Джейми Форд - Отель на перекрестке радости и горечи

• Название: Отель на перекрестке радости и горечи
• Автор: Джейми Форд
• Издательство: Фантом Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-86471-622-9

Романтическая история, рассказанная Джейми Фордом, начинается с реального случая. Генри Ли видит, как открывают старый японский отель «Панама», который стоял заколоченным почти сорок лет. И это событие возвращает Генри в прошлое, в детство, в сороковые годы. Мир юного Генри — это сгусток тревог. Отец поглощен войной с Японией, и ничто его больше не интересует; в своей престижной школе Генри — изгой, поскольку он там единственный китаец, а на улицах его подстерегает белая шпана. Но однажды Генри встречает Кейко, юную японку, которая смотрит на мир куда более оптимистично, хотя у нее-то проблем не в пример больше, ведь идет война с Японией. Так начинается романтичная и непредсказуемая история, которая продлится всю войну… Удивительный по душевной тонкости и доброй интонации роман Джейми Форда мгновенно стал бестселлером, повторив судьбу «Бегущего за ветром» Халеда Хоссейни. Миллионные тиражи, издания почти на трех десятках языков, читательские дискуссии на книжных порталах — такова судьба этого дебютного романа, ставшего настоящим событием последних лет.

---

— Это очень важное постановление. Как когда Сунь Ятсен 1 января 1912 года провозгласил Республику Китай.

Отец поминал Республику Китай по любому случаю, хотя сам не ступал на китайскую землю со времен юности, с тех пор как подростком ездил доучиваться в Кантон.

О покойном докторе Сунь Ятсене — революционере, создавшем народное правительство, — отец отзывался с почтением и трепетом. Генри нравилось имя: доктор Сунь. С таким бы доктором сражаться Супермену!

Отец посвятил большую часть жизни национальной идее, развитию «трех народных принципов», провозглашенных покойным президентом Китая. И, мало-помалу понимая вовлеченность отца в мелкие распри с местными японцами, Генри сознавал и противоречивость его взглядов. Отец верил в народное правительство, но самого народа опасался.

— Президент Рузвельт только что подписал чрезвычайный указ номер 9066 — о том, что правительство США может учреждать новые военные зоны.

«Наверное, военные базы или укрепления», — подумал Генри и посмотрел на часы, не опаздывает ли в школу.

— Генри, все Западное побережье объявлено военной зоной. (Генри слушал и не понимал.) Пол-Вашингтона, пол-Орегона и почти вся Калифорния теперь под контролем армии.

— Почему? — спросил по-английски Генри.

То ли отец понял вопрос, то ли считал, что Генри должен знать.

— Там сказано: «Настоящим уполномочиваю Военного министра и командиров вооруженных сил… — отец остановился; он читал по-кантонски медленно, старательно выговаривая каждое слово, — по своему усмотрению объявлять любые территории военными зонами, откуда может быть выслано все или часть населения; Военный министр имеет право налагать любые ограничения на въезд, проживание и выезд из военных зон».

Генри проглотил последний кусок булочки. Будь указ хоть на немецком, не все ли равно? Кругом война. С самого его детства. Что в этом указе особенного?

— Могут выслать кого угодно. Скажем, нас. Или немецких эмигрантов. — Отец глянул на Генри, отложил газету. — Или японцев.

Генри встревожился: что же будет с Кейко и ее родными? Он посмотрел в окно и не заметил, как вошла мама с ножницами, подрезала стебель гемантуса, что на днях купил он ей, и поставила цветок обратно в вазу на крохотном кухонном столике.

— То есть как — всех выслать? А как же клубничные фермы на острове Вашон и Бэйнбриджская лесопилка? А рыбаки? — возразила мама.

Генри вслушивался в разговор родителей на кантонском, будто ловил далекую радиоволну.

— Что? Да сейчас полно цветных рабочих — тех же китайцев. Рабочих рук не хватает, даже «Боинг» нанимает китайцев. На судоверфи Тодда им платят как белым, — усмехнулся отец.

Генри схватил сумку с книгами и кинулся к выходу, уже всерьез испугавшись за Кейко — что станется с ней, если ее отца арестуют? Он даже не знает, кем ее отец работает, да теперь уже неважно.

— А завтрак? — всполошилась мать.

Генри ответил по-английски, что не голоден. Отец и мать недоуменно переглянулись. Они не поняли, в чем дело.

Он миновал перекресток на Саут-Джексон; без Шелдона он будто затих, опустел, некому стало провожать Генри. Он радовался, что друг нашел работу в клубе, но сам он без Шелдона лишился страховки. Если на перекрестке стоял Шелдон, ни один школьный громила не отваживался увязаться следом.

В тот день в классе миссис Уокер объявила, что Уилла Уитворта не будет до конца недели. Его отец погиб на борту военного корабля «Марблхед». Японские бомбардировщики потопили их конвой близ Борнео, в Макасарском проливе. Генри не знал, где это, но представлял теплое место где-то в тропиках, далеко-далеко, — вот бы очутиться там, а не здесь, под пристальными, злобными, так и буравящими взглядами одноклассников.

У Генри была всего одна стычка с Уиллом, в начале учебного года. Уилл, видимо, мнил себя героем, борцом с «желтой опасностью», пусть не на фронте, а всего лишь на школьной площадке после уроков. Уилл тогда поставил ему фонарь, но сейчас, услышав новость, Генри от души пожалел его. А как иначе? Отцы не безупречны, но даже плохой отец лучше, чем никакого, — думал он.

Когда подошло время обеда, Генри отпустили с урока. Едва ли не бегом он добрался до школьной столовой.

Кейко там не было.

Вместо нее Генри обнаружил в столовой Дэнни Брауна, одного из прихвостней Чеза, в белом переднике, с черпаком в руке. Он оскалился на Генри, словно попавшая в ловушку крыса:

— Чего уставился?

Миссис Битти топталась на кухне и хлопала себя по бокам, разыскивая в карманах спички.

— Генри, это Дэнни. Вместо Кей-Ко. Воровал из школьного киоска. И замдиректора Силвервуд отправил его сюда.

Генри окаменел. Кейко исчезла! Кухня, его маленький рай, занята одним из его мучителей. Миссис Битти, отчаявшись найти спички, прикурила от плиты, буркнула: «Тихо вы тут!» — и ушла обедать.

Генри пришлось слушать жалобы Дэнни, что его поймали, исключили из флагоносцев и перевели на кухню — вместо японки. Но едва прозвенел звонок на большую перемену и в столовую хлынули голодные школьники, Дэнни преобразился — еще бы, все улыбались, заговаривали с ним. Все как один протягивали подносы Дэнни, а Генри обходили стороной, бросая косые взгляды.

«У нас война, — подумал Генри, — и я для них враг».

Генри не дождался миссис Битти. Отложил черпак, снял передник и вышел. В класс он возвращаться не стал. Забыв про учебники и тетради, он бросился через коридор к выходу.

Вдалеке — в стороне Нихонмати — он разглядел тонкие струйки дыма, таявшие в сером небе.

16 Костры 1942

Генри кинулся в ту сторону, где видел дым. Китайский квартал он обогнул стороной. Не потому, что боялся попасться на глаза родителям, а из-за школьных инспекторов, которые отлавливали прогульщиков. В китайском квартале сбежать с уроков было почти невозможно. Школьные инспектора патрулировали улицы и парки, даже небольшие фабрики лапши и консервные заводы — в поисках детей эмигрантов, чьи родители зачастую отправляли их не учиться, а работать с утра до вечера. Их семьям, возможно, не помешали бы лишние деньги, но многие местные жители, в том числе отец Генри, полагали, что школа ограждает детей от насилия. И, как видно, не ошибались. В Международном районе было довольно спокойно, разве что сцепятся иногда враждующие группировки-тан или забредут пьяные новобранцы, затеют драку. А увидит полицейский на улице в часы занятий цветного школьника — сцапает и отправит домой, где беднягу ждет такая взбучка, рядом с которой и тюрьма покажется раем.

Генри с опаской пробирался по японской стороне Йеслер-авеню, двигаясь к парку «Кобэ». Узкие улочки японского квартала словно опустели, лишь изредка попадались прохожие — точь-в-точь как воскресным утром в центре Сиэтла, когда все магазины и заведения закрыты.

«Что я здесь делаю? — спрашивал себя Генри, глядя то на безлюдные улицы, то в стылое небо. Отовсюду змеились вверх черные струйки дыма. — Все равно мне ее не найти». И все-таки шел от дома к дому, под недобрыми взглядами редких прохожих.

В глубине японского квартала Генри вышел к фотостудии «Оти» и сразу заметил молодого хозяина. Забравшись на ящик из-под молока, тот прильнул к большому фотоаппарату на деревянной треноге. Фотограф снимал переулок рядом с Мэйнард-авеню — там Генри увидел наконец, что горит. Не дома и не магазины, как он опасался. В переулке пылали бочки и мусорные ящики, дым стелился вдоль переулка.

— Зачем снимать, как жгут мусор? — спросил Генри, гадая, узнал ли его фотограф.

Тот невидяще посмотрел на Генри, но тут же в глазах что-то промелькнуло — узнал. Наверное, по значку. Фотограф повернулся к аппарату, руки у него чуть тряслись.

— Это не мусор.

Генри встал рядом с фотографом на пятачке, где переулок вливался в улицу. Теперь он увидел, что из домов в переулок выходят люди и что-то бросают в горящие бочки. Женщина в окне третьего этажа окликнула стоявшего внизу мужчину и скинула пурпурное кимоно; описав в воздухе дугу, оно легло на грязный тротуар. Мужчина сгреб кимоно и, чуть помедлив, швырнул в пламя. Легкий шелк вспыхнул, горящие клочки разлетелись опаленными мотыльками, запорхали на ветру и черным пеплом осыпались на землю.

Мимо Генри шмыгнула старушка с охапкой скрученных в рулоны бумажных листов, они тоже полетели в огонь. Щеки Генри обдало жаром, он невольно отступил. Даже на расстоянии было видно, что это рукописные свитки, настоящее произведение искусства. Пламя пожирало крупные японские иероглифы.

— Зачем? — спросил Генри, не понимая, что происходит.

— Прошлой ночью были новые аресты. Забирали японцев, по всему городу, по всему Пьюджет-Саунду, а то и по всей стране. Люди избавляются от всего, что связано с японской войной. От писем из Японии. От национальной одежды. Все надо уничтожить, хранить опасно. Даже старые фотографии. Люди жгут снимки родителей, родственников.