Александр Соколов - Тайна прикосновения

• Название: Тайна прикосновения
• Автор: Александр Соколов
• Жанр: Научная Фантастика

---

По такому же принципу было построено обучение в интернате Семнитского. Главное — не заставлять, а пробудить интерес у крестьянских детей, дать им возможность увидеть результаты своего труда, собрать урожай на делянках, возделанных своими руками. Младшие ученики помогали старшим, а результаты их общего труда как нельзя лучше видны были на кухне интерната в виде изобилия всевозможных овощей за столом.

Демьян Апполинарьевич, небольшого роста, сухощавого сложения старик с редкой седой бородкой, носил пенсне и был скорее похож на «книжного червя», чем на любителя земледелия, но в нём удачно сочеталось и то и другое. Он преподавал детям русский язык, историю, литературу, арифметику и географию: в единственном лице — попечитель, преподаватель и воспитатель. Два подсобных рабочих и истопник (а заодно и повар) содержались на деньги попечительского совета, а прокормить себя ученики должны были собственным трудом. На грядках интерната росли гигантская морковь, удивительная свёкла с цветными окружностями в разрезе, диковинная капуста и много всякой всячины.

Здесь проводил одинокий старик свои опыты на земле, заодно учил деревенских ребятишек агрономии. Авторитет Семнитского среди местного населения был огромный, отдать своё «чадо» в его интернат считалось почётным.

Иван никогда не забудет своего второго отца, его негромкий, но глубокий надтреснутый голос, заставлявший вслушиваться даже эту деревенскую непоседливую ребятню: Ванятка частенько стоял на коленях под образами за свою излишнюю подвижность — это было самым строгим наказанием в интернате.

В его памяти сохранилась большая изба, рубленная из цельных брёвен, крытая железом, просторный класс с длинными скамьями вдоль узких столов, такая же столовая с русской печью и спальни, рассчитанные на десять человек каждая. Жилая часть Семнитского имела собственный вход и свою печь. Когда истопник напивался, ребята носили из пристройки дрова в комнаты к преподавателю, и он иногда угощал мальчишек своим чаем с конфетами, беседовал с ними, как со взрослыми, рассказывая об истории края, в котором они жили.

Ивану дороги были воспоминания о детстве, но он не пытался как-то связывать их с настоящим (сильно спешил жить — размышлять было некогда!). Хотя именно там, в детстве, мы становимся такими, какими дальше идём по жизни. Словно из посаженных родителями зёрнышек вырастает незримое растение «задачи действия», заставляющей положить на какое-то дело всю жизнь.

Нет, он не забыл, как бегал смотреть на подсолнухи, поворачивающие свои шляпки за солнцем, как держал в руках распустившиеся головки бархатцев — любимых цветов Петра Агеевича.

Каждый год весной отец, призвав на помощь Ванятку, сажал цветы перед домом, в палисаднике и во дворе. Теперь, в своей взрослой «директорской» жизни, несмотря на занятость, он находил время собственноручно разбить цветник перед домом: цветы, посаженные собственной рукой, будили в нём чувства человека, дающего жизнь чему-то прекрасному.

Не случайно он любимую кобылу, на которой разъезжал по полям ещё в Алешках, назвал Резедой. Теперь он ездил на Резеде-второй — приплоде состарившейся любимицы, — серой в яблоках, точной копии своей матери. Полуослепшая верная подруга и неизменная спутница в его рабочих буднях до сих пор стояла в стойле на его конюшне. Чего стоило сохранить лошадь в полуголодные годы, знает только он. Иван вывез её в Ульяновск, где она ожеребилась, и привёз в «Комсомолец», отбивая все попытки пустить её под нож. Теперь он разрешал сыну приходить в конюшню с кусочками мягкого хлеба: Борьке нравилось кормить старую лошадь из ладоней.

Шёл четвёртый год, как Иван обосновался здесь, в Новочигольском районе. Главное — он сохранил при эвакуации в Ульяновск рабочих непризывного возраста, скот и лошадей и за три года вывел совхоз в передовые по области.

В конце сорок шестого, в год рождения второго сына, Марчукова пригласили в обком, на торжественное совещание по случаю празднования «октября», и Иван ехал в Воронеж с лёгким сердцем: все планы по сдаче мяса и молока были перевыполнены с лихвой, а хлеба удалось собрать в три раза больше намеченного.

Стояла холодная погода со снегом, и Иван, кутаясь от ветра в высокий воротник кожаного утеплённого пальто, пробирался к улице Свободы.

Здесь, в полуразрушенном после бомбёжки трёхэтажном доме, жила сестра Зиночка, с пятилетним сыном Славкой. Славка появился на свет в сентябре сорок первого, в Алешках, в доме родителей. Муж Зиночки с первых дней войны ушёл на фронт и пропал, а сестра работала теперь в тресте молочной промышленности — она окончила по этому профилю институт в Пушкине, под Ленинградом.

Обычно, приезжая в Воронеж, Иван прихватывал сумки с провизией для сестры, которые заботливо собирала Паша. Он называл эти сумки «аргументами в пользу смычки деревни с городом». В этот раз он спешил и не успел прихватить «аргументы» с собой.

Марчуков прошёл мимо площади с памятником Ленину: обком восстановили, но кругом ещё полно было руин. Улица Свободы находилась в трёхстах метрах от обкома — удобнее не придумаешь. Иван свернул за угол и увидел в наступающих сумерках девушку с авоськой — она спешила к дому номер двадцать, где жила Зина. На ней были короткий кроличий полушубок, сапожки и полосатый шарф с такой же шапочкой, показавшиеся Ивану знакомыми.

Марчуков повыше поднял воротник, нахлобучил на глаза шапку, засунул руки в карманы пальто как можно глубже и поспешил вслед девушке. Её каблучки застучали энергичнее: с пустынной улицы она прошла в калитку на воротах и по дорожке среди битого кирпича поспешила к металлической лестнице, прилепившейся к изрешечённой осколками стене. Половина дома пребывала в развалинах, а на тыльной стороне сохранилась пожарная лестница: её пролёт шёл до второго этажа, заканчивался площадкой, затем поворачивал в обратную сторону, к третьему этажу.

Оглядываясь, девушка спешила к этой лестнице: единственный фонарь на углу слабо освещал развалины, девушка споткнулась, упала, поднялась и побежала к лестнице — незнакомец шёл за ней широкими шагами. У самой лестницы она слабо вскрикнула, потом громко закричала: «Помогите!», но каблуки не давали ей возможности передвигаться быстро — незнакомец настиг её и схватил за локоть. От страха Зина медленно осела на ступеньки, ей отказал голос, и она открывала рот, силясь что-то прокричать.

— Я здесь, иду на помощь! — радостно возвестил Иван, приподняв шапку с глаз.

— Фу. Ваня! Да разве ж так можно! У меня сердце чуть не выпрыгнуло!

Они поднялись на площадку на втором этаже, и Зина открыла ключом дверь.

Под дверью, поджидая мать, стоял Славка — кареглазый, с ангельским личиком. Иван вручил ему кулёк с конфетами, поднял его на руки и поставил на стол.

— Ваня! Чего придумал — на стол в ботинках! Ну, ты, директор, никак не меняешься!

Иван засмеялся, потом неожиданно закашлялся. Он прижал носовой платок к губам — сестра с укоризной глянула на него:

— Надеюсь, в этот раз ты сходишь в больницу?

— Схожу Зиночка, обязательно схожу!

В маленькой кухоньке, которая заодно была и прихожей, из кирпичей, набранных на развалинах во дворе, сложена небольшая печка с металлической трубой, вытянутой к окну. Здесь же, возле стены, припасены доски от разбитых ящиков. Дверь в единственную комнату с левой стороны открыта, в печке потрескивают дрова.

Иван подошёл к печке, которую они вместе с братом Лёней поставили на кусок металлической брони, протянул руки к горячим кирпичам.

— Зиночка, Лёня давно был?

— В сентябре приезжал. Ты бы съездил к нему, поговорил с ним.

— Зинуля, говорил не один раз, предлагал хорошие должности и у себя, и в Воронеже. Сильно обиделся он! Ты знаешь его характер.

Трёх погибших на войне братьев не вернёшь, а вот Лёнина жизнь оказалась изломана. Забегая вперёд, можно остановиться на судьбе этого талантливого человека. Война не дала ему окончить Лесотехническую академию в Ленинграде. В рядах защитников города он провёл все девятьсот дней блокады. Занимался организацией возведения оборонительных сооружений, работал в штабе фронта, был ранен. В офицерском звании вышел в отставку с инвалидной пенсией, поехал на родину и застрял в родном селе. Его комнатка в коммуналке на Моховой в Ленинграде была отобрана «за отсутствием съёмщика». Лёня женился в родной деревне да так и остался жить при стареющих родителях. Затем он устроился учителем в школу — единственное трёхэтажное кирпичное здание на селе, построенное земством ещё в 1909 году. Здесь непримиримый Лёня вошёл в конфликт с директором школы, для которого приусадебный участок при школе стал собственной вотчиной и прибыльным делом. В результате бунтарь стал выращивать цветы, размышлять о несправедливостях жизни и почитывать труды по философии, к которой тяготел с юности.