня и распределят, не обращая внимания на то, что мой французский, выученный за пять лет пребывания в институте, никогда не сможет стать вровень с нажитым мной естественным путем английским языком.

Однако до формального распределения дело так и не дошло. Цепь некоторых событий, отчасти случайных, привела к тому, что обо мне рассказали Олегу Александровичу Трояновскому, в то время основному и очень известному переводчику, который работал в Министерстве иностранных дел, в секретариате министра. К тому моменту он уже тяготился своей переводческой нагрузкой, хотел перейти на нормальную дипломатическую работу и искал себе замену. Я был приглашен на беседу к нему, он устроил мне нечто вроде экзамена: поговорил со мной по-английски, предложил перевести какой-то материал с русского на английский, с английского на русский. А затем, как я позже узнал, переговорил с тогдашним первым заместителем министра иностранных дел Василием Васильевичем Кузнецовым, который и дал команду, чтобы меня после института направили в МИД. Где я и оказался — в Бюро переводов.